Грани выбора. Сила характера против силы обстоятельств

Они вдвоём с отцом успокаивали мать и не видели, как Даша, выбравшись из бассейна, села на корточки и беззвучно заплакала. Вода стекала с неё тоненькими струйками, и она казалась маленьким воробышком, который выпал из гнезда и попал под дождь. Она сжалась в комочек и, задрав своё личико кверху, плакала, некрасиво кривясь лицом, вжимая своё тельце меж худеньких плечиков, изрезанных полосами синеватых шрамов. Она вся вздрагивала от внутренних судорог, готовая разродиться горестным криком.

– Сына, сына, – Александр, обнимая жену, показывал головой в сторону невестки. – Вон с Дашей что-то. – И они втроём кинулись к ней.

Кирилл подхватил Дашу на руки, мать накинула махровую простыню, пытаясь закрыть её, если не своим телом, то материей. Вдвоём с матерью они успокаивали невестку.

– Дашуня, что с тобой, манюничка, – Кирилл обнял, прижал невесту к себе, а мать подсовывала простыню, поправляя, закрывая оголенные места её мокрого тела и в то же самое время смахивая слёзы со своего лица.

И только Александр молча наблюдал, не зная, что ему делать, куда убрать руки, думая, то ли сесть, а то ли уйти куда.

– Вы, вы, успокойтесь уж тут… успокойтесь, – опустив голову, побрёл растапливать камин.

Через час в доме наступила полная тишина. Свет не включали. Языки пламени в камине лизали дрова, а те пощелкивали, раздувая огонь, завихряя его красные всполохи, дыша теплом и уютом. Красные угли то распалялись добела, а то чернели. На стенах зарождались тени, они скакали, будто играя в догонялки, то пропадая вовсе, то замирая, словно выжидая чего-то необычного для себя. Даша с Кириллом сидели в одном кресле. Они прижались друг к другу, закрывшись пледом, и смотрели на огонь.

Александр с женой сидели раздельно, но рядом. Они отрешенными взглядами всматривались в языки пламени. Жена наклонилась к Александру:

– Саш, а Бог есть?

Он, отвлёкшись от своих мыслей, внимательно посмотрел в её глаза: – Веруня, конечно же есть. Как же без Бога. Ты вон сколько молила за Кирюшу, и Бог услышал твои молитвы. Наш сын вернулся домой живой и здоровый, да ещё и с будущей женой, – он улыбнулся ей. Но она смотрела на него пристально и пронзительно.

– Значит, Люся плохо молилась за Лёшу, да? И Бог не услышал её молитв. Бог забрал Лёшу к себе и Люсю тоже, оставив Николая мучиться. Зачем так, Саша?

– Мать, ну что с тобой? Я не знаю, зачем так устроен мир. Ты ходишь в церковь, разговариваешь с Богом. Спроси его об этом, а лучше нет, не спрашивай, – он придвинулся к ней, обнял за шею и поцеловал в глаза. – Не спрашивай. Пусть идёт так, как идёт. Завтра поедем к Николаю. А ты не мучайся этим вопросом, твоей вины здесь нет. Ты ведь и со мной Бога уговорила, как тебе хотелось. Не переживай, я прошу тебя.

– Саша, ты смеешься, да? Почему Бог позволил в Донбассе ту молодую маму с ребёночком убить, а? Они ведь никому ничего плохого не делали, жили себе, радовались солнцу, небу. Зачем? И все те люди, которых бомбят… зачем Бог позволяет их убивать? Зачем позволил убить Лёшу? А Люся…

– Мать, перестань, – Александр растерялся. Он видел, что с соседнего кресла две пары глаз внимательно смотрят на него.

– Веруня, я не знаю, почему на земле всё так устроено, а пересказывать чужие объяснения не хочу. Знаю только одно, Каин убил своего брата Авеля, и Бог знал, позволил это. Потомки этого Каина живут среди нас и творят свои дела, может даже не ведая, зачем творят, а Бог всё видит… Ты не накручивай себя. У тебя сын живой с такой войны вернулся, да ещё с невестой, а ты… Давай отложим этот разговор. – Он встал, запахнул халат, влез в тапочки, а на душе стало так противно, даже паскудно до невозможности.

Там в солнечном сплетении полыхнул стыд, стыд за своё бессилие, за свою слабость, как мужчины, как воина. Стыд полыхал, обжигая сердце, глаза, щёки, он напирал давлением, учащенным сердцебиением. Ему показалось, что три пары глаз, внимательно наблюдавшие за ним, заметили его слабость.

Александр сгорбился и, ни на кого не глядя, вышел. Улица встретила его холодом. Свет фонарей освещал двор, забор, часть улицы. Александр замер от удивления. Всё, куда дотягивались лучи света, было бело, будто кто-то накинул белую простыню и продолжал откуда-то сверху разбрасывать хлопья пуха. Крупные снежинки падали медленно, словно нехотя, меняя собою мир, и мир изменился.

Александр прислушался к себе: «Почему мне не радостно и в то же самое время не горько? Почему в душе у меня всё замерло, онемело? Да, да, покуда Киры не было, мир не менялся. Он держался на наших мыслях, желаниях, чтобы сын вернулся. И вот он дома, и мир изменился. Он стал холодным и неуютным. Он забрал дорогих людей, заставил осмыслить, что ничто не вечно. Да мы и без него это знали. Зачем же так жестоко, зачем же так бессердечно?»

