Последний отзыв
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Дмитрий Донской
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Спустя шесть веков антропологи восстановили внешний облик княгини по сохранившемуся в ее гробнице черепу. Реконструкция, естественно, представляет княгиню уже в старости. Но острые и довольно мелкие черты лица, поджатые тонкие губы, славянское очертание головы – все это создает запоминающийся и, вероятно, близкий к оригиналу образ.
Вознесенский монастырь на плане «Кремленград»
на начало XVII в.
Итак, длившееся шесть лет московско-суздальское противостояние завершилось как в сказке – пиром и свадьбой. Москвичи на этом хмельном пиру имели гораздо больше оснований для торжества, чем суздальцы. Тяжелейший за всю историю Москвы со времен Даниила период остался позади. Сплотившись вокруг своего князя-отрока, знать сохранила за ним московский трон и титул великого князя Владимирского. В сущности, при этом бояре отстаивали и свои собственные интересы: в случае смены правящей династии московскую элиту ожидали большие неприятности. Угроза была вполне реальной: вся семья потомков Калиты к январю 1366 года состояла из двух отроков – Дмитрия Московского и Владимира Серпуховского…
ТЕОРИЯ ТИХОЙ ЭКСПАНСИИ
Приятно еще раз представить себе разгульную княжескую свадьбу. Мороз и солнце, оглушительный звон колоколов, несущиеся куда-то разукрашенные лентами тройки, веселый хмельной дурман, заваленные снедью и напитками столы перед крыльцом княжеского дворца, ряженые и скоморохи, качели и карусели, толпы любителей всяческой дармовщины…
Но вот ушли обратно в сундуки заветные серебряные чаши, исполнили свой сладостный долг молодожены, протрезвели хмельные головы, разбрелись по своим темным норам скоморохи и калеки. Настало время подумать о том, как жить дальше…
В этой шестилетней борьбе с суздальско-нижегородским семейством Москва отстояла свое достояние – землю, великокняжескую власть, авторитет. Теперь необходимо было выстроить отношения с побежденным (но не уничтоженным и все еще сильным) противником по той схеме, которая позволяла бы достаточно долго и прочно сохранять плоды этой победы. И здесь, как обычно, первое слово предоставляли «мудрой старине», опыту отцов и дедов…
В княжеских отношениях удельного периода четко прослеживается одна и та же многократно повторявшаяся ситуация. Вот ее основные черты. Неким княжеством владеют братья, каждый из которых держит полученный по завещанию отца удел. Старший из них занимает положение «в отца место», то есть играет роль умершего отца. Его главенствующее положение в семействе венчает титул – «великий князь Московский», «великий князь Тверской», «великий князь Суздальский», «великий князь Рязанский». Но источником всякой верховной власти на Руси является «вольный царь». По ханскому указу только один из этих региональных «великих князей», самый сильный и богатый, получает золотой владимирский венец, прибавляет к своим родовым владениям обширные территории великого княжества Владимирского и становится «в место отца» всем Рюриковичам Великороссии. Его признает своим князем Великий Новгород. Он председательствует на княжеских съездах и организует военно-политические акции общерусского масштаба.
Региональные «великие князья» враждуют между собой, шлют друг на друга жалобы в Орду и страстно мечтают занять место своего «отца» – великого князя Владимирского. Однако при этом они воздерживаются от прямой военной конфронтации друг с другом. Большое кровопролитие с непредсказуемым результатом пугает самих князей и тревожит Орду. Политика хана состоит в том, чтобы поддерживать на Руси состояние шаткого равновесия сил, позволяющее вовремя и без недоимок получать ежегодную дань.
В этой ситуации на первый план в княжеской политике выходит тихая экспансия: постепенное расширение территории и сферы влияния за счет династических союзов, покупки сел и волостей, приобретения ярлыков (временных прав управления) на владения несостоятельных должников. Гением такого рода политики был Иван Калита. Первым учеником великого учителя стал московский боярин Елевферий Федорович, более известный как митрополит Алексей…
Возведя на нижегородский стол Дмитрия Суздальского, но при этом сохранив на положении удельного князя его главного соперника Бориса Городецкого, митрополит Алексей, по существу, поставил эту огромную территорию под свой политический контроль. Упразднением суздальской кафедры и включением этих областей в состав митрополичьей епархии Алексей обеспечил и церковно-иерархический надзор за этим регионом. В итоге он не только решил текущую задачу (возвращение Дмитрию Московскому великого княжения Владимирского), но и перебросил мост в будущее – к слиянию собственно Московского княжества с великим княжеством Владимирским и созданию территориального ядра Московского государства.
Союз Дмитрия Московского и Дмитрия Суздальского создавал мощный «дуумвират», способный выдержать противостояние с ослабевшей Ордой. В Северо-Восточной Руси союз не имел серьезных соперников. И даже Великий Новгород должен был склониться перед его могуществом.
Однако все это могло стать реальностью лишь при условии полного единодушия и тесного сотрудничества двух суверенов. Многие вспоминали в этой связи успешный «дуумвират» западнорусских князей XIII века Даниила Галицкого и его брата Василька. Но там объединились два родных брата. Здесь же картина была иной. Московский зять не мог быть безусловным авторитетом для суздальского тестя уже по одному возрастному различию. Точная дата рождения Дмитрия Суздальского неизвестна, но, по косвенным сведениям, это произошло в 1323 или 1324 году (358, 408). Стало быть, в 1365 году (когда Дмитрию Московскому исполнилось 15 лет) ему было уже за 40. В такой ситуации либо Дмитрий Суздальский должен был стать первым в «дуумвирате» (чего не могли допустить московские бояре и к чему никак не подходил сам суздальский правитель), либо роль лидера должен был сыграть кто-то третий, выступающий от имени Дмитрия Московского. В реальности эту роль мог сыграть только митрополит Алексей. И он взял на себя это тяжкое бремя.
Глава 8
Крепость
И сказал я им: вы видите бедствие,
в каком мы находимся;
Иерусалим пуст и ворота его сожжены огнем;
пойдем, построим стену Иерусалима,
и не будем впредь в таком уничижении.
Неем. 2, 17
Идеальный правитель европейского Средневековья должен был отличиться в нескольких областях. Это война с благородной целью, строительство храмов, установление справедливых законов, забота о вдовах и сиротах, преследование еретиков и безбожников. В этом ряду находилось и строительство крепостей для защиты подданных от внешних врагов. Военный аспект был здесь хотя и главным, но не единственным.
С глубокой древности возведение стен имело духовное, сакральное значение. Они были символом независимости, готовности к борьбе.
В Ветхом Завете трагическая история иудеев (нашествие ассирийцев, вавилонский плен и т. д.), словно в зеркале, отражается в истории стен Иерусалима. Одна из ветхозаветных книг – Книга Неемии – рассказывает о том, как любовь к родному городу и забота о своем народе помогли знатному иудею по имени Неемия вернуться из вавилонского плена и отстроить разрушенные стены и башни Иерусалима.
Выдающиеся правители древности строили много и охотно. Византийский историк Прокопий Кесарийский (VI в.) посвятил особый труд («О постройках») строительной деятельности императора Юстиниана. Вторая книга этого трактата рассказывает о том, где и какие крепости строил Юстиниан, какие трудности пришлось ему при этом преодолеть. Общее количество построенных или перестроенных Юстинианом крепостей исчисляется несколькими сотнями. «Наш император спас государство, укрепив его стенами крепостей и сделав для варваров невозможным вторжение в пределы римлян», – замечает Прокопий (59, 225).
МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ: ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ
В средневековой Руси любое сколько-нибудь значительное поселение спешило окружить себя стенами. Именно наличие стен – обычно деревянных, реже каменных – служило главным признаком, отличавшим город от села или деревни. Само слово «город», «град» в широком смысле означало всю совокупность людей и построек данного места, а в узком – собственно укрепления: стены и башни, валы и рвы.
В европейских городах замок сеньора напоминал высокую скалу и был четко обособлен от остальной застройки. Его обитатели опасались не столько внешних врагов, сколько самих горожан. На Руси, где противоречия между знатью и рядовыми горожанами были не столь острыми, а внешняя опасность была постоянной реальностью, городские укрепления охватывали обширную территорию и могли в случае необходимости служить укрытием как для знати, так и для простонародья. Такому «демократизму» способствовала и низкая численность населения русских городов. В то время как европейские города имели десятки, а то и сотни тысяч жителей, русские обычно ограничивались несколькими тысячами. Потеснившись, горожане могли уместиться в стенах сравнительно небольшой крепости – «града», «детинца», «крома», «кремника».
Забота о поддержании городских укреплений в надлежащем порядке была «головной болью» каждого русского князя. Время непрерывно точило о них свои острые зубы. Деревянные крепости страдали от сырости и пожаров, вражеских осадных орудий и обычной русской беззаботности. Каменные стены (или каменные башни на стыке дерево-земляных стен) во второй половине XIV столетия имели только несколько городов на северо-западе Руси – Новгород, Псков, Изборск, Порхов, Ям.
Строительство каменных оборонительных сооружений в Северо-Западной Руси было обычным делом. Целый ряд таких работ – в Орлеце, Тиверском городке, Острове и Велье – остался незамеченным летописцами (238, 89). И только археологи вносят в этот список необходимую полноту.
Принято думать, что каменное строительство было сложным и дорогостоящим делом. Однако эта сложность и дороговизна относительны. Новгородцы в 1384 году поставили каменную крепость Ям на реке Луге всего за один строительный сезон (18, 379). Сильнейшие князья Северо-Восточной Руси в принципе могли себе позволить такую роскошь. Но это был вопрос не только и не столько экономический, сколько политический. Эти цитадели могли послужить очагами сопротивления ханской власти. Известно, что татары не любили утруждать себя долгой осадой каменных крепостей. Большие массы ордынской конницы (а монголы избегали ходить пешком даже до соседней юрты) не могли долго стоять на одном месте. Кроме того, постройка осадных машин требовала специальных знаний и умений, которыми степняки не обладали. Опыт крестовых походов свидетельствовал, что даже более искусные в этом деле европейские полководцы тратили многие месяцы на взятие каменных крепостей в Малой Азии, Сирии и Палестине.
История Москвы как города начинается в 1156 году. «Того же лета князь великий Юрий Володимерич заложи град Моськву, на устии же Неглинны, выше реки Аузы» (44, 225).
Стены Юрия Долгорукого были деревянными и со временем сильно обветшали. Вероятно, их несколько раз подновляли и чинили. Однако источники молчат об этих работах. Полная замена старых стен новыми оказалась под силу только неутомимому строителю и защитнику Москвы Ивану Калите. Зимой 1339/40 года он выстроил новый деревянный кремль.
А. М. Васнецов. Основание Москвы. 1921
Безусловно, Иван Калита начал это строительство только после того, как заручился согласием хана Узбека. Оправданием для этого замысла служила военная угроза со стороны Великого княжества Литовского. Отношения между Ордой и быстро усиливавшейся под властью Гедимина Литвой были откровенно враждебными. Татары хотели переложить на Москву (а вместе с ней и на всю систему великого княжения Владимирского) бремя борьбы с Литвой. Первым опытом такого рода послужил совместный поход татар и русских князей на союзный Литве Смоленск зимой 1339/40 года. Во главе всех русских сил в этом походе стояли московские князья. Поход не имел особого успеха. Однако война была объявлена, и ответного удара следовало ожидать в самом близком будущем.
В такой ситуации постройка новой московской крепости выглядела вполне естественной мерой предосторожности для защиты «русского улуса» в случае нападения Литвы. Во всяком случае, Иван Калита сумел убедить в этом хана Узбека, и тот разрешил строительство.
«ПОЖАР СПОСОБСТВОВАЛ…»
Простояв 25 лет и ни разу не испытав нападения неприятеля, кремль Ивана Калиты сильно пострадал от страшного московского пожара 1365 года. Красноречивый рассказ об этом бедствии выделен в летописи особым заголовком – «О великом пожаре». Приводим его по тексту Рогожского летописца.
«Того же лета бысть пожар на Москве, загореся церковь Всех святых и от того погоре весь град Москва, и посад, и кремль, и загородие и заречие. Бяше ботогды было варно (жарко. – Н. Б.) в то время и засуха велика и знойно, еще же к тому въстала буря ветренаа велика, за десять дворов метало головни и бревна с огнем кидаше буря; един двор гасяху людие, а инуда чрес десять дворов и в десяти местех огнь загорашется, да тем людие не возмогоша огня угасити, не токмо не могли дворов и хором отнимати, но и имении своих ни кто же не успели вымчати и прииде пожар и погуби вся и поясть я огнь и пламенем испепелишася. И тако въ един час или в два часа весь град без останка погоре. Такова же пожара преже того не бывало, то ти словеть великы пожар, еже от Всех Святых» (43, 80; 72, 381; 42, 4).
Летописец не случайно выделил летний пожар 1365 года из длинной череды пожаров, опустошавших средневековую Москву. Это было нечто феноменальное по своей разрушительной силе – известное науке редкое природное явление, своего рода «огненный шторм». Длительная и сильная жара раскалила землю. Пересохшее дерево построек вспыхивало от малейшей искры. Там, где начинался пожар, сильный ветер, вызванный ускоренной циркуляцией горячего воздуха, раздувал огонь с силой кузнечных мехов и разносил далеко вокруг. Погасить неистовое пламя обычными средствами было практически невозможно.
То, что вполне понятно современному ученому, было грозным и таинственным событием для москвичей той далекой эпохи. За какие-то два-три часа их родной город исчез в языках яростного и неугасимого пламени. Это напоминало расправу Всевышнего с Содомом и Гоморрой. Оставшиеся в живых должны были покаяться и начать новую жизнь.
Странно, что, оплакивая пропавшее в огне имущество, летописец ни слова не говорит о человеческих жертвах. А их в таком страшном пожаре, конечно, было немало.
(В русских летописях вообще много непонятного с точки зрения современного человека. При всем многообразии работ, посвященных русскому летописанию, ключевой вопрос – о цели летописной работы и, соответственно, о принципах, которыми руководствовался летописец при отборе материала, – по существу, так и не имеет ответа. Нет и четкого представления о личностном своеобразии каждого летописца. Ведь в любом деле есть мастера и подмастерья, творцы и ремесленники, труженики и лентяи. Одни смотрели на свой труд как на высокое служение, а другие – как на скучное и утомительное «послушание». В пестром смешении ранних и поздних текстов можно заметить страницы, которые летописец писал словно через силу, превозмогая лень и глубокое равнодушие.)
Первым делом москвичи занялись восстановлением своих уничтоженных «великим пожаром» 1365 года домов. Но до тех пор, пока город не имел надежных стен, эти дома в любой момент могли стать легкой добычей для любого врага. А их у Москвы в ту пору было немало. И лучший способ защиты от них был в нападении. Таким образом, проблема стен незаметно вырастала в проблему нового политического курса, новой стратегии. Выработкой этой стратегии Москва была обязана тогдашнему главе боярского правительства, опекуну и воспитателю князя-отрока Дмитрия – митрополиту Алексею.
Митрополит Алексей – одна из самых ярких фигур в истории Русской церкви[1 - В церковной историографии принято называть его по-церковному – митрополит Алексий, в светской – Алексей.]. Выходец из среды московского боярства, Алексей (в миру – Алфер, Елевферий) в юные годы увлекся идеями монашества и принял постриг в московском Богоявленском монастыре. Благодаря своим незаурядным способностям, а также семейным связям, он со временем стал доверенным лицом митрополита Феогноста (1328–1353), его владимирским наместником. Возведя Алексея в сан епископа, Феогност по просьбе московских князей стал хлопотать в Константинополе относительно его дальнейшей карьеры. Сыновья Ивана Калиты хотели видеть Алексея в качестве преемника Феогноста на митрополичьей кафедре. Это желание осуществилось. В 1354 году Алексей вернулся на Русь из Константинополя уже в новом качестве – главы всей Русской церкви.
Патриархия хотела видеть Русскую митрополию единой. Однако Алексею не удалось сохранить под своей властью православные епархии на землях, подвластных литовскому князю Ольгерду и польскому королю Казимиру. Логика политического противостояния была неумолимой. Там его считали ставленником Москвы и явным врагом. Отважный иерарх попытался явочным порядком отстаивать свои права, но был схвачен и взят под стражу.
Проведя год или два в литовской темнице (1359–1360), Алексей бежал и при помощи своих доброхотов вернулся в Москву. Отныне он отказался от попыток соединить под своей властью распавшуюся митрополию Киевскую и всея Руси и стал всецело московским митрополитом. Осыпаемый упреками и проклятиями, он, не раздумывая, использовал «меч духовный» для давления на политических противников Москвы. Константинопольский патриарх слал на Русь одну следственную комиссию за другой и даже хотел лишить Алексея митрополичьего сана, но в итоге решил не связываться с ним и его влиятельными покровителями.
В 60-е годы XIV века митрополит Алексей был фактическим главой московского боярского правительства. В отрочестве Дмитрий смотрел на мир глазами святителя. Именно митрополит внушил Дмитрию мысль о его особом призвании, о его личной и прямой ответственности перед Богом. Это мировоззрение напоминает то аскетическое и вместе с тем мессианское настроение, которое юный Иван Грозный усвоил под влиянием митрополита Макария и протопопа Сильвестра.
ВСЕОБЩАЯ ТРУДОВАЯ ПОВИННОСТЬ
Вознесенский монастырь на плане «Кремленград»
на начало XVII в.
Итак, длившееся шесть лет московско-суздальское противостояние завершилось как в сказке – пиром и свадьбой. Москвичи на этом хмельном пиру имели гораздо больше оснований для торжества, чем суздальцы. Тяжелейший за всю историю Москвы со времен Даниила период остался позади. Сплотившись вокруг своего князя-отрока, знать сохранила за ним московский трон и титул великого князя Владимирского. В сущности, при этом бояре отстаивали и свои собственные интересы: в случае смены правящей династии московскую элиту ожидали большие неприятности. Угроза была вполне реальной: вся семья потомков Калиты к январю 1366 года состояла из двух отроков – Дмитрия Московского и Владимира Серпуховского…
ТЕОРИЯ ТИХОЙ ЭКСПАНСИИ
Приятно еще раз представить себе разгульную княжескую свадьбу. Мороз и солнце, оглушительный звон колоколов, несущиеся куда-то разукрашенные лентами тройки, веселый хмельной дурман, заваленные снедью и напитками столы перед крыльцом княжеского дворца, ряженые и скоморохи, качели и карусели, толпы любителей всяческой дармовщины…
Но вот ушли обратно в сундуки заветные серебряные чаши, исполнили свой сладостный долг молодожены, протрезвели хмельные головы, разбрелись по своим темным норам скоморохи и калеки. Настало время подумать о том, как жить дальше…
В этой шестилетней борьбе с суздальско-нижегородским семейством Москва отстояла свое достояние – землю, великокняжескую власть, авторитет. Теперь необходимо было выстроить отношения с побежденным (но не уничтоженным и все еще сильным) противником по той схеме, которая позволяла бы достаточно долго и прочно сохранять плоды этой победы. И здесь, как обычно, первое слово предоставляли «мудрой старине», опыту отцов и дедов…
В княжеских отношениях удельного периода четко прослеживается одна и та же многократно повторявшаяся ситуация. Вот ее основные черты. Неким княжеством владеют братья, каждый из которых держит полученный по завещанию отца удел. Старший из них занимает положение «в отца место», то есть играет роль умершего отца. Его главенствующее положение в семействе венчает титул – «великий князь Московский», «великий князь Тверской», «великий князь Суздальский», «великий князь Рязанский». Но источником всякой верховной власти на Руси является «вольный царь». По ханскому указу только один из этих региональных «великих князей», самый сильный и богатый, получает золотой владимирский венец, прибавляет к своим родовым владениям обширные территории великого княжества Владимирского и становится «в место отца» всем Рюриковичам Великороссии. Его признает своим князем Великий Новгород. Он председательствует на княжеских съездах и организует военно-политические акции общерусского масштаба.
Региональные «великие князья» враждуют между собой, шлют друг на друга жалобы в Орду и страстно мечтают занять место своего «отца» – великого князя Владимирского. Однако при этом они воздерживаются от прямой военной конфронтации друг с другом. Большое кровопролитие с непредсказуемым результатом пугает самих князей и тревожит Орду. Политика хана состоит в том, чтобы поддерживать на Руси состояние шаткого равновесия сил, позволяющее вовремя и без недоимок получать ежегодную дань.
В этой ситуации на первый план в княжеской политике выходит тихая экспансия: постепенное расширение территории и сферы влияния за счет династических союзов, покупки сел и волостей, приобретения ярлыков (временных прав управления) на владения несостоятельных должников. Гением такого рода политики был Иван Калита. Первым учеником великого учителя стал московский боярин Елевферий Федорович, более известный как митрополит Алексей…
Возведя на нижегородский стол Дмитрия Суздальского, но при этом сохранив на положении удельного князя его главного соперника Бориса Городецкого, митрополит Алексей, по существу, поставил эту огромную территорию под свой политический контроль. Упразднением суздальской кафедры и включением этих областей в состав митрополичьей епархии Алексей обеспечил и церковно-иерархический надзор за этим регионом. В итоге он не только решил текущую задачу (возвращение Дмитрию Московскому великого княжения Владимирского), но и перебросил мост в будущее – к слиянию собственно Московского княжества с великим княжеством Владимирским и созданию территориального ядра Московского государства.
Союз Дмитрия Московского и Дмитрия Суздальского создавал мощный «дуумвират», способный выдержать противостояние с ослабевшей Ордой. В Северо-Восточной Руси союз не имел серьезных соперников. И даже Великий Новгород должен был склониться перед его могуществом.
Однако все это могло стать реальностью лишь при условии полного единодушия и тесного сотрудничества двух суверенов. Многие вспоминали в этой связи успешный «дуумвират» западнорусских князей XIII века Даниила Галицкого и его брата Василька. Но там объединились два родных брата. Здесь же картина была иной. Московский зять не мог быть безусловным авторитетом для суздальского тестя уже по одному возрастному различию. Точная дата рождения Дмитрия Суздальского неизвестна, но, по косвенным сведениям, это произошло в 1323 или 1324 году (358, 408). Стало быть, в 1365 году (когда Дмитрию Московскому исполнилось 15 лет) ему было уже за 40. В такой ситуации либо Дмитрий Суздальский должен был стать первым в «дуумвирате» (чего не могли допустить московские бояре и к чему никак не подходил сам суздальский правитель), либо роль лидера должен был сыграть кто-то третий, выступающий от имени Дмитрия Московского. В реальности эту роль мог сыграть только митрополит Алексей. И он взял на себя это тяжкое бремя.
Глава 8
Крепость
И сказал я им: вы видите бедствие,
в каком мы находимся;
Иерусалим пуст и ворота его сожжены огнем;
пойдем, построим стену Иерусалима,
и не будем впредь в таком уничижении.
Неем. 2, 17
Идеальный правитель европейского Средневековья должен был отличиться в нескольких областях. Это война с благородной целью, строительство храмов, установление справедливых законов, забота о вдовах и сиротах, преследование еретиков и безбожников. В этом ряду находилось и строительство крепостей для защиты подданных от внешних врагов. Военный аспект был здесь хотя и главным, но не единственным.
С глубокой древности возведение стен имело духовное, сакральное значение. Они были символом независимости, готовности к борьбе.
В Ветхом Завете трагическая история иудеев (нашествие ассирийцев, вавилонский плен и т. д.), словно в зеркале, отражается в истории стен Иерусалима. Одна из ветхозаветных книг – Книга Неемии – рассказывает о том, как любовь к родному городу и забота о своем народе помогли знатному иудею по имени Неемия вернуться из вавилонского плена и отстроить разрушенные стены и башни Иерусалима.
Выдающиеся правители древности строили много и охотно. Византийский историк Прокопий Кесарийский (VI в.) посвятил особый труд («О постройках») строительной деятельности императора Юстиниана. Вторая книга этого трактата рассказывает о том, где и какие крепости строил Юстиниан, какие трудности пришлось ему при этом преодолеть. Общее количество построенных или перестроенных Юстинианом крепостей исчисляется несколькими сотнями. «Наш император спас государство, укрепив его стенами крепостей и сделав для варваров невозможным вторжение в пределы римлян», – замечает Прокопий (59, 225).
МОСКОВСКИЙ КРЕМЛЬ: ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ
В средневековой Руси любое сколько-нибудь значительное поселение спешило окружить себя стенами. Именно наличие стен – обычно деревянных, реже каменных – служило главным признаком, отличавшим город от села или деревни. Само слово «город», «град» в широком смысле означало всю совокупность людей и построек данного места, а в узком – собственно укрепления: стены и башни, валы и рвы.
В европейских городах замок сеньора напоминал высокую скалу и был четко обособлен от остальной застройки. Его обитатели опасались не столько внешних врагов, сколько самих горожан. На Руси, где противоречия между знатью и рядовыми горожанами были не столь острыми, а внешняя опасность была постоянной реальностью, городские укрепления охватывали обширную территорию и могли в случае необходимости служить укрытием как для знати, так и для простонародья. Такому «демократизму» способствовала и низкая численность населения русских городов. В то время как европейские города имели десятки, а то и сотни тысяч жителей, русские обычно ограничивались несколькими тысячами. Потеснившись, горожане могли уместиться в стенах сравнительно небольшой крепости – «града», «детинца», «крома», «кремника».
Забота о поддержании городских укреплений в надлежащем порядке была «головной болью» каждого русского князя. Время непрерывно точило о них свои острые зубы. Деревянные крепости страдали от сырости и пожаров, вражеских осадных орудий и обычной русской беззаботности. Каменные стены (или каменные башни на стыке дерево-земляных стен) во второй половине XIV столетия имели только несколько городов на северо-западе Руси – Новгород, Псков, Изборск, Порхов, Ям.
Строительство каменных оборонительных сооружений в Северо-Западной Руси было обычным делом. Целый ряд таких работ – в Орлеце, Тиверском городке, Острове и Велье – остался незамеченным летописцами (238, 89). И только археологи вносят в этот список необходимую полноту.
Принято думать, что каменное строительство было сложным и дорогостоящим делом. Однако эта сложность и дороговизна относительны. Новгородцы в 1384 году поставили каменную крепость Ям на реке Луге всего за один строительный сезон (18, 379). Сильнейшие князья Северо-Восточной Руси в принципе могли себе позволить такую роскошь. Но это был вопрос не только и не столько экономический, сколько политический. Эти цитадели могли послужить очагами сопротивления ханской власти. Известно, что татары не любили утруждать себя долгой осадой каменных крепостей. Большие массы ордынской конницы (а монголы избегали ходить пешком даже до соседней юрты) не могли долго стоять на одном месте. Кроме того, постройка осадных машин требовала специальных знаний и умений, которыми степняки не обладали. Опыт крестовых походов свидетельствовал, что даже более искусные в этом деле европейские полководцы тратили многие месяцы на взятие каменных крепостей в Малой Азии, Сирии и Палестине.
История Москвы как города начинается в 1156 году. «Того же лета князь великий Юрий Володимерич заложи град Моськву, на устии же Неглинны, выше реки Аузы» (44, 225).
Стены Юрия Долгорукого были деревянными и со временем сильно обветшали. Вероятно, их несколько раз подновляли и чинили. Однако источники молчат об этих работах. Полная замена старых стен новыми оказалась под силу только неутомимому строителю и защитнику Москвы Ивану Калите. Зимой 1339/40 года он выстроил новый деревянный кремль.
А. М. Васнецов. Основание Москвы. 1921
Безусловно, Иван Калита начал это строительство только после того, как заручился согласием хана Узбека. Оправданием для этого замысла служила военная угроза со стороны Великого княжества Литовского. Отношения между Ордой и быстро усиливавшейся под властью Гедимина Литвой были откровенно враждебными. Татары хотели переложить на Москву (а вместе с ней и на всю систему великого княжения Владимирского) бремя борьбы с Литвой. Первым опытом такого рода послужил совместный поход татар и русских князей на союзный Литве Смоленск зимой 1339/40 года. Во главе всех русских сил в этом походе стояли московские князья. Поход не имел особого успеха. Однако война была объявлена, и ответного удара следовало ожидать в самом близком будущем.
В такой ситуации постройка новой московской крепости выглядела вполне естественной мерой предосторожности для защиты «русского улуса» в случае нападения Литвы. Во всяком случае, Иван Калита сумел убедить в этом хана Узбека, и тот разрешил строительство.
«ПОЖАР СПОСОБСТВОВАЛ…»
Простояв 25 лет и ни разу не испытав нападения неприятеля, кремль Ивана Калиты сильно пострадал от страшного московского пожара 1365 года. Красноречивый рассказ об этом бедствии выделен в летописи особым заголовком – «О великом пожаре». Приводим его по тексту Рогожского летописца.
«Того же лета бысть пожар на Москве, загореся церковь Всех святых и от того погоре весь град Москва, и посад, и кремль, и загородие и заречие. Бяше ботогды было варно (жарко. – Н. Б.) в то время и засуха велика и знойно, еще же к тому въстала буря ветренаа велика, за десять дворов метало головни и бревна с огнем кидаше буря; един двор гасяху людие, а инуда чрес десять дворов и в десяти местех огнь загорашется, да тем людие не возмогоша огня угасити, не токмо не могли дворов и хором отнимати, но и имении своих ни кто же не успели вымчати и прииде пожар и погуби вся и поясть я огнь и пламенем испепелишася. И тако въ един час или в два часа весь град без останка погоре. Такова же пожара преже того не бывало, то ти словеть великы пожар, еже от Всех Святых» (43, 80; 72, 381; 42, 4).
Летописец не случайно выделил летний пожар 1365 года из длинной череды пожаров, опустошавших средневековую Москву. Это было нечто феноменальное по своей разрушительной силе – известное науке редкое природное явление, своего рода «огненный шторм». Длительная и сильная жара раскалила землю. Пересохшее дерево построек вспыхивало от малейшей искры. Там, где начинался пожар, сильный ветер, вызванный ускоренной циркуляцией горячего воздуха, раздувал огонь с силой кузнечных мехов и разносил далеко вокруг. Погасить неистовое пламя обычными средствами было практически невозможно.
То, что вполне понятно современному ученому, было грозным и таинственным событием для москвичей той далекой эпохи. За какие-то два-три часа их родной город исчез в языках яростного и неугасимого пламени. Это напоминало расправу Всевышнего с Содомом и Гоморрой. Оставшиеся в живых должны были покаяться и начать новую жизнь.
Странно, что, оплакивая пропавшее в огне имущество, летописец ни слова не говорит о человеческих жертвах. А их в таком страшном пожаре, конечно, было немало.
(В русских летописях вообще много непонятного с точки зрения современного человека. При всем многообразии работ, посвященных русскому летописанию, ключевой вопрос – о цели летописной работы и, соответственно, о принципах, которыми руководствовался летописец при отборе материала, – по существу, так и не имеет ответа. Нет и четкого представления о личностном своеобразии каждого летописца. Ведь в любом деле есть мастера и подмастерья, творцы и ремесленники, труженики и лентяи. Одни смотрели на свой труд как на высокое служение, а другие – как на скучное и утомительное «послушание». В пестром смешении ранних и поздних текстов можно заметить страницы, которые летописец писал словно через силу, превозмогая лень и глубокое равнодушие.)
Первым делом москвичи занялись восстановлением своих уничтоженных «великим пожаром» 1365 года домов. Но до тех пор, пока город не имел надежных стен, эти дома в любой момент могли стать легкой добычей для любого врага. А их у Москвы в ту пору было немало. И лучший способ защиты от них был в нападении. Таким образом, проблема стен незаметно вырастала в проблему нового политического курса, новой стратегии. Выработкой этой стратегии Москва была обязана тогдашнему главе боярского правительства, опекуну и воспитателю князя-отрока Дмитрия – митрополиту Алексею.
Митрополит Алексей – одна из самых ярких фигур в истории Русской церкви[1 - В церковной историографии принято называть его по-церковному – митрополит Алексий, в светской – Алексей.]. Выходец из среды московского боярства, Алексей (в миру – Алфер, Елевферий) в юные годы увлекся идеями монашества и принял постриг в московском Богоявленском монастыре. Благодаря своим незаурядным способностям, а также семейным связям, он со временем стал доверенным лицом митрополита Феогноста (1328–1353), его владимирским наместником. Возведя Алексея в сан епископа, Феогност по просьбе московских князей стал хлопотать в Константинополе относительно его дальнейшей карьеры. Сыновья Ивана Калиты хотели видеть Алексея в качестве преемника Феогноста на митрополичьей кафедре. Это желание осуществилось. В 1354 году Алексей вернулся на Русь из Константинополя уже в новом качестве – главы всей Русской церкви.
Патриархия хотела видеть Русскую митрополию единой. Однако Алексею не удалось сохранить под своей властью православные епархии на землях, подвластных литовскому князю Ольгерду и польскому королю Казимиру. Логика политического противостояния была неумолимой. Там его считали ставленником Москвы и явным врагом. Отважный иерарх попытался явочным порядком отстаивать свои права, но был схвачен и взят под стражу.
Проведя год или два в литовской темнице (1359–1360), Алексей бежал и при помощи своих доброхотов вернулся в Москву. Отныне он отказался от попыток соединить под своей властью распавшуюся митрополию Киевскую и всея Руси и стал всецело московским митрополитом. Осыпаемый упреками и проклятиями, он, не раздумывая, использовал «меч духовный» для давления на политических противников Москвы. Константинопольский патриарх слал на Русь одну следственную комиссию за другой и даже хотел лишить Алексея митрополичьего сана, но в итоге решил не связываться с ним и его влиятельными покровителями.
В 60-е годы XIV века митрополит Алексей был фактическим главой московского боярского правительства. В отрочестве Дмитрий смотрел на мир глазами святителя. Именно митрополит внушил Дмитрию мысль о его особом призвании, о его личной и прямой ответственности перед Богом. Это мировоззрение напоминает то аскетическое и вместе с тем мессианское настроение, которое юный Иван Грозный усвоил под влиянием митрополита Макария и протопопа Сильвестра.
ВСЕОБЩАЯ ТРУДОВАЯ ПОВИННОСТЬ
