С М С

Второй же промолчал. Видно было, что для него и Мелай, пришелец невесть откуда, тоже нежелателен здесь, у торговой юрты, да и вообще неприятен.

– Чего это он орёт? Какими-то Бурханами пугает…

– Да не Бурханами, тарелками он пугает. Бурханы – это Великие, что должны спасти мир.

Второй торговец начал прочищать свой чубук, делая вид, что ему разговор не интересен. Оборванец, меж тем, продолжал: «Некуда бежать! Бурханы забыли нас! Тарелки! Тарелки прилетят! Подайте…»

Мелай задумался. Он уже не раз слышал и о загадочных тарелках и о Великих, но всё это воспринимал не более как слухи, байки и россказни.

– А откуда он взялся? Чего-то я его не видел здесь.

– Дык и тебя ещё пятьдесят лун назад тут тоже никто не видел, – язвительно вставил второй торговец, не отрываясь от своей трубки.

Мелай никак не отреагировал на эту реплику. Он вообще никогда не отвечал ни на грубость, ни на любое проявление агрессии, считая это бессмысленной тратой времени. Первый торговец легонько толкнул второго локтем – следи, мол, за словами, перед тобой всё же пасынок Инфляя, уважаемого Старейшины.

– Это безумный Дебиря из Общины Недалов. Шляется один меж лагерей Общин, милостыней пропитается да несёт всякую чушь. Никто его и не трогает, юродивый, дескать. Вот вчера ночью у нас объявился. Недельку покричит, отдохнёт, да дальше двинет, куда-нибудь к Либрам или к Сивушам.

Чубук первого торговца перестал дымить, и он тоже принялся чистить его и набивать снова.

– А зачем он пугает всех? – спросил Мелай.

– Так ведь дурачок же! – отвечал второй торговец. – Кто их разберёт, юродивых этих?! Тарелок уже вона сколько времени никто не видел, а уж Великих… да есть ли они вообще?!

– Ну, это уж ты, брат, брось мне! – сурово сказал первый торговец. – Уж это святотатство – сомневаться в Великих. Да их Сверкающий Город сколько уважаемых нойонов видели! И что ж, они все лгуны?!

Второй торговец потупил взгляд, что-то недовольно пробурчал и, кряхтя, поднялся с ковра.

– Порватский шпион этот Дебиря, вот и всё! Ходит по лагерям, да вынюхивает всё, а потом они детей у нас крадут. Тьфу! – злобно пробурчал он и ушел к своей лавке.

– Вот же дурак ты, Манет! – сказал, усмехнувшись, ему вслед первый торговец и продолжил раскуривать чубук.

– А вообще, Мелай, чёрт его знает, этого Дебирю! – теперь уже с серьёзным лицом сказал он, глядя на нищего. – Его ведь и Порваты не трогают, говорят. Так что ты держись лучше от него подальше.

После этих слов первый торговец тоже поднялся с ковра. Мелай попрощался с ним и побрёл домой.

5/А

Планета, к нашему прибытию, была под властью Норага уже несколько десятков тысяч оборотов вокруг звезды. Здесь я вынужден дать пояснение, и я постараюсь сделать его доступным для понимания.

Явления Норага в неких моментах пространства фиксируются нами согласно определённым пропорциям протяженностей континуумов, отделяющих нас от него. Когда я говорю «Нораг переместился» или «мы прибыли куда-либо» я не подразумеваю тех понятий в чистом виде, что приняты в ваших языках для определения изменения своего положения в пространстве. Повторяю, данный текст – это адаптация мыслеформ к вашему восприятию. Я использую ваш язык и ваши понятия. Иначе вы не будете иметь возможности уразуметь хоть что-то из того, о чем я веду речь. Я вынужден напомнить о пропасти, отделяющей наши когнитивные, перцептивные и физиологические институты, так как сейчас мне необходимо дать труднейшие для понимания объяснения.

Так вот, никакого перемещения в вашем понимании Нораг не совершает. Он является в определённой точке пространства, а изредка – в нескольких. То, что для вас расстояние – для него это только вектор. Скажем так – любые объекты в пространстве равноудалены от Норага. Слои пространственной материи, слабой аналогией коим может выступить ваше «время», для него также открыты сразу все и всегда.

Теперь вернёмся к тому, что Нораг пробыл на планете несколько десятков тысяч оборотов вокруг звезды. Он явился тогда, когда разумный вид только формировался. Осёдланные эволюцией, существа сумели быстро вырваться вперёд в гонке с прочими биологическими видами.

Природа жестока к организмам. Они страдают сами и приносят страдания другим, повинуясь её неумолимой стимуляции. Этот биологический механизм довольно просто устроен. И, подобно Норагу, он преисполнен жестокости. Жизнь и смерть, два основных компонента этого примитивного устройства, являют собой пагубность и бесперспективность его.

