История войны и владычества русских на Кавказе. Новые главнокомандующие на Кавказе после смерти князя Цицианова. Приготовления Персии и Турции к открытым военным действиям. Том 5

Шестидесятилетний старец Джафар прельстился этим обещанием и отправился к графу Гудовичу просить за Мехти-Кули – агу. Он говорил главнокомандующему, что хотя его тезка Джафар и имеет больше прав на владение Карабагским ханством, но он гораздо менее любим народом, чем Мехти-Кули-ага; что последний более щедр, а это в глазах мусульман имеет огромное значение; и, наконец, что Мехти-Кули-ага принесет гораздо более пользы России, чем Джафар, который еще молод и неопытен[66 - Из рассказов Мирзы-Фетх-Али-Ахундова, Ширмазана Вартанова и других.]. Под предлогом того, что Джафар имеет только 18 лет от роду и не может управлять ханством[67 - Отношение графа Гудовича барону Будбергу 23 ноября 1806 года. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. III, № 621.], граф Гудович назначил Мехти-Кули-агу управляющим Карабагом впредь до утверждения его в ханском достоинстве императором Александром[68 - После смерти мужа Геоухер возвратилась в Карабаг. Она была еще так хороша собою, что соседние персидские владетели один за другим искали ее руки. Князь Мадатов уговорил ее выйти замуж за хана Киши-бека, человека слабоумного, но владевшего огромными богатствами. Хан Киши-бек умер в начале тридцатых годов, и Геоухер, присвоив себе все его сокровища, жила на славу. Когда она выходила замуж вторично, карабагские поэты писали в честь ее стихи и сожалели, что осел – как называли они будущего ее слабоумного супруга, – недостойный даже ослиного стекляруса, завладел лучшею в мире жемчужиною (из рассказов Мирзы-Фетх-Али-Ахундова).].

В сентябре 1806 года такое утверждение последовало, и император, подтверждая от слова до слова все условия, заключенные с Ибрагим-ханом, поручал новому владетелю управлять народом с кротостью и правосудием. Ему предоставлено владеть ханством под верховным покровительством русского императора и с признанием над собою его единственной власти[69 - Высочайшая грамота Мехти-Кули-хану и обвещение карабагскому народу от 10 сентября 1806 года.].

Граф Гудович пригласил Мехти-Кули-хана к себе в Тифлис, дал в честь его бал и вручил высочайшую грамоту на ханство, обещая при этом в непродолжительном времени доставить ему саблю и знамя[70 - Газета «Кавказ», 1855 года, № 69.]. Главнокомандующий был настолько убежден в чистосердечном расположении к нам нового владетеля, что запретил находившемуся в Карабаге с отрядом подполковнику Котляревскому вмешиваться во внутреннее управление ханства.

Получив утверждение, Мехти-Кули-хан тотчас же потребовал от своего племянника Джафара письменное обязательство в том, что будет признавать его власть над собой. Джафар отвечал, что будет покорным и верным Мехти до тех пор, пока последний сам сохранит должное повиновение русскому императору. Это выражение послужило впоследствии поводом к гонению Джафара, во многих случаях препятствовавшего дурным замыслам карабагского хана[71 - Притеснения эти заставили Джафара отправиться в Тифлис, где, явясь к графу Гудовичу, он подал ему прошение. Несмотря на обиду, нанесенную ему презрением его прав на ханство, Джафар просил только, чтобы обратили на него внимание и дали случай воспользоваться щедротами русского императора. «Впрочем, – прибавлял он в своем прошении, – что вашему сиятельству угодно будет мне приказать, я все то буду стараться исполнить и, поступая по советам вашим, служить со всем усердием Его императорскому величеству до пролития крови моей». Джафару предоставлено было в пользование 36 деревень в Карабаге; он произведен в полковники с жалованьем по чину.].

Добиваясь ханского достоинства, Мехти-Кули-хан не оставлял подпольных интриг, втайне сочувствовал поведению отца и не прекращал сношений с своим родственником Селим-ханом Шекинским. Смерть Ибрагим-хана еще более восстановила последнего против русских. Верный обычаям страны и сын своего века, Селим считал себя обязанным отмстить за кровь своего тестя. Подговоры приверженцев умершего хана еще более убеждали шекинского хана в необходимости такого мщения.

«Вы известны о том, – писал Селим-хану тот же карабагский чиновник Мамед-ага, – какое намерение имел Ибрагим и какая была наша мысль. Средство и можно было найти; если бы человек сделал дело с терпением и умышленностью, то он мог бы получить желаемое, но от некоторых людей здесь находящихся, которые без помышления дураки, изменники, корыстолюбивы и упорны, сие дело дошло до сего. Теперь какая польза? дело прошло и нельзя возвратить, а ныне, если вы любите Бога и себя, сделайте такое дело с терпением, чтобы на свете оставить про себя славу и чтобы вы там, а здесь мой господин (Мехти-Кули-хан) не могли бы понести убытка и сделали бы дело. Первый совет сего дела есть тот, чтобы вы от Мехти-Кули-хана сердечно не удалились, а по наружности, как бы то ни было, все можно обойтиться; второй есть тот, чтобы каким-нибудь образом с русскими заводить сношение и дружбу, и третий тот, чтобы отсель персияне отдалились, потому что чем они далее будут, тем русские будут в безопасности и без осторожности, и доколе персияне будут близко, дотоле они будут стараться таким же образом. Русские во всяком деле осторожны, и никто не может ничего выиграть у них»[72 - Перехваченное письмо Мамед-аги к Селим-хану. См. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. III, № 607.].

Писавший хвастался Селиму, что наружной преданностью и жалобой Мехти-Кули-хан успел удалить Лисаневича и Джораева из Карабага. Мехти ложно обвинял Лисаневича, что он взял себе большую часть богатства Ибрагима, его вещи, деньги, убор и палатки; что он не платил денег за доставленный провиант и проч.[73 - Прошение карабагских старшин генерал-майору Несветаеву. По следствию, произведенному над Лисаневичем (см. всепод. рапорт графа Гудовича от 14 июля 1807 года, № 130), все наговоры эти оказались ложными. Вещи были расхищены собственными служителями Ибрагима, и многие из них отысканы. Скот и провиант Ибрагим-хан давал несколько раз в подарок войскам, и Лисаневич никаких денег на покупку его не выводил.] Хотя тифлисское начальство и не давало веры взводимым на Лисаневича обвинениям, но, для скорейшего успокоения Карабага, признало нужным отозвать как его, так и майора Джараева. Не довольствуясь этим, Мехти и его приверженцы тотчас подкупили и отправили в Тифлис мирзу Алибека, чтобы тот от своего имени жаловался на Лисаневича и Джораева и обвинил их настолько, чтобы они погибли. Посланный не достиг цели своего приезда в Тифлис, точно так же, как и сам Мехти, получил отказ в просьбе вывести русские войска из Карабага. Вывод этих войск необходим был по общему плану действий прежних союзников, плану, до сих пор поддерживаемому Селим-ханом Шекинским.

Последний не последовал осторожному совету Мамед-аги и торопливостью в действиях окончательно разоблачил свое поведение и неприязнь к России. Не соразмерив своих сил и средств, он решился мстить за убийство Ибрагима и избавиться от присутствия русских войск в его владениях. В глазах Селима цель оправдывала средства, и он не думал о последствиях.

В то время в шекинском владении находился отряд, под начальством 17-го егерского полка майора Парфенова, который и был расположен лагерем в 20 верстах от нухинской крепости, постоянного местопребывания Селим-хана. В отряде состояло 284 человека Тифлисского мушкетерского полка и 2 орудия[74 - Рап. Парфенова полковн. Карягину 26 мая, № 109, дело № 298.].

Как только Селим-хан узнал о смерти Ибрагим-хана, он тотчас же отправил посланного к майору Парфенову, прося его как можно скорее приехать к нему. Посланный объявил, что хан желает скорейшего свидания с ним потому, что, получив верные известия, будто персияне идут на его владение, намерен с общего совета соединить свои войска с русскими и ринуться вместе к границам, для отражения неприятеля. Не подозревая измены, Парфенов согласился исполнить просьбу хана. Взяв с собою адъютанта и пятнадцать человек конвойных казаков, он рано утром выехал из лагеря. Не доезжая верст семь до Нухи, Парфенов увидел стоящее лагерем войско Селим-хана, доходившее числом до 3000 человек. Эта неожиданная встреча еще более убедила Парфенова в справедливости слухов о близком вторжении персиян, и потому он с полным доверием подъехал к лагерю.

– Что делает хан? И скоро ли я могу надеяться его видеть? – спросил Парфенов ханского чиновника Мирзу-бека, через которого обыкновенно все докладывалось хану.

Не отвечая прямо на вопрос, Мирза подошел к Парфенову и проговорил с ним с четверть часа о совершенно посторонних предметах.

– Отчего хан с войском так скоро вышел в лагерь и не известил предварительно меня? – спросил опять Парфенов.

– Он поторопился это сделать единственно потому, что персидские войска очень близко, – отвечал Мирза-бек.

Вслед за тем Мирза пригласил Парфенова и его адъютанта в свою палатку и, под предлогом необходимости повидаться с ханом, ушел, оставив их одних. Спустя час времени Парфенов увидел, что до ста человек вооруженных шекинцев бросились на его казаков, которых частью перерезали, а частью обезоружили. Оборвав одежду и оставив казаков в одних рубахах, шекинцы завязали им назад руки и отобрали лошадей.

Почти одновременно с этим в палатку, в которой находился Парфенов, ворвалось шесть человек с обнаженными саблями. Повалив его на землю, они зажали ему рот, отобрали все ценные вещи и деньги и, связав назад руки, отправили в таком виде пешком в Нухинскую крепость под сильным конвоем. Удары плетью и прикладами сыпались на бедных путников, принужденных идти почти бегом. Парфенов помещен был в подземелье вместе с адъютантом. Там их раздели, связали назад руки, набили им на ноги колодки, весом пуда в два каждая, и бросили в углу. В таком положении узники пробыли часа два, окруженные конвоем до 25 человек.

Отсюда повели их обратно в лагерь, где Мирза-бек укорял Парфенова в том, что русские изменнически убили Ибрагим-хана.

– Лисаневич сделал это по повелению государя? – спрашивал Мирза.

– Я ничего не знаю, – отвечал Парфенов.

– За смерть Ибрагим-хана Селим хочет истребить тебя вместе с отрядом.

– Верноподданнный моего государя, – отвечал Парфенов, – я готов пролить мою кровь на службе и с спокойным духом готов сейчас умереть.

Мирза переменил свой зверский вид на ласковый.

– Не хотите ли мне приказать что-нибудь доложить хану – я все исполню, – сказал он.

– Последняя моя просьба та, – отвечал Парфенов, – чтобы по совершении надо мной и всеми со мной находящимися смертной казни отряд русских войск, который был до сего под моим начальством, был выведен Селим-ханом из границ его владений, не причиняя ему никакого вреда.

Мирза отправился к хану, а Парфенов остался с связанными руками и в ожидании новых истязаний.

Через четверть часа явился другой чиновник, с конвертом Парфенова, неделю тому назад отправленным к полковнику Карягину. Посланные с письмом казаки были схвачены ханскими людьми и бумаги представлены к Селиму.

– Что это за бумага и о чем? – спросил посланный.

– О моем собственном деле, – отвечал Парфенов.

Перед вечером Парфенову объявили, что хан отпускает его в свой лагерь, но с тем условием, чтобы тотчас по прибытии туда он вывел отряд из текинского владения. Проводник Селима довел узников до лагеря, в который они и прибыли ночью[75 - Рапорт Парфенова Несветаеву 12 июня, № 121. Тифлис, арх. Гл. шт. Кавк. арм. Книга донесений, № 123.]. Там Парфенов узнал, что одновременно с его арестом Селим-хан отправил вооруженную толпу к нашему лагерю с приказанием произвести нечаянную атаку на наш отряд. Шекинцы наткнулись на табун, пасшийся близ отряда, были тотчас же замечены нашими войсками, но успели, однако же, отогнать лошадей, несмотря на открытый по ним ружейный и артиллерийский огонь[76 - То же от 12 июня, № 123.].

На другой день по возвращении Парфенова в лагерь Селим прислал к нему чиновника, который вручил письмо хана к полковнику Карягину.

«Вам известно, – писал Селим, – что покойный Ибрагим-хан и я, к стыду нашему, отклонясь от единоверного нам государя, вступили в повиновение российскому и отдали наши владения русским. Это сделали мы не для иного чего, как чтоб в нужном случае давали они нам помощь и были бы мы в спокойствии. Первая помощь нам от русских была та, что сильный неприятель пришел на мое владение, и не могли они мне дать никакой помощи; второе, что Ибрагим-хану на место благодарности приключили вы бедствие; майор Лисаневич худым поведением своим притеснял его, и Ибрагим-хан только два месяца имел переговоры с единоверным себе государем. Но за всем тем крепость была еще в руках русских, и он сам оказывал еще им почтение и ласки.

