Лжецаревич

– Я съезжу узнать к Парамону Парамоновичу.

– Что ж, съезди.

Константин живо собрался. По дороге к дому Чванного он, размышляя, пришел к заключению, что отцовское предположение, пожалуй, справедливо. Недаром на последних свиданиях Пелагеюшка выглядела грустной, а глаза у ней были наплаканы. Он допытывался, она не говорила – тревожить не хотела. Что-то есть!

Под влиянием таких дум Константин сидел на седле, как на горячих угольях.

Чванный встретил его довольно сухо.

– Что скажешь? Да живей – я во дворец сбираюсь; царь сегодня на травлю едет, и я с ним.

– Правда ль, что ты отдумал дочку за меня выдавать? – выпалил молодой боярин.

– Есть грех!

– Да как же это ты так? Сговорил, и на! На попятный.

– Я не враг своей дочке, и что за мед выдавать ее за такого, которому ходу не будет? Вы, Двудесятины, в опале у царя, и сами виноваты – чего не ехали на поклон к нему? Спесивы некстати.

– Уж ладно, ладно, не толкуй! Хорош гусь – слова не держишь! – грубо заговорил раздраженный Константин и на минуту задумался. Вдруг он хлопнул себя по лбу и просиял.

– Ах, я дурачина! И забыл совсем! – пробормотал он.

Чванный что-то ворчал, но Константин его перебил.

– А вот я и в немилости, а пойду царю на тебя жаловаться – велит он тебе за меня дочь отдать!

– Сделай милость! Иди. Не хочешь ли, подвезу? – насмешливо заметил Чванный.

– Рад буду.

– А и в самом деле! Хоть посмеемся вдоволь. Ну, однако, мне пора.

– И мне тоже. Так добром не хочешь?

– Нет, уж поезжай к царю, пожалуйста! – хихикая, говорил Парамон Парамонович.

– Поеду, будь спокоен!

Когда Константин Лазаревич добрался до дворца, у крыльца стояло немало народу. Он протиснулся вперед и стал ждать выхода.

Скоро потянулись разные дворовые чины, между ними шел и Чванный, потом появился царь. Все пало ниц, земно кланяясь. Поклонился, как требовалось, и Двудесятин, но поторопился подняться и остановил Лжецаря возгласом:

– Смилуйся!

Чванный, видя Двудесятина исполняющим свое намеренье, не знал, смеяться ему или робеть. Лжецарь обернулся:

– Что тебе?

– Ты мне милостей сулил когда-то, царь-государь.

– Я? Тебе? Постой, что-то лицо твое мне, в самом деле, знакомо. Где я тебя видел?

– А под Новгородом-Северским… Я тогда лестницу приставил и первый…

– Ах, помню, помню! Точно сулил милостей, и за дело – молодец ты! Ну, чего же ты хочешь? Да встань с колен!

Константин поднялся.

– Есть, царь-государь, у тебя боярин, Парамоном Парамонычем звать его, прозвище Чванный.

– Знаю, кажется, есть… Ну?

– Вон он стоит… Сосватал я у него за себя дочку, и все было слажено, а теперь он на попятный – вы, говорит, не в милости у царя Димитрия Иваныча, за опального что за мед дочь выдавать. Прикажи выдать, царь-батюшка!

– Ха-ха-ха! Вот просьба! Что ж, любишь, знать, больно свою невесту?

– Страсть как!

– Ну, мы это устроим. Поди-ка сюда, – поманил он пальцем Чванного.

Тот подошел с низкими поклонами.

– Через неделю чтоб твоя дочка была повенчана с ним вот. Да не думай, что Двудесятины в опале – один этот побольше стоит, чем пяток таких, как ты, которые тем только и ведомы стали, что легко от царя Феодора отпали. Могу ли я на таких надеяться? А на него положился бы без опаски…

И Лжецарь отошел. Чванный стоял некоторое время с раскрытым от изумления ртом. Немало были изумлены и другие бояре – такая долгая беседа царя с лицом не чиновным да еще на улице казалась им как будто несколько даже непристойной, унизительной для царского величия.

Через неделю отпраздновали свадьбу.

– Ну, Пелагеюшка, – говорил Константин, обнимая после венца молодую жену, – с боя я тебя взял.

XXXII. Неожиданный приезд

Мы опять в Литве, в поместье Влашемских. Пани Юзефа сидит за работой. Лицо ее по обыкновению, строго и холодно.

Пан Самуил медленно бродит по комнате.

Вошел отец Пий. На лице его непривычное волнение.

– Дочь моя и сын мой! Я должен сообщить вам очень неприятное известие…

Пани Юзефа вопросительно смотрит на него. Лицо пана Самуила принимает испуганное выражение.

– Ваша дочь Анджелика… Вы знаете, она находилась тут неподалеку в монастыре, у благочестивых сестер…

– Я ничего не знал! Я бы уже давно съездил к ней… – вскричал пан Самуил.

Пани Юзефа сделала нетерпеливый жест.