Нораг сумел внедрить в генетический базис будущих разумных существ некие самокорректируемые сигнатуры. Он реконструировал генотипы таким образом, что эгоцентризм каждого отдельного индивида этой расы стал незыблемой парадигмой выживания. Также он выборочно наделил определенных носителей генома генами повышенной жестокости и агрессивности.

Для удобства повествования я обозначу эту группу носителей «виоленты». Когда виоленты вызреют в разумных существ, когда дойдут в развитии до определенного уровня, их невероятный врождённый цинизм, склонность к ненависти и даже к садизму сыграют ключевую роль в замысле врага.

Несколько тысяч оборотов планеты вокруг звезды пронеслись для него одним мгновением. И он начал действовать. Хочу внести ясность – мы не смогли точно рассчитать слой пространства, в котором Нораг явился, поэтому прибыли как всегда поздно…

Хронология событий в сжатом виде будет выражена так:

Представители разумной расы этой планеты прошли тернистый путь от диких звероподобных существ до высокоразвитой цивилизации сравнительно быстро. И здесь следует отметить немалую заслугу виолентов; своей агрессивностью и цинизмом они зачастую становились мощными стимуляторами развития общества и цивилизации в целом, пусть и ценой немалых жертв и страданий целых поколений. После веков распрей и дележа жизненных пространств планеты, сопровождающегося страшными войнами, наконец настал всеобщий мир. Технологии развились до столь высокого уровня, что стали использоваться только возобновляемые ресурсы. Проблема перенаселения мира была решена. Уровень благосостояния всех индивидов был выровнен. Все жители мира объединились под одним общим духовным символом. Порядок и благополучие воцарились, казалось, окончательно.

Как только это стало очевидно, Нораг активировал скрытые генетические сигнатуры виолентов, вследствие чего последние тут же занялись агрессивным саботажем и террором. Всюду стали возникать секты и террористические группы, возглавляемые продвинутыми виолентами. Они сеяли вражду, ненависть между простыми жителями гипперсоциума планеты и взывали к непримиримой борьбе со всеми, кто объявлялся врагами. А к оным относили каждого, кто не разделял их убеждений. Они яростно напоминали о прошлых конфликтах, о старых, давно ушедших в историю разногласиях, поднимали из глубин прошлого истлевшие, казалось, противоречия. Виоленты были сильны и убедительны. Простые жители мира легко и быстро стали заложниками их проповедей.

Массовая истерия охватила мир, и он раскололся под натиском всеобщего сепаратизма и нетерпимости. Начался геноцид. А затем – небывалая в истории война. Война не за территорию или ресурсы, но на полное уничтожение.

Не могу позволить себе описывать подробности этой войны. Считаю эту информацию просто излишней. Скажу лишь, что высокие военные технологии позволили воющим сторонам за очень короткий срок сократить население своей расы на 80%…

Но мы, всё же, успели прекратить это безумие. Мы ввергли всех оставшихся в живых индивидов в стазис и стерли лишние сигнатуры из генетического базиса. Затем мы очистили биосферу планеты от немыслимого количества загрязнений, полученных в результате боевых действий. Их мир вновь стал пригодным для жизни, и они были выведены из стазисного состояния. Поскольку всё это произошло почти мгновенно, никто из них ничего не заметил. Война прекратилась. Выжившие, с ужасом осознав содеянное, начали восстанавливать свою цивилизацию.

Нораг же вновь ускользнул.

6/М

Мелай лежал на небольшой кучке сена, и, положив руки под голову, пялился на ночное небо. Звёзды казались ему угольками, небрежно просыпанными на чёрную ткань небес некой могучей рукой. Только рассыпали их очень давно и они медленно падают на землю; до того медленно, что этого и заметить нельзя. Сердце Мелая сжималось, а на лице появлялась идиотская улыбка, всякий раз как он пытался вообразить себя где-то там, среди этих угольков. Он понятия не имел, откуда такие мысли берутся в его голове (всё-таки неслабо его, поди, ударили тогда у водопада), но они возносили его на такую вершину блаженства, что, собственно, думать о чем-либо еще в такие минуты он просто не мог.

Огоньки. Много. Бесчисленно много огоньков. И он, Мелай, парит среди них…

– Да что ж ты совсем оглох, дубина?! Мелай! Проснись же!

Идиотская улыбка была грубо устранена с его лица легкой пощёчиной, он тут же встрепенулся и вскочил на ноги. Инфляй стоял перед ним, как всегда с суровым лицом, и укоризненно качал головой.

– Ну что ж ты, сынок, спишь-то как суслик?! Я уж думал, Прибай наговаривает на тебя, когда тот сказал, что ты на посту уснул сегодня, когда рабов Сивушам продавали. А оно вот что, значит – взаправду дрыхнешь.

– Отче Инфляй, ей богу, сам понять не могу что это со мной…

– Прекрати меня так называть, когда мы одни, – поморщившись, перебил Инфляй. – Меня аж коробит от этого "отче"! Это ж для других, чтоб видели, что ты мой пасынок. А дома нам это к чему? Зови просто по имени. Ну, ладно, продолжай оправдываться. Чего ты там врать начал?

Инфляй улыбался. Это смутило Мелая, и он не стал пытаться дальше говорить по поводу своей сонливости. Вообще, он трепетал перед отчимом; он вызывал в нём безмерное уважение и такую преданность, что было очевидно – скажи он Мелаю шагнуть в огонь или с обрыва, тот шагнёт. А вот улыбался Инфляй редко, потому своими кривыми улыбками всегда смущал пасынка. Тому было просто невдомёк, чего это суровый и такой всегда серьезный Инфляй вдруг скалится?! Мелай, при всём этом, замечал, что глаза отчима наполнялись безбрежной тоской, всякий раз, как он разводил свои высокие скулы в оскале. Всё-таки сына ему никем не заменить, – грустно понимал он , всякий раз, как наблюдал эту тоску в глазах Инфляя, да и вообще, всегда, когда задумывался о себе и своём теперешнем положении.

– Я чего будил-то тебя, жрать пойдём.

Над углями висел средних размеров котелок, в котором кипела шурпа. Котелок был металлическим и невообразимо ценным в Общине, Инфляй им сильно гордился. Он редко забывал рассказать за ужином (если ужинали в компании гостей) ту полулегендарную историю из его молодости, как он добыл этот котелок в одном из проклятых Городищ Великих. По завершении рассказа он, непременно под восхищённые взгляды слушателей, поглаживая бороду, восхвалит искусство Великих по обращению с металлом и их невообразимое могущество над материалами вообще. Вот, дескать, сегодня – что любая из Общин сможет выплавить? Какую дрянную ложку или наконечник для стрелы?! Да хоть бы даже сами Недалы, известные умники и ремесленные люди, что они могут из металла путного сделать?! Да и что нынче за металл?! Мягкий какой-то, непрочный, дрянь, словом. А вот у Великих… (тут Инфляй обычно ударял палочкой по котелку, добиваясь нужного слуху звука) Совсем другое дело! И как им это удавалось – вот загадка.

Вообще, если ужинали с бочонком пива или браги, то тут уж Инфляй уходил надолго в воспоминания о своих походах по руинам Городищ, о редчайших и таинственных находках, что им с другими нойонами удавалось добыть…

– Шурпа сегодня что надо! – щурясь и чавкая от удовольствия, сказал Инфляй.

– Точно, – подтвердил пасынок, сдувая пар с горячего бульона в ложке. – А какая она у тебя ещё бывает?!

Сегодня ужинали без гостей. Сидели у костра, слушая тихую и грустную песню лёгкого степного ветра. Огромная Юрта Старейшины во тьме ночи казалась невзрачной и даже какой-то жалкой. Мелай, жадно поглощая ужин, рассматривал ближайшую кошму. Она была сплошь покрыта ровными металлическими пластинами. Некоторые были блестящими, иные – белыми, другие чёрными. Почти все эти пластины были украшены надписями на языке Великих или изображением яблока, одного из символов (как говорят в Общине) их павшей цивилизации. Пластины эти были дорогими артефактами потому как отличались известной крепостью и твёрдостью. Знатные нойоны и даже некоторые зажиточные нукеры отделывали ими свои стеганые кафтаны. Ни стрела, ни копьё их не пробивали. Но чтоб вот так обвешать ими кошму юрты, просто для красоты, этого себе почти никто из всей общины Язов позволить не смел. А Инфляй ничего предосудительного в этом не видел, не даром его рейды за реликвиями были столь успешными в своё время, что он при жизни стал легендой. Столько артефактов, разных волшебных вещиц, железных изделий, предметов одежды Древних, никто кроме него не приносил. Многие даже и подойти побоялись бы к некоторой утвари, что он добывал, а он, мало того, что не боялся ничего, ещё и легко находил применение многим непонятным вещам, пусть даже применение это шло вразрез с изначальным их предназначением.

Инфляй не боялся заходить в самые гущи, самые зловещие и дальние уголки покинутых (а потому – проклятых) Городищ Великих. Потому он и ходил почти всегда один, другие просто трусили идти с ним в эти, как им казалось, походы в один конец. Нередко он возвращался в лагерь без лошади или израненный, а бывало, что и без оружия и без доспехов, да чуть живой. Иногда в Городищах встречал он волков, что непременно нападали на него. Порой на обратном пути его атаковали Порватские всадники, от которых он чудом уходил, зачастую ценой всех добытых вещей, которые приходилось бросать, чтобы уйти от погони. Много всяких историй успел Мелай услышать от самого Инфляя, а чаще от других Язов, о его бесшабашных походах. Бывало, Мелай подолгу засматривался на висящую в их юрте карту, на которой были отмечены границы Живого Мира, по которому кочуют друг за другом все Общины. Первые всегда идут Язы, так уж повелось, следом Сивуши, мастера варить пиво и гнать самогон. Другие же две общины – Недалы и Либры кочуют всегда поодаль, как бы сами по себе, хоть и идут след в след с первыми.