История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3

Положение Грузии относительно соседей. Внутреннее состояние страны. Намерение Ираклия подчинить своей власти хана Ганжинского. Вторжение лезгин и отражение их русскими войсками. Интриги Порты и их последствия

Введенные в Грузию два егерских батальона не могли защитить страну от внешних врагов, окружавших ее со всех сторон, и оказать большого влияния на внутреннее положение. Подданные мусульманского вероисповедания дурно или вовсе не повиновались царю, а карталинские татары были готовы к бегству. В Азербайджане после усиления хойского хана Ираклий потерял прежнее влияние и лишился подарков, которые получал прежде, Ганжа почти отложилась от него, эриванский хан не платил дани и, поддерживаемый ханом Хойским и пашой Ахалцихским, не признавал над собой власти грузинского царя. Давнишний союзник Ираклия Ибраим-хан Шушинский (Карабахский) также стал уклоняться от союза, а соседние с Грузией лезгины грабили и опустошали страну, угоняли скот и уводили в плен жителей. Защита страны находилась в руках наемников, худо радевших о пользе Грузии. Увеличить число своих войск Ираклий не находил возможным, и на предложение генерала Потемкина платить своим войскам жалованье и давать продовольствие от казны царь отвечал, что это не в обыкновении в их земле. «Если сию плату, – писал Ираклий[135 - В письме П.С. Потемкину от 29 декабря 1784 г. Госуд. арх. XXIII, № 135, карт. 49.], – будем производить нашему народу, то невозможно будет умножать наших войск другими народами, и потому содержим наши войска без платы, а на сии деньги умножаем их число другими народами».

Несмотря на свое бессилие, Ираклий пытался восстановить потерянное влияние в Азербайджане и упрочить свою власть в Эривани и Ганже. Собрав войска, он отправил их к Ганже под началом бывшего там губернатором князя Андронникова и Шамшадыльского Али-султана. Ганжинцы встретили грузин в садах, окружающих город, но после непродолжительной перестрелки вынуждены были запереться в крепости. Этот незначительный успех подал Ираклию надежду, что ганжинцы покорятся и без содействия русских войск, если только Фет-Али-хан Дербентский не помешает Ибраим-хану Шушинскому прислать войска на помощь грузинам. Опасаясь, что вражда, возникшая между дербентским и шушинским ханами, помешает Ибраиму оказать содействие в покорении Ганжи, Ираклий просил Фет-Али оставить неприязненные действия против Карабаха. Посланный царя мирза Мисаил встретил дербентского хана на пути к Еарабагу в местечке Сальянах, где вынужден был остановиться со своими войсками из-за недостатка продовольствия. Почти в одно время с Мисаилом к Фет-Али-хану прибыл посланный паши Ахалцихского, его казначей с тремя тысячами червонных, собольей шубой и часами, усыпанными бриллиантами. Посланный паши заверил дербентского хана в непременной помощи турецкого двора и передал ему письмо, побуждающее его к действиям против России.

«Милости и обогащение Карталинии со стороны российского двора, – писал Сулейман, – имеют ту наклонность, чтоб обладать всем Ираном. Предуведомляем вас заблаговременно о том; будьте готовы к начатию (военных действий) сего лета, а я вам отвечаю казною. Вы от тех мест начнете свое дело, