в этой жизни стал понимать гораздо больше своего отца и показал ему об этом.
Он ворочался с боку на бок, тяжело вздыхал, спорил в мысленных диалогах с сыном. И так, не переспорив сына, заснул.
Александр проснулся от ароматного запаха пирогов. В доме стояла гнетущая тишина, из-за стеклопакетов не слышно было ни единого уличного звука.
Ему вспомнилось детство, вот так же, лёжа поутру в постели, он прислушивался, как мать шебаршит чем-то в кухне и оттуда исходит этот чудодейственный запах пирогов. А за окном щебечут пташки, доносятся какие-то звуки с улицы и ощущается твоя причастность ко всему, что происходит вокруг, и ты понимаешь, что ты живёшь.
Вставать ему не хотелось, но вспомнились события вчерашнего дня и словно занавесь упала и отгородила его от томного и счастливого мечтания, вернув в грубую реальность.
Приведя себя в порядок в ванной комнате, он оделся и долго-долго смотрел на своё лицо в зеркале. На мгновение ему показалось, что отражение несколько подалось к нему навстречу, понимание необычности происходящего обдало его жаром. Он отшатнулся от зеркала, но отражение не изменилось, и он в ужасе отпрянул на середину ванной комнаты. Сердце учащенно забилось.
– Что это было? Показалось? – шептали губы. – Что за бред? Такого не может быть. – Он медленно повернулся лицом к зеркалу, в решительности вперив взгляд в своё отражение. – Дурдом какой-то, – он хотел повернуться и уйти, но не посмел. Ощущение того, что кто-то невидимый смотрит с зеркального проёма, заставило его попятиться, и только у самого порога он повернулся к зеркалу спиной.
Спустившись в столовую, он увидел, как Даша управляется с маленькой сковородкой, из которой словно по велению волшебной палочки выскальзывали янтарные оладушки. Поздоровавшись, он тяжело опустился на стул и здесь почувствовал, как дрожат его ноги.
Жена была в тёмном платье, тёмной косынке:
– Саша, подождём Киру или ты перекусишь?
Он мотнул головой:
– Крепкий кофе сделай, без ничего. А Кира когда уехал?
Даша также в тёмной косынке и в знакомом тёмном платье пританцовывала возле плиты:
– Наш «стелс» и есть «стелс», в четыре часа фьють и испарился, – она вскинулась перехваченной косынкой головой и выразительно посмотрела на Александра. – Я даже шума машины не услышала. В комнате такая тишина, что, мне кажется, я её слышу, а как уехала машина, не слышала.
– Да, в комнатах тишина, это точно, а ты откуда знаешь, что в четыре часа уехал? – Александр смотрел на её платье, силясь вспомнить, где и когда его видел. Да, ну конечно же, это платьице дочери, она его носила в старших классах. Он посмотрел на жену:
– Мать, а что-то другого не могла подобрать? Этому платью лет пятнадцать.
– Саш, всё же повыбрасывали. Это единственное тёмненькое, остальные светлые, – она поставила перед ним чашку с кофе. – Да и это великовато. Пришлось прихватить в нескольких местах. В субботу надо по магазинам пробежаться, подобрать вещи. На улице зима уже.
Александр отхлебнул из чашки:
– Даша, так откуда тебе известно, что Кира в четыре часа
уехал?
Она посмотрела на него через своё плечо и зарделась:
– Так он перед тем, как уехать, поцеловал меня.
Александр с женой переглянулись. Александр беззвучно засмеялся:
– Это как же он тебя поцеловал, что ты проснулась?
– Отец, перестань невестку смущать, пей свой кофе и иди, не мешай нам, – Александр видел, что и жена едва сдерживается
от смеха. Здесь краем глаза Александр заметил, как створки ворот стали разъезжаться в разные стороны и в просвете показался чёрный нос автомобиля.
– А вот и Кирилл приехал, лёгок на помине, – он допил из чашки. – Ладно, мать, пойду встречу, и давай, накрывай на стол. Покушаем и поедем к Николаю.
