Дмитрий Донской

Праздник Крещения (6 января) в 1363 году приходился на пятницу. Можно уточнить выражение «перед Крещением». Вероятно, Дмитрий Московский въехал во Владимир в воскресенье, 1 января. В этот день церковный календарь (месяцеслов) отмечает большой праздник – Обрезание Господне. К этому дню нередко приурочивали свои торжественные деяния духовные и светские владыки (45, 151; 45, 207).

Простояв во Владимире три недели, московские воины покинули город и разъехались по домам. Так закончился владимирский поход Дмитрия Московского – первый из семи походов, в которых ему суждено было принять участие (206, 81).

НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ МАМАЙ

Взойдя на трон великого князя Владимирского, Дмитрий Московский (а точнее – стоявшая за князем-отроком боярская корпорация) столкнулся с новыми вызовами, на которые предстояло найти ответ. Главный из них состоял в том, что в условиях «великой замятни» правители отдельных областей Улуса Джучи вышли из повиновения сидевшему в Сарае хану. По существу, произошел распад золотоордынского государства (248, 313). «Тогда же Пулад-Тимур, бывший ханский наместник в Волжской Булгарии, провозгласил себя независимым правителем, так же поступил и эмир Тагай в Мохше; Хаджи-Черкес, правитель Хаджи-Тархана (Астрахани), также намеревался принять участие в разделе владений Золотой Орды» (266, 125). «К юго-востоку от Нижегородского княжества, в “Запьянии”, окопался некий Секиз-бий, также являясь самостоятельным узурпатором» (248, 313).

Этот «парад суверенитетов» вызвал у русских князей надежды на окончательный распад Орды и, соответственно, – на избавление от ее гнетущей власти. Но то был вопрос будущего. А в настоящем раздробление Орды нарушало торговые и административные связи Северо-Восточной Руси с Нижним Поволжьем. Новоявленные областные «князья» не только занимались грабежом всех едущих из Руси в Сарай, но также совершали набеги на русские земли с целью захвата пленных.

Единственная оставшаяся свободной дорога в Сарай шла через Рязань и далее на юг степными шляхами. Но в степях между Нижней Волгой и Днепром хозяйничал еще один самостоятельный властитель – Мамай. Его владения с юга вплотную подходили к Рязанской земле (248, 315). Под верховной властью Мамая находились Северное Причерноморье и Крым с его торговыми городами.

Интересы крымской торговли (важного источника пополнения московской казны) требовали наладить мирные (а значит, даннические) отношения с хозяином степей – Мамаем. В этом был заинтересован и сам временщик. Начиная с 1362 года он вел упорную борьбу за овладение Сараем и объединение под своей властью всех территорий Золотой Орды. Как и любая война, степная требовала «денег, денег и еще раз денег».

Для легитимизации своей власти Мамай вывел на политическую сцену одного из Чингизидов – потомка Узбека по имени Абдаллах (имя этого хана произносят по-разному: в некоторых исследованиях – Абдулла, в русских летописях – Авдуля) (248, 315). При дворе этого номинального правителя Мамай занимал пост бекляри-бека – своего рода «премьер-министра».

В конце 1362-го – начале 1363 года Абдаллах при поддержке Мамая захватил Сарай и начал чеканить там свою монету. Он подчинил своей власти некоторых областных «князей». Однако полгода спустя другой претендент на власть – хан Мюрид – собрался с силами и выгнал Абдаллаха из Сарая. Полагают, что причиной поражения Абдаллаха было отсутствие поддержки со стороны Мамая, который в это время был занят войной с великим князем Литовским Ольгердом в Северном Причерноморье (266, 127).

Мамай советуется с князьями.

Лицевой летописный свод. XVI в.

Вероятно, инициатором налаживания отношений с Мамаем был глава московского правительства митрополит Алексей. Ему быстро удалось достичь приемлемой для обеих сторон договоренности. «Москва признавала своим сюзереном хана Абдаллаха и обязывалась платить ордынский “выход” именно ему, а не сарайским ханам, а Мамай, в свою очередь, соглашался уменьшить размер этого самого “выхода” по сравнению с тем, что взимался при Джанибеке» (266, 128). Полагают, что еще одним подарком Мамая своему новому вассалу было Ростовское княжество, полностью включенное в состав великого княжения Владимирского (136, 490).

Обрадованный таким завершением дела, хан Абдаллах даже не стал (вопреки традиционному со времен Батыя ритуалу) требовать приезда Дмитрия Московского к своему двору, а направил к нему в Москву послов с ярлыком на великое княжение Владимирское.

Это была прямая измена прежнему сюзерену – хану Мурату. Но не будем говорить о моральной стороне дела: вероломство всегда было атрибутом политики. Отметим лишь своевременность этого поворота в московской политике – перехода от Мюрида к Абдаллаху. Ошибка в расчетах могла стоить Москве очень дорого. Во времена первой ордынской «замятни» (войны Тохты и Ногая в 90-е годы XIII века) сарайский хан, узнав о такой измене, послал бы на князей-изменников карательную экспедицию. Но времена изменились, и обезлюдевшая после «великого мора» кочевая держава была уже не та. Слабая тень великих ханов Золотой Орды, Мюрид в любой момент мог ожидать удара как со стороны своего соперника Абдаллаха, так и со стороны заговорщиков из числа придворных. В этой ситуации он не хотел отпускать в карательный поход на Русь значительные силы. В качестве наказания вероломному Дмитрию Московскому Мюрид ограничился тем, что отправил ярлык на великое княжение Владимирское князю Дмитрию Суздальскому.

«ТРИДЦАТЬ ТАТАРИНОВ…»

Итак, русские князья до времени были предоставлены самим себе. Им предстояло выяснять вопрос о первенстве – мирным путем или путем военного противостояния. (Заметим, что сама постановка вопроса о законности или незаконности одного из правящих в степях ханов постепенно приучала русских сомневаться в законности ордынской власти над Русью вообще.) Страдая от позора, Дмитрий Суздальский решил, пользуясь шаткой обстановкой, вновь занять Владимир и взойти на великокняжеский трон.

Рогожский летописец по обыкновению сбивчиво, но все же достаточно ясно рисует развитие событий.

«В лето 6871 (1363) князь великии Дмитреи Иванович приехав в Володимерь съ своею братьею и со всеми князми Русскими и со всеми бояры и прииде к нему посол из Орды от царя Авдуля (то есть фактически от Мамая. – Н. Б.) съ ярлыки, князь же великии Дмитреи Иванович посла отпустил в Орду, а сам поеха в Переяславль. Того же лета князь Дмитреи Костянтинович приеха въ град въ Володимерь и пакы (опять. – Н. Б.) седе на великом княженьи в другые, а с ним князь Иван Белозерец, пришел бо бе из Муротовы Орды с тритьцатию татаринов, и тако пребысть въ Володимери неделю едину. А от Мамаева царя князю Дмитрею Ивановичю ярлык привезли на великое княжении и седе на княженье. Се же слышав князь великии Дмитреи Иванович прогна его пакы съ великаго княжениа съ Володимеря, с своее отчины, въ его град въ Суждаль. Не токмо же се, но и тамо иде на него ратию к Суждалю и стояв рать неколико дней около Суждаля и взяша мир межи собою. Тако же над Ростовьскым князем. А Галичьскаго Дмитрея из Галича выгнали» (43, 74).

К этому тексту необходим исторический комментарий.

Весной 1363 года (в блоке известий с мартовским календарем это известие стоит первым) 12-летний Дмитрий Московский собрал во Владимире своего рода княжеский съезд. В качестве главы всего княжеского сообщества он должен был объявить переход Северо-Восточной Руси от «сарайской» ориентации к «мамайской». Важно было не допустить разделения русских князей на «партию Мурата» и «партию Абдаллаха». Следствием такого раскола могла стать кровавая и затяжная усобица с привлечением татар. Память о войне между сыновьями Александра Невского заставляла москвичей быть очень осторожными в этом вопросе.

Владимирский съезд прошел благополучно. Князья (может быть, за исключением суздальского дома) принесли присягу хану Абдаллаху и разъехались по домам.

