Лжецаревич

– Голубчик! А ведь говорили, что ты погиб в пожарище. Как это мы до сих пор не встретились? Обнимемся, – говорил Павел Степанович, подходя к Златоярову.

Лицо того вдруг омрачилось. Протянутые было для объятия руки опустились.

Белый-Туренин заметил это и побледнел.

– Ты все еще не можешь простить мне «того»? Да, я виновен… Ты прав… Но знал бы ты, сколько страдал я за то! – с тоскою промолвил боярин.

Златояров-Гноровский посмотрел на измученное лицо своего бывшего друга, на его рано поседевшую бороду, подошел и обнял его.

– Твой грех не мне судить… Бог рассудит… Обнимемся, друг.

Павел Степанович сжал его в объятиях.

– Первая радость во все время… – сказал он погодя. – А вторая сейчас будет: знаешь ты, куда запрятали твою невесту?

– Нет! Если б знал!

– Она в монастыре кармелиток… Он недалеко от вотчины Влашемских.

– Вот радость мне – так радость! – бросаясь обнимать приятеля, воскликнул Максим Сергеевич. – Теперь я вырву ее из их когтей. Ну, Афоня, завтра же в путь обратно в Литву! – добавил он, обращаясь к хлопцу, стоявшему за его спиной.

Афоня едва его расслышал. Он смотрел на плачущего над трупом пана Феликса Стефана и жесткое выражение лежало на его лице.

За истекшее время Афоня изменился до неузнаваемости. Теперь это уже не был робкий, слабый мальчик – это был молодой парень, видавший виды, способный постоять за себя.

Своему господину Афоня ответил не сразу.

– Добрый пан! Позволь мне не ехать с тобой.

– Что так? – удивился Златояров.

– Мне прежде надо отплатить за отца вон тому, – сказал парень, указывая на Стефана.

– А! Ну что ж, твое дело! Оставайся с Богом.

В то время как у Павла Степановича происходил разговор с Максимом Сергеевичем, князь Щербинин беседовал с Никитой.

– Ты как здесь очутился, Микита? Я думал, ты в Москве с женой.

– Нет у меня жены, боярин.

– Умерла? Неужели?

– Да, померла, – глухо ответил бывший кабальный, не глядя на князя.

– Кто думать мог! Такая молодая… Царство ей небесное! Ты ведь с нею счастливо жил, кажись?

– Да, счастливо, – нехотя отвечал Медведь.

– Значит, с горя из Москвы ушел?

– С горя, княже, с великого горя! – воскликнул Никита.

– Сбежал мне на благо: не случись тебя сегодня здесь, верно, не быть мне уже в живых: зарубил бы он меня, ей-ей! Ведь уж и саблю занес. Спасибо тебе – жизнь мне спас. Век буду за тебя Бога молить с женой своей вместе.

Никита слушал и то бледнел, то краснел.

– Полно, княже… – смущенно пробормотал он.

– Как полно? Наградить тебя надо. Чего хочешь? Денег? Земли? Иного…

– Ничего мне не надо.

– Да ведь за дело даю, не из милости. Чего же не берешь?

– Если хочешь мне добро сделать, то… – с волнением промолвил Медведь и вдруг бухнулся на колени перед князем. – То сними с души моей один тяжкий грех… Прости… Ведь я тогда, на охоте, батюшку твоего, Фому Фомича… к медведю в лапы…

Князь Щербинин вздрогнул, побледнел и закрыл рукою Никите рот.

– Ладно… Понимаю… Не досказывай… Прощаю… Бог тебя простил бы… – взволнованно проговорил он.

– Спасибо, княже! Все на сердце легче, – сказал Медведь, поднимаясь с колен.

– Бог простит, Бог простит… – бормотал Алексей Фомич, отходя от него.

Никита посмотрел ему вслед и пробормотал:

– Словно гора с плеч свалилась – простил.

Стефан по-прежнему сидел над трупом Гонорового, но уже не плакал. Он угрюмо смотрел на Никиту и шептал:

– Погоди же! Отплачу!

Толпа любопытных вокруг тела «бешеного пана», вначале густая, мало-помалу начинала редеть. Стефан поднялся с земли.

– Помогите, добрые люди, зарыть покойника, – промолвил он.

На него поглядели косо, и никто не шевельнулся.

– Помогите… – повторил Лис.

Маленький старичок и Никита подошли к нему.

– Погребем его, – сказал Варлаам.

– Коли хочешь, я подсоблю, – промолвил Медведь.

– Спасибо тебе, добрый человек, – проговорил Стефан, обратись к старику. – А от тебя помощи не приму! – кинул он Никите, злобно смотря на него.