Выйдя на крыльцо, он увидел, что двор был подметён. Тот лёгкий снег, что выпал за ночь, был аккуратно собран в небольшие кучки по краю кирпичного забора. Александр подождал, пока машина остановится и из неё выйдет сын.
– Здравствуй, сын.
– Здравствуй, пап, – сын подошёл, обнял отца. – Как спалось?
– Нормально. У тебя как? Встретил? Проводил? Как там дядя Коля?
Кирилл тяжело вздохнул:
– Плох крёстный. Он тётю Люсю уже забрал.
– Как забрал? Мы же хотели вместе, – Александр в недоумении пожал плечами. – И кто ему её отдал?
– Пап, тётя Люся уже в гробу лежит. Там людей полный дом, родственники… и Лёшу тоже переложили в гроб.
Он открыл багажник, вытащил большой рюкзак, бросил его на землю. Второй такой же рюкзак, альпинистский, он поставил на землю осторожно.
– Пап, я не знаю какие там порядки, но дядя Коля сказал, что он никому крёстную не отдаст, что все три дня, до похорон, она будет дома вместе с Лёшей.
– Кирилл, а ребят, которые Лёшу привезли, ты там, что ли, оставил?
– Нет, пап, я свои вещи забрал, а они дальше поехали. Там ещё одного нашего братишку повезли. Татарин с Набережных Челнов, Миша Насыров. Тоже горе. Двадцать восемь лет парню было, двое детей осталось, – он посмотрел на отца. – Дети сиротами стали, как его жена будет их на ноги поднимать?
Александр опустил голову, тяжело вздохнул:
– Сын, а как же он? Он мусульманин и поехал на Украину?
– Пап, Михаил Насыров наш татарин, россиянин. Мы ведь с татарами вместе в Великой Отечественной войне фашистам хребет сломали и сейчас то же самое будет. А воевать с фашистами со всего света едут. Мой прадед с немецко-фашистскими захватчиками воевал, а я, его правнук, опять с фашистами воюю, но теперь с укропо-фашистами.
– Да, нынче не советское время, – Александр покачал головой, как бы сожалея. – Капитализм для слабых и неимущих страшен и унизителен. Ты узнай адрес его жены, чем можем, поможем.
Кирилл на эти слова улыбнулся:
– Спасибо, пап, это… по-нашему, – сам же начал расстёгивать альпинистский рюкзак. – Я сейчас, пап, тебе что-то покажу. Так… это сюда, это сюда. – Александр с любопытством наблюдал за действиями сына.
– Вот, посмотри на эту штуку, – протянул чёрные ножны, из которого торчала чёрная ручка ножа.
– Это мне, пап, в Луганске ветеран Великой Отечественной войны подарил, он танкистом был и им в то время такие ножи выдавали, как личное оружие. Нож НР-40 образца 1940 года, нож разведчика. Видишь, у него и ножны деревянные.
Дед рассказывал, что двоих фашистов на него насадил. А я пока только одного, – он хитро посмотрел на отца, слегка прищурившись и чуть наклонив голову вправо. Александр одернул протянутую руку и вопросительно посмотрел на сына. Тот как-то нехорошо усмехнулся:
– Да ты, пап, не бойся. Это же боевой нож, а боевой нож должен быть обагрён кровью врагов. А то что это за нож такой? Он для боя предназначен, посмотри, как гарда устроена, – он выдернул нож из ножен. Нож был чёрен.
– Смотри, смотри, как он ладно ложится в ладонь, смотри, пап, – он покрутил ножом, показывая его достоинства. – Вот так бьют им снизу под сердце, а вот так сверху. – Он покрутил головой, словно что-то высматривая. – Пап, посмотри, как он летает, – и вдруг резко метнул нож в кедр. Нож мелькнул чёрной, неуловимой тенью, пролетел метров десять, тупо ткнулся в ствол дерева. Александру почудилось, что кедр тяжело охнул.