Однако было ясно, что самое опасное – возмездие Москве сарайского хана Мурата – еще впереди. Просчитывая варианты ответных действий со стороны Мурата, московские политики, безусловно, догадывались, что хан сделает ставку на Дмитрия Суздальского. Заветный документ привез ему из Сарая юный князь Иван Федорович Белозерец (358, 164). Известно, что белозерские князья были отраслью ростовского княжеского дома. Еще во времена Ивана Калиты они возмущались московским произволом и участвовали в антимосковских интригах в Орде. Младшая линия белозерских князей служила Великому Новгороду и была известна под именем «князей копорских» (365, 283).

В летописи нет ничего случайного. Однако, к несчастью для историков, в ней вымыто временем и предвзятостью летописцев много необходимого для правильного понимания событий. Заставляет задуматься случайная на первый взгляд подробность: князя Ивана Белозерца, привезшего ярлык Дмитрию Суздальскому, сопровождали «тридцать татаринов». Обычно «почетный эскорт» (причем гораздо более многочисленный) давался ханскому послу, имя которого летописец, как правило, называет. Таким послом, разумеется, не мог быть мелкий русский князь Иван Белозерец. Подобно боярину Аминю, годом ранее привезшему Дмитрию Московскому ярлык от Мурата, Иван Белозерец был простым порученцем, ханским гонцом. Вероятно, именно он, находясь в Орде, представлял там интересы Дмитрия Суздальского. На близкие отношения этих князей указывает и отмеченное летописью участие Ивана Белозерца в торжествах по случаю восшествия Дмитрия Суздальского на великокняжеский стол. Он раньше других узнал о сближении Москвы с Мамаем и предложил разгневанному хану отнять великое княжение Владимирское у Дмитрия Московского и передать Дмитрию Суздальскому. В итоге именно ему хан и поручил отвезти ярлык в Суздаль.

При такой версии событий становится понятным небольшая численность «эскорта». Это не многочисленная свита посла, представлявшего самого хана, а всего лишь охрана ханского гонца. Зная о том, каким опасностям подвергаются русские князья, путешествующие по степям в это тревожное время, Иван Белозерец попросил хана выделить ему отряд сопровождения. И в этом порученцу не было отказано.

Все эти новшества в русско-ордынских отношениях привлекли пристальное внимание летописца. В своем сообщении, краткости которого могли бы позавидовать и древние спартанцы, он сумел не только назвать факт, но и одним легким штрихом дать ему эмоциональную оценку. Этот штрих – численность эскорта. Столь малая численность сопровождения свидетельствует о низком статусе того, кого оно сопровождает. Но не только.

Числа в летописи и вообще в духовном пространстве средневековой Руси имели символическое значение (173, 30). Число «тридцать» в христианском сознании однозначно ассоциируется с образом Иуды, предавшего Христа за тридцать сребреников. С точки зрения Москвы, князь Иван Белозерец, принесший ярлык незаконному претенденту на верховную власть Дмитрию Суздальскому, – предатель Руси, новый Иуда, виновник новой усобицы между русскими князьями.

ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Получив ярлык от хана Мурата, Дмитрий Суздальский немедля перебрался из своего удела во Владимир. Однако московское правительство, имея за спиной такую силу, как Мамаева Орда, действовало смело и напористо. Сценарий этой войны был очень похож на предыдущий. Московские войска двинулись из Переяславля на Владимир. Дмитрий Суздальский отступил из Владимира обратно в Суздаль. Москвичи пошли за ним и туда. Простояв несколько дней близ города, они убедили Дмитрия Суздальского отказаться от великого княжения Владимирского в пользу своего московского тезки.

Вернув себе великое княжение Владимирское, Дмитрий Московский отменил те пожалования, которые успел сделать в качестве великого князя Дмитрий Суздальский, и расправился с его сторонниками. Галицкий (Галича Костромского. – Н. Б.) князь Дмитрий Борисович потерял свой стол (201, 246). Та же кара настигла и ростовского князя Константина Васильевича. Дмитрий Суздальский уже ничем не мог помочь своим приверженцам. Вероятно, он жаловался сарайскому хану Мурату. Но и тот не мог помочь своему вассалу.

