Грани выбора. Сила характера против силы обстоятельств

– Нет, Сашок, я вот рюмашку коньячка на посошок хлопну и домой. А вообще, я тебе скажу, Россию погубят банкиры и торгаши. Попомни мои слова.

– Послушай ты, Нострадамус пьяный, ты пророчествуй да знай меру. Не дай Бог, твоя болтовня сбудется.

Гости остаться ночевать не захотели, вызвали такси и уехали.

Утром Александр, мучимый жаждой и естественными позывами, встал пораньше. Проболтавшись между туалетом, ванной и столовой, он решил посмотреть телевизионные новости. Но, поскольку вечеринка не пошла ему на пользу, он, поискав в холодильниках что-нибудь солёненькое, водрузил на стол банку

с солёными огурцами. Расслабившись в предвкушении утоления жажды, Александр налил в бокал рассол. Припав воспаленными губами к краю бокала, он в то же время всматривался в экран телевизора и вслушивался в слова диктора.

Репортаж шёл с переднего края боевых позиций Донецка. Камера давала крупный план ополченцев, затем шли картинки разбитой бандеровской техники, затем разбомбленные, горящие дома, города, плачущие женщины, дети. Александр так и не выпил из бокала, поставил его на стол. На душе стало невыносимо пакостно.

– Сейчас несколько слов скажет ополченец с позывным «Стелс», – на экране промелькнули вооруженные люди в балаклавах и ушли, словно в вечность. Остался один военный. Он сидел будто манекен, только что сошедший с обложки боевого журнала «Братишка». Лицо было спрятано под маской, только напряженные глаза внимательно всматривались в камеру. На коленях у него лежала снайперская винтовка. Он бережно сжимал её левой рукой, а правой нежно поглаживал цевьё. Всё в его амуниции было подогнано и к месту. Он поправил винтовку, заговорил чуть простуженным голосом:

– Я здесь уже два с половиной месяца. Воюю и стараюсь, чтобы фашистская нечисть не устанавливала свои бандеровские порядки на земле Новороссии, – этот родной голос, пусть чуть с хрипотцой, Александр бы узнал из тысячи голосов. Любимые глаза сына с лёгким прищуром, правый наклон головы при разговоре энергией радости ударили горячей волной в самое сердце. Александр вскочил с места и заорал, что есть силы:

– Ма-ать! Ма-ать! Иди сюда! Сюда! Кирюшу показывают! – рванулся к ней навстречу, но нога в шлёпанцах предательски поскользнулась на скользкой плитке, он потерял равновесие. В смятении ухватился рукой за скатерть, скатерть не удержала его, и Александр всей своей массой повалился на пол, таща за собою всё, что было на столе. Страшный грохот упавшего тела, звон разбитой посуды, скачущие огурцы перед глазами, истеричный крик жены:

– Са-ашка! Что с тобой! – ничто не смогло отвлечь Александра от экрана телевизора.

– Гэ-эк, – выдали от удара легкие. – Вот блин, мать, Киру нашего показывают.

– Са-ашка! Что с тобой? – жена подлетела к нему, упала на колени и подхватила руками его голову.

– Киру, Кирилла нашего по телевизору показывают, вон, вон, с винтовкой, – он лежал и показывал рукой на экран.

Жена ойкнула:

– Сынулька, Кирюшка. А чё он говорит?

– …вначале был под Славянском, сейчас с Моторолой. Мы в мобильной группе…

– А кто это рядом с Кирой?

– Тихо ты, мать, слушай, – здесь картинка сменилась. Опять оператор показывал разбомбленные дома, взорванные мосты, убитых людей. Говорил, говорил, говорил.

А они так и сидели посередине своей комнаты, всматриваясь в экран телевизора с надеждой, что, может быть, ещё раз покажут их сына. Жена непроизвольно гладила голову мужа, перебирала волосы, лаская их, и прижимала к своим коленям. А он тёр ушибленное колено, не мигая смотрел на меняющиеся картинки экрана, понимая, что мгновенное свидание с сыном состоялось.

– Саша, а какая такая матарола? Я не расслышала.

– Не расслышала она. Не надо было орать: Сашка, Сашка, что с тобой? Моторола – командир у них, вроде бы… я сам не понял. Только твоя сирена в голове звенит: Сашка, Сашка. Вот что он ещё говорил?