Александр полной грудью вдохнул в себя холодный воздух и закашлялся. В приступе кашля он не заметил, как к нему подошёл сын.

– Пап, пойдём домой, а то простудишься, – он оглянулся вокруг. – Ух ты, зима пришла, а я даже лето не видел.

– И я, сын, тоже лето не видел. В суете каждодневной в никчёмности кувыркаешься, а жизнь проходит. Оглянуться боязно…

– Ладно, пап, перестань, – он полуобнял отца и увлёк к двери. – Завтра утром КамАЗ приезжает из Донецка. Лёшу привезут. Мне надо их встретить, а обратно они через три дня поедут. Обратно гуманитарный груз повезут. Ты мне Кузю дай, я ребят встречу, провожу по городу к дяде Коле, а потом сразу домой.

– Хорошо, Кира, а может, я с тобой?

– Нет, пап, не надо. Я приеду, потом все вместе к дяде Коле поедем.

– Хорошо, – Александр склонил голову. – Хорошо.

4

В спальне горел ночник. Жена уже лежала в постели, смотрела телевизор. Александр сбросил с себя халат и залез под одеяло. Он вытянулся во всю длину своего тела, закрыл глаза. Жена повернулась к нему:

– Саша, телевизор будешь смотреть?

– Нет, выключай, – ему не хотелось говорить. Легкая прохлада постели успокаивала, хотелось лежать не двигаясь.

– Спокойной ночи, – жена выключила ночник, телевизор. Комната погрузилась в полумрак.

Александр чувствовал, что жена на него смотрит, но он лежал не шевелясь.

– Саша, как же так?..

– Мать, отвернись и спи. Завтра будет не простой день, – но жена не отворачивалась.

– А если бы Кирюшу или тебя вот так привезли мёртвого, что бы я делала, а? Я бы тоже умерла, как Люся от разрыва сердца.

– Мать, прекрати, – Александр приподнялся на локтях. – Ты, что за дурь мелешь? Кира в соседней комнате спит, в другой комнате невестка, а я вот он, рядом. Или ты не веришь? Пощупай, вот он я, живой.

– Ну тебя, Сашка, с тобой ни о чём серьёзном поговорить нельзя.

– Мать, я скоро от твоих серьёзных вопросов выть начну. Отворачивайся и спи, едрит твою кочерыжку!

Жена отвернулась к стенке, жалостливо всхлипывая.

– Ну ладно тебе, Веруня, успокойся, – Александр прижался к жене, нежно обнял, стал целовать в шею, ушко. Жена повернулась к нему и ткнулась в него мокрым лицом:

– Саша, я ведь люблю вас, Сашенька.

– Веруня, хватит, хватит, сейчас нас, от твоих слёз, в океан вынесет. Успокойся, – он гладил жену по голове и легонько прижимал к себе, и она успокоилась. Через несколько минут она уже сопела у него на плече.

Александр боялся пошевелиться, чтобы не разбудить жену. Он звал сон, начинал считать, но сбивался со счёта. Открывал глаза, ждал, когда веки отяжелеют и глаза сами закроются, но всё тщетно. Мысли возвращались к Лёше и Люсе. И вдруг неожиданно, совсем явственно, он вспомнил, нет, даже не вспомнил, а увидел себя маленьким.

Ему было шесть лет. Жаркий полдень в середине лета. Босиком, в одних шортиках он бежит к деду на конюшню. Ноги обжигает дорожная пыль, и он сбегает на обочину в траву, мягкая трава щекочет прохладой.

Дед в вышитой льняной рубахе, в шляпе крутит ворот колодца, достаёт деревянную бадью с водой, льёт её в деревянное корыто. Рядом с корытом стоит жеребец, он в нетерпении стучит копытом, фыркает, пробует мордой воду и замирает, всасывая её в себя.

Дед улыбается Александру, подхватывает его, кружит над головой, осторожно сажает на жеребца. Тот вздрагивает, отрывается от корыта и тоже смотрит на Александра, но каким-то грустным глазом. Узнав юного наездника, продолжает утолять свою лошадиную жажду.

Александру хорошо. Он ухватился за жесткие волосы лошадиной холки и в мыслях уже скачет по лугам, полям, оврагам.

– По-обе-ере-еги-ись! – слышится откуда-то. Александр оглядывается и видит, как в их сторону несётся огромный бык, а с двух сторон наездники с кнутами. Огромный бык, с железным кольцом в ноздре, не слушается их.

– Ах ты, едрит твою кочерыжку! Сорвался бугай! – дед берёт жеребца под уздцы и отводит за колодец. Он с тревогой смотрит то на приближающегося быка, то на Александра. – Спокойно, Тургай, спокойно, – но жеребец, будто почувствовав опасность, громко заржал и попытался встать на дыбы. Дед осадил его.

– Спокойно, Тургай, спокойно. Александр, держись, – дед даёт ему повод в руки. – Ну, внучок, не дрейфь. Не давай Тургаю голову задирать. Подтягивай узду, подтягивай. – Сам берёт бадью в руки и ждёт.

Бык в бешенстве проскочил мимо колодца, но, будто что-то вспомнив, остановился, развернулся и рванул на деда.