Успехи Москвы получили неожиданное подкрепление новостями из Орды. Зимой 1363/64 года хан Мурат скончался. «Он не погиб в бою, а был зарезан собственным бекляри-беком Ильясом, сыном покойного Могул-Буги, который, видимо, разочаровался в своем повелителе» (266, 128). С кончиной Мурата Дмитрий Суздальский терял своего покровителя в Сарае.

И СКАЗАЛ БРАТ БРАТУ…

«И сказал брат брату: се мое, а се мое же…». Эта знаменитая фраза из «Слова о полку Игореве» может служить ключом ко всей военно-политической истории Руси удельного периода. Алчность и тщеславие, тщеславие и алчность… Сколько сил было потрачено, сколько бедствий и страданий пришлось перенести народу из-за этих вечных соблазнов «власть имущих»…

Подводя итоги московско-суздальской войны 1362–1365 годов, историк должен отметить несколько важных моментов.

Во-первых, весьма примечательно, что оба враждующих семейства сохраняют полную лояльность Орде и вступают на великое княжение Владимирское, только заручившись ханским ярлыком. Образ «вольного царя» еще сохраняет свою магическую власть.

Возникновение новой политической ситуации в степях (легитимный правитель сарайский хан – его мятежные вассалы, областные «князья») не изменило верности русских князей правителю в Сарае. Однако по мере усиления правителя западной части Улуса Джучи хана Абдаллаха и ослабления престижа правящего хана в Сарае московская политика отходит от своих традиционных установок. Интересы южной торговли (а может быть, и здравый смысл, ясное понимание соотношения сил в степях) заставляют московское боярское правительство занять прагматическую позицию и признать верховную власть сильнейшего из областных «князей» Мамая, правившего от лица номинального правителя хана Абдаллаха.

Шаткость сарайского трона позволяет московским правителям выдвигать новые политические идеи. Главная из них состояла в том, что великое княжение Владимирское – а с ним и роль политического лидера Северо-Восточной Руси – принадлежит московскому князю не по милости того или иного сарайского «царя», а по праву династической традиции («по отчине и по дедине»). Летописец не случайно отмечает, что Дмитрий Московский садится на великом княжении Владимирском «на столе отца своего и деда и прадеда» (43, 73). Идея неразрывного единства Московского княжества и великого княжения Владимирского со временем станет путеводной для Дмитрия Московского. А ее осуществление станет его главным достижением как политика.

Во-вторых, московско-суздальская война носила весьма странный характер. Она была, если так можно выразиться, «бархатной». В ходе этой войны (скорее – династического спора, семейной тяжбы) не было ни одного сражения. Она состояла главным образом в устрашающих движениях со стороны Москвы – и поспешном отступлении суздальцев. Это была прежде всего война нервов. Не знаем, чем объяснялось такое редкое миролюбие сторон, – слабостью Дмитрия Суздальского как полководца, численным превосходством московского войска или другими причинами. Заметим, что первое вполне возможно: в послужном списке этого князя много неудач, поражений, даже позорного бегства – и ни одного выигранного сражения…

СКАНДАЛ В БЛАГОРОДНОМ СЕМЕЙСТВЕ

Слабость Дмитрия Суздальского как полководца и правителя рано или поздно должна была вызвать фронду его братьев. Главным возмутителем спокойствия в суздальском семействе выступил третий из четырех братьев Константиновичей – Борис. Он имел резкий и беспокойный характер. Его раздражала иноческая отрешенность старшего брата Андрея (добровольно отказавшегося от притязаний на великое княжение Владимирское, а затем и от собственного трона в Нижнем Новгороде) и приводила в ярость детская беспомощность другого брата – Дмитрия. Он страстно желал восхождения Дмитрия на великокняжеский стол, ибо это открывало и его честолюбию новые перспективы. Вместо своего забытого Богом Городца он мог при удачном раскладе столов перебраться в древний Суздаль или стольный Нижний Новгород…

Вероятно, именно Борис подталкивал флегматичного Дмитрия на борьбу с Москвой за великое княжение Владимирское. Впрочем, у Дмитрия к этому времени подрастали уже собственные рвущиеся к власти сыновья – Василий, Иван и Семен. Старший из них, Василий по прозвищу Кирдяпа, отличался особой предприимчивостью. Надо полагать, именно он вместе с дядей Борисом убеждал отца не уступать натиску москвичей.

До тех пор пока на нижегородском столе сидел Андрей Константинович, Борис мирно правил в своем удельном Городце на Волге, не решаясь пойти на разрыв братского союза и нарушение отцовского завещания. Однако его амбиции сильно возросли после того, как в 1354 году он женился на Марии – дочери великого князя Литовского Ольгерда. Этот брак выводил Бориса на новый уровень политических интриг и династических притязаний. Ольгерд был сильнейшим правителем Восточной Европы, энергично теснившим русских на востоке и татар на юге своих владений. Он всегда мог прийти на помощь зятю, ожидая для себя выгоды от любой русской усобицы.

В июне 1365 года, в самый праздник Троицы, скончался старший суздальский князь Андрей Константинович (43, 78). Еще за год до этого он отказался от власти и принял монашеский постриг (42, 3). Можно думать, что к такому решению Андрея подтолкнули ужасы чумы, свирепствовавшей тогда в Нижегородском крае. В ту пору благочестивые люди нередко давали обет: в случае избавления от чумы посвятить себя служению Богу. Летописец украшает известие о кончине князя Андрея не только обычными эпитетами («благоверный», «христолюбивый»), но и искренним вздохом – «смиренный» (43, 78).

Свадьба и смерть князя Андрея Константиновича.

Лицевой летописный свод. XVI в.

Монашеское смирение старшего брата ничему не научило Бориса Константиновича, а медлительность брата Дмитрия побудила к действию. Он решил, что пора начать собственную игру. Приехав в Нижний Новгород, чтобы присутствовать на пострижении брата Андрея в монашеский чин, Борис, вместо того чтобы вернуться к себе в Городец, остался в столице княжества и стал распоряжаться здесь как новый хозяин. Местное боярство, кажется, не испытывало ни любви, ни уважения к вечному неудачнику Дмитрию Суздальскому. Дерзкий и предприимчивый Борис, зять знаменитого Ольгерда, вызывал гораздо больше надежд и симпатий.

Оставшись в Нижнем Новгороде, Борис немедля отправил послов в Орду. Это было новым нарушением семейной субординации. Младшие князья не имели права «ведать Орду» в обход старшего брата. Но Борис уже «закусил удила». Он просил у хана Азиз-Шейха, преемника убитого заговорщиками хана Мурата, ярлык на столицу княжества – Нижний Новгород. Трудно сказать, какими правовыми аргументами он обосновал эту сомнительную просьбу. Но нет сомнений, что Борис подкрепил ее щедрыми дарами и посулами. Возникает вопрос: где мог взять необходимые для успехов в Орде крупные суммы городецкий удельный князек? Ответ может быть только один: в сундуках богатых нижегородских купцов, уставших от бессилия своих князей…

И хан решил дело в пользу Бориса Городецкого.

Зимой 1364/65 года в Нижний Новгород из Сарая прибыло ханское посольство. «Тое же зимы прииде посол из Орды от царя Баирам Хози и от царици Асан, и посадиша в Новегороде Нижнем на княженьи князя Бориса Костянтиновича» (50, 183).

ОТ ВОРОТ – ПОВОРОТ…

Старший брат и законный претендент на нижегородский стол после «отставки» Андрея князь Дмитрий Суздальский не сумел воспрепятствовать самоуправству младшего брата. Верный своему правилу решать дело миром, он начал с того, что отправил в Нижний Новгород для объяснений с Борисом сыновей Василия Кирдяпу и Семена. (Впрочем, зная дерзкий нрав обоих братьев, можно допустить, что они поехали выяснять отношения с дядей и без ведома отца.) Однако Борис не захотел с ними разговаривать и даже приказал не впускать племянников в город. Оскорбленные до глубины души, суздальские братья разъехались двумя путями: Василий помчался в Орду с жалобой на действия Бориса, а Семен вернулся к отцу в Суздаль (358, 424).