– Так я испугалась. Я подумала с тобой опять приступ.

– Приступ. Говорил, надо палас на плитку постелить. Скользко тут у нас. Коленку вон расшиб. За тобой бежал, чтобы ты Киру увидела.

– А скатерть зачем стащил?

– Мать, отстань, а? Захотелось мне стащить, так вот и стащил. Слава Богу, наш уборщик территории объявился, жив и здоров. Пожарник, едрит твою кочерыжку. Принеси лучше рассола капустного, а то я сейчас умру от избытка чувств.

– Не умрёшь. Вчера не умер, а сегодня и подавно. Николаю позвони, узнай, как он там. Может и его Люська рассолом отпаивает. Больно уж он вчера взвинченный ушёл. Опять, небось, про политику судачили. Расскажи ему, что мы нашего Кирилла по телевизору видели. Я, правда, только глаза и узнала, а что говорил, убей, не помню.

Они, кряхтя, поднялись. Жена, оглядев столовую, усмехнулась:

– Ну, Сашка, ирод. Посмотри, что ты наделал. – Он же в ответ обнял жену, чмокнул в губы:

– Не ругайся, мать, жизнь прекрасна во всех её проявлениях. И знаешь, мать, я ведь только тогда узнал, что такое счастье, когда на тебе женился.

– Да? – жена в удивлении заглянула в его глаза. Он же лукаво усмехнулся:

– Да, да, мать, но было уже… поздно.

– Ах ты, ирод…

Тут раздался звонок телефона. Жена сняла трубку:

– Доброе, доброе… ой! Не может быть! Батюшки! – Она прижала трубку к груди. Александр в волнении уставился на жену. Сердце залихорадило:

– Верунь, что случилось.

– Люся звонит, Люся. Лёшка их сбежал в Новороссию. Николай там рвёт и мечет.

– Да-а, – Александр сел на стул. – Этого и следовало ожидать. Господи, как я его понимаю. Ох как понимаю.

Сейчас, стоя в дверном проёме и смотря новости из Новороссии, он думал о том, какой тяжелый груз растворился в его сердце. Нет, не свалился, а растворился в его сердце этот груз и живёт внутренним переживанием об убитых и тревогой за живущих. Тревогой за людей, живущих в том огне человеческой несправедливости, взращенной непониманием или злым человеческим умыслом. Он тяжело вздохнул:

– Слава Богу, сын возвращается.

– Саш, чего ты сказал?

– Тетеря ты у меня, говорю, глухая. Слава Богу, говорю, что Кирилл завтра возвращается.

– Да, да. Слава Богу, – жена несколько раз перекрестилась. И посмотрела на божницу с Богородицей.

А ведь всего-то два месяца назад ни одной иконы в доме не было. Сейчас же во всех комнатах по иконе.

3

Ужинали молча. Вернее не разговаривал Александр, а жена лепетала что-то о своём. Перебирала, кого пригласить на встречу с сыном, что приготовить. Поставить ли тесто для пирогов сейчас или перенести это мероприятие на утро, что сынулька, наверное, там на сухомятке совсем от домашней пищи отвык.

Александр неторопливо жевал, иногда поглядывал на жену и не перебивал её. И только когда она в списке гостей забралась за двадцать человек, он откинулся на спинку стула, заговорил:

– Мать, ты что суетишься? Какие гости? Пригласим Николая с Люсей, может, их Алексей, что через Киру передал, и хватит. Там Кирилл сам решит, кого приглашать? А стол накрыть надо. Чтобы были его любимые треугольники, груздочки…

– Сашка, треугольники с груздочками больше ты любишь.

– Ну, мать, что я могу поделать, если наши вкусы с сыном совпадают. А в отношении гостей? Пусть отдохнёт с дороги, от войны, а там посмотрим.

Спать, как никогда, легли рано. Жена отвернулась от Александра, уткнулась в стенку и засопела. А он лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок, прислушивался к шорохам дома и ему слышалась музыка. Она была необычна своей мелодичностью, ничего подобного он раньше не слышал. То ли звуки флейты или скрипки звучали то торжественно, то печально. Он напрягал слух, даже один раз приподнял голову, вслушиваясь, откуда исходят завораживающие звуки, но, так и не определив, забылся сном.