Вот ваше обыкновение каково, что и мою сестру убили и других с ней! После такого вашего вероломства могу ли верить вам и содержать ваше войско? Подданные мои за таковое дело, будучи раздражены, хотели истребить все войско российское и без ведома моего, собравшись вместе, взяли майора, чиновников и некоторых убили и отогнали всех лошадей их. Но я, не соглашаясь на сие, не хотел показать вероломство подобно Хусейн-Кули-хану бакинскому, и как российское войско взято сюда мной, то и не хотел я учинить такого вероломства, какое сделали вы, освободил майора и других и возвратил назад лошадей. Теперь вам должно взять из сего владения ваше войско, а если вы сие не сделаете, вам худо будет, ибо народ мой восстал против оного и нельзя быть оному здесь.

Если в сердце вашем не было вражды и вы были бы искренни, как я, то майор, находящийся в крепости, мог бы успокоить Ибрагим-хана или бы удержал его каким-либо образом в крепости до появления неприятеля, а по наказании оного мог бы он Ибрагим-хана опять удостоверить и успокоить, а не должен бы делать такое постыдное вероломство. После этого кто вам поверит? Я во владении моем не сделаю такого вероломства, и когда выступит войско из моего владения, тогда при Божией милости появится мое доброжелательство или недоброжелательство. Однако же, возьмите отсель войско, после я не буду виноват».

Посланный от имени хана требовал, чтобы Парфенов с отрядом как можно скорее оставил шекинское владение, и предупреждал, чтобы он не отступал по дороге, ведущей к Мингечаурской переправе.

– Это почему? – спросил Парфенов.

– Потому что там разломаны все мосты и стоят войска наши и хана Ширванского.

В то же время, для скорейшего понуждения русских выйти из его владений, Селим выслал свои войска, появившиеся в виду нашего лагеря. Парфенов стал в боевой порядок и объявил чиновнику, что если шекинские войска подойдут близко, то он откроет огонь и будет действовать как против неприятелей. Шекинцы отошли назад, и кавалерия их спешилась. Тогда Парфенов начал отступать и был провожаем шекинскими войсками, шедшими спереди и сзади, до самых границ шекинского владения, откуда и прибыл в Елисаветполь.

Несветаев требовал от Селима объяснений в его поступках, и хан отвечал, что настаивал на выводе войск из опасения, чтобы и его не постигла та же участь, какая постигла Ибрагима. Селим заявлял, что если русские хотят его покорности и верности, то пусть произведут следствие над поступками Лисаневича, «и если, – писал он, – воспоследует надлежащее наказание за кровь мою, чем я буду почтен в своих владениях, то хорошо, а если нет, то будет воля Божия! А я до получения от Государя разрешения не могу верить ни вашей дружбе, ниже буду оказывать вражду к вам».

Отступление Парфенова было крайне неуместно и несообразно со славой русского оружия и с той репутацией, которую составили себе в том крае даже незначительные наши отряды, всегда выходившие победителями в борьбе с многочисленными полчищами персиян. Недостаток стойкости и твердости имел дурные последствия, и сделанная ошибка стоила больших усилий для ее исправления.

Глава 3

Движение генерала Глазенапа в Дагестан. Занятие Дербента. Назначение шамхала Тарковского ханом Дербентским. Вторжение персиян в Ширванское ханство и меры, принятые для изгнания их. Движение Лисаневича к Джавату. Отступление персиян. Экспедиция в Баку. Назначение генерала Булгакова начальником экспедиции. Занятие Баку и устройство там правления. Покорение Кубинского ханства. Действия Булгакова в Казикумухе и присяга Сурхай-хана Казикумухского

Известие о союзе, заключенном между тремя ханами: Казикумухским, Карабагским и Шекинским, побудило генерала Глазенапа сосредоточить отряд в 3000 человек, с десятью орудиями[77 - В отряде находилось: 581 человек Казанского, 364 Вологодского и 464 человека 16-го Егерского полков; кавалерии: 275 человек Нижегородского драгунского и 268 человек Борисоглебского драгунского полков; 259 человек Моздокского, 137 Хоперского, 157 Волгского, 102 Кубанского казачьих полков; 128 человек Гребенского, 81 Терского-семейного, 32 Терского-кизлярского, 21 Моздокской команды, набираемой из горцев, и 156 человек артиллерийской прислуги. Таким образом, весь отряд состоял из 5 генералов, 82 штаб- и обер-офицеров, 26 казачьих старшин, 2919 человек нижних чинов (Военно-ученый архив, дело № 2416).], с тем чтобы обеспечить левый фланг Кавказской линии от вторжения Сурхай-хана Казикумухского, если бы он вздумал действовать в этом направлении. Вслед за тем получены были сведения, что Сурхай набирает значительное ополчение из кумык, чеченцев и других горских народов, не с целью вторгнуться на линию, а для того, чтобы, соединившись с своими союзниками и с персиянами, напасть одновременно и с разных сторон на наши закавказские владения, и главнейшим образом на Грузию.

Чтобы предупредить такое намерение и не дать возможности Сурхаю действовать соединенно с персиянами, Глазенап придвинул войска к границам его владений. Сосредоточенный у Кизляра отряд, переправившись, 2 мая, через оба Терека, старый и новый, остановился лагерем у Додручкова поста, где и простоял до июня месяца без всякой деятельности.

«Остановись там, – писал Глазенап, – хочу их (дагестанцев) на некоторое время держать в сомнении, на кого из них будет нашествие, а тем случаем не премину учредить на Кавказской линии, особенно же вдоль по реке Кубани, твердое оборонительное положение, понеже сильные партии тамошних народов, как видно подстрекаемые покровительствующей их державою (Турцией), и забыв полученное ими жестовое наказание, разъезжают пажи вдоль по Кубани, до противоположного берега»[78 - Князю Чарторижскому, от 3 мая, № 105. Арх. Мин. иностр. дел, 1 – 13, № 2.].

Пока Глазенап занимался устройством обороны правого фланга Кавказской линии, на левом фланге деятельность Сурхая была уже окончена, и он, как мы видели, возвратился в свои владения. Обеспеченный с этой стороны и имея высочайшее повеление наказать Хусейн-Кули-хана Бакинского за изменнический поступок с князем Цициановым, Глазенап решился действовать наступательно со стороны Кавказской линии, тем более что, одновременно с движением на Баку, он мог привести к покорности дербентского хана, колебавшегося в своем расположении к России.

«Ших-Али-хан дербентский, – писал Глазенап, – по свойственной маловерности восточным народам, переменил свои расположения, льстя себя пустыми обещаниями Баба-хана, о утверждении его владельцем всех приморских ханств. Однако же, с приближением моим к его владениям, полагаю, что он паки возвратится к прежним намерениям».

Сладострастный и развратный Ших-Али-хан хлопотал только об удовлетворении собственных прихотей и не заботился о благе своих подданных. Торговля упадала, он умножал налоги, расточая их на красивых невольниц и лучшие вина. Распутство его не имело пределов: он силой похищал лучших красавиц дербентских, отнимал жен от мужей, чтобы потом, после удовлетворения своей страсти, отослать их с поруганием в свои жилища. «Ни слезы добродетельных красавиц, – говорит современник, – ни бешенство мужей, ни просьбы матерей – ничто не смягчало сладострастного деспота; он с злобным смехом смотрел на отчаянные лица жертв своих, хладнокровно внимал крику мятущихся граждан и в часы ярости своей лишал жизни знаменитых беков, против него вопиющих»[79 - Известие о взятии Дербента, изд. 1806 года.].

Зная, что жители Дербентского ханства тяготятся своим ханом и желают избавиться от его ига, Глазенап торопился воспользоваться таким настроением туземного населения. 2 июня он прибыл в лагерь, принял начальство над собранными там войсками и на другой день выступил в Дагестан. В то же время начальнику каспийской флотилии приказано было снарядить сколь возможно более судов к выступлению в море. Посадив на суда батальон Севастопольского полка и нагрузив несколько орудий и часть провианта, эскадра должна была следовать к Дербенту и далее к Баку, для производства демонстраций и для содействия сухопутным войскам.

На походе Глазенап узнал, что почетные старшины и народ дербентский, будучи озлоблены поступками и развратным поведением Ших-Али-хана и притом опасаясь, чтобы русские войска не уничтожили созревший уже на полях хлеб, решились покориться. Такому решению дербентцев много содействовал своими внушениями Мегдий шамхал Тарковский, жена которого, Чиган-ханум, была прямой наследницею Дербентского ханства. Она была законная дочь бывшего владетеля Фетх-Али-хана, тогда как владевший ханством Ших-Али был рожден от наложницы.

Еще ранее движения Глазенапа шамхал присоединил к нашему отряду свои войска и отправил в Дербент преданных ему лиц, работавших в его пользу. Они разглашали, что значительный отряд русских войск вступил уже в Дагестан и послан для разрушения города, так что единственное спасение для дербентцев есть покорность и предание себя великодушию императора. Последствием таких рассказов было волнение жителей, борьба партий, враждебных друг другу, и ссоры, едва не доходившие до драки.