Лёха

Почему-то ему совсем не к месту вспомнилось, как у старшего менеджера Гоши украли свежекупленную в кредит «мазду» прямо от подъезда, и Гоша сгоряча рассказал на работе, что когда вышел из дома и не увидел «мазды», то сначала передумал в считаные секунды кучу версий – от «на ручник забыл поставить» до «не у этого подъезда оставил» – и только когда обошел на всякий случай по периметру весь дом, понял, что куда все проще – угнали. Хотя вообще-то эта простая мысль должна была прийти в голову самой первой, но так как она была самой неприятной, то мозг услужливо загнал ее в дальний угол, выдавая более благостные.

Леха чуял, что и у него тоже что-то «украли», но вот сообразить, что именно, – пока никак не выходило. К слову, в этом сильно мешало давление в спину острого жала штыка и злобная морда второго реконструктора совсем рядом.

– Покажите, как работает, – велел так же тихо раненый.

Смотреть на него Леха попугивался, вблизи он таких страшных лиц – без кровинки, восковых – не видал. Неприятно на это было смотреть, очень уж напоминало лица с обсохшими ртами у тех трупов на дороге.

– Вот там нажать, – засуетился Леха.

Злобноглазый нажал корявым пальцем, причем так, что ясно стало – он грубиян и неотесанный гопник, а с деликатной техникой не встречался. Такие, как он, таскают допотопные дубовые «Нокия 33».

Банальное включение айфона неожиданно поразило всех троих реконструкторов. Еще больше – когда Леха, чуточку все же отстранившись от штыка, показал, как управлять появившимися на экране иконками. Пару минут все смотрели за мельтешением цветных картинок – и тут смартфон взял и сообщил, что зарядка у него кончилась.

Умирающий неожиданно как-то приободрился и спросил так, словно увидел что-то очень важное для себя:

– Год вашего рождения?

Леха, не чинясь, назвал свои анкетные данные.

У раненого как-то засветились глаза, он словно ожил, пошевелил рукой и с запинкой спросил:

– Вы… вы – из нашего будущего?

Вопрос был дурацкий, нелепый, но Леха чуть не застонал от досады. Весь сюрреализм сегодняшнего невероятного дня перевернулся, и все стало на место, тем более ведь и в кино видел, как четверо идиотов попали в прошлое. И ведь все было на виду, но с похмелухи – да и оттого еще, что этого банально не могло быть – сам себе напридумывал реконструкторов каких-то. Какие на фиг реконструкторы – одежка на этих сидит привычно, обмята, оружие держат хватко… И оружие… Какие там террористы с винтовками – у террористов «калаши»… Нет, все-таки сразу вот так поверить в происшедшее Леха не мог. И ответно задал не менее идиотский вопрос:

– Так это что – война сейчас с немцами, да?

Прозвучало жалобно, как щенячье поскуливание. Матернулся негромко злобноглазый, помотал башкой. Взводный, видимо, пропустил это мимо ушей, он о чем-то думал, полуприкрыв глаза, и только стоящий сзади дояр, хмыкнув, ответил:

– А то ты сам не видел!

– Вы умеете лечить? – вдруг спросил раненый.

– В смысле? – не понял Леха.

«Лечить» у него получалось очень неплохо, он умел собеседнику так заморочить голову – любо-дорого, только ведь эта способность вряд ли сейчас могла заинтересовать лежавшего пластом перед ним человека. Впарить покупателю ненужную ему вещь или заморочить начальству голову, чтобы удрать в пятницу с работы пораньше, вряд ли было сейчас нужно… Тут до Лехи дошло, что, видимо, раненый имеет в виду другое значение этого слова.

– Нет, я не медик…

– А на вашей машине времени нет аптечки?

– Какой машине? – оторопел Леха. Потом вспомнил американский фильм, где у главного героя была такая штука странного вида, которая его и перемещала по времени, потом еще пару американских же фильмов и с сожалением сказал: – Нет у меня машины, я не знаю сам, как сюда попал…

Раненый промолчал, только как-то сразу угас. Потом прошелестел:

– Немцев мы… разгромим?

– Разгромим… Девятого мая – праздник Победы, – припомнил недавнюю корпоративную пьянку Леха.

– Ясно… Петров, отведи его в сторонку, покарауль, – велел раненый.

– Пошли! – приказал злобный и поднялся на ноги, но винтовку взял на ремень, повесив на плечо. А не так, как раньше, на изготовку.

Леха не стал спорить, тоже встал и отошел к елке, где статуэткой Будды сидел азиат.

Боец Семенов

– То-то я и смотрю, что он чудик какой-то. Получается, наши внуки такими клоунами бегать будут? – спросил Семенов просто ради того, чтобы что-то сказать, больно уж тишина тягостная была.

Уланов на глазах умирал, последняя вспышка жизни, когда у взводного появилась, видно, надежда, что этот никудышник чем-то сможет помочь, погасла. И поэтому на душе у бойца было паршиво.

– Значит, так, Семенов, – начал взводный, собравшись с силами, – этого балбеса надо доставить к нашим. Чтобы все, что можно, узнали. Мне сейчас – никак. А он, может, что полезное сообщит. Считаю, что он и впрямь оттуда. Из будущего. Потому хоть что-то нужное, может, и скажет. Только спрашивать надо долго и умно, мне не… Не смогу… Это на тебе. Ты отвечаешь.

Уланов перевел дух и продолжил:

– Сапоги и часы у меня возьмете… не возражай, спорить не о чем… Приказ. Если что – на хлеб поменять… И этого переоденьте… Все, прощайте…

И совершенно выдохшийся взводный закрыл глаза.

Семенов продолжал сидеть. Не то чтобы надеялся на что, надеяться было не на что. Просто сидел. Видно было, что недолго уже ждать. Раненый стал каким-то плоским, совсем маленьким, дыхание из частого и неглубокого стало каким-то странным: редкие вдохи, вроде как глубокие, но какие-то неправильные, судорожные.

– Может, еще полегчает? – безнадежно понадеялся Семенов, внутренне понимая, что нет, это все. Конец взводному. И продолжал сидеть.

Момент, когда взводный отошел, Семенов не засек. Просто отвлекся – у раненого слезинка поползла из закрытого глаза, и пока боец за ней наблюдал – взводный перестал дышать: тихо, незаметно. Не вздохнул в очередной раз. Только нос еще больше заострился. Семенов посидел еще немного, собрался с мыслями, тяжело встал, подтянул шинель, которой был накрыт взводный, на мертвое лицо. Подошел к сидевшим неподалеку.

– Умер? – как-то утвердительно спросил Петров. На этот раз серьезно спросил, без шуточек своих дурацких, и слово сказал человеческое – не «коньки отбросил», или там «дуба нарезал», или «окочурился», как он говаривал раньше про других покойных.

– Умер, – просто ответил Семенов.

– А тебе чего сказал? – уточнил Петров.

– Часы велел взять и сапоги. На хлеб поменять, если что.

– Понятно… А с этим как? – кивнул Петров на очумевшего Леху.

– К нашим велено доставить, в целости и сохранности. И переодеть, чтоб внимания не привлекал.

– Легко сказать. И наши тут рядом и промтовары на каждом шагу… – проворчал Петров.

– Ладно тебе. Что-нибудь придумаем. Сначала Уланова похоронить надо.

Петров кивнул. Его саперная лопатка осталась рядом с вещмешком у стрелковой ячейки, но Семенов свою уволок, да и у Жанаева сохранился миномет-лопата, так что выкопать могилу для командира было просто. Сменяясь, вырыли в рыхлой лесной почве соразмерную с маленьким лейтенантом могилу, аккуратную, уважительную. Постояли, помолчали. Потом Семенов деловито снял с уже холодной руки тикающие часы – тяжелые, увесистые, с откидной решеткой вместо стекла, чтоб в темноте можно было на ощупь, потрогав стрелки, понять, сколько времени. Стянул хромовые сапоги, такие маленькие, что впору было женщине носить. Еще остались от командира в наследство фуражка, ранец с личными вещами и кожаная планшетка. Да еще устный приказ этого чудика пасти и охранять. Пока не подвернется грамотный человек, который, может, что полезное и узнает. Сам Семенов сильно сомневался в этом, больно уж видок у клоуна был нелепый. Артист, наверное.

Петров стал было класть на дно могилы свою шинель, но Семенов его остановил: наломали и нарезали ножиком еловых лап и березовых веток, хорошую подстилку сделали, как для живого постарались. Аккуратно уложили на ветки легкое тело, накрыли лицо фуражкой. Все-таки получалось как-то нехорошо, не такой человек был Уланов, чтоб его хоронить, как по старому проклятию, где ни дна ни покрышки желают, но гроб в лесу взять было негде, а шинель нужна была живым – ночи уже холодные. На покрышку пустил Семенов свою шинельку, рваную до безобразия. Да и то под укоризненным взглядом Петрова рукава от нее оторвал. Ну городскому не понять, а из рукавов решил Семенов сделать чуни для клоуна. Лапти лучше было бы сплести, дело в общем недолгое, только вот лип рядом Семенов не видал, лыко драть не с чего, а из бересты плести сложнее, да и тот же кочедык сначала вырезать надо, колодку какую-никакую сделать. Не до того.

Бросили по горстке земли в могилу и засыпали ее, сделав аккуратную насыпь. Обхлопали лопатками, подумали, как отметить. Обстругали две палочки, связали нитками, и самодельный крест воткнули, как положено. По военному времени, да еще и в окружении, не так уж и плохо получилось.

Вещичек у командира оказалось совсем мизер – белье ушло раньше на перевязки, жратвы, разумеется, не было, нашлись старенький свитер, наставление по стрелковому делу, полурастрепанный устав, несколько карандашей, тетрадка с разными хоззаписями без половины страниц и полупустой кисет. Самое ценное кроме кисета – еще ножик складной, острый, старенький, но ухоженный и наточенный. На самом дне ранца нашлись еще плащ-палатка и противоипритная накидка из промасленной бумаги. Жаль, раньше не отыскались – шалашик для раненого был бы уютнее. Еще в кармашке ранца были початый «мерзавчик» с водкой и завернутая в вафельное полотенце бритва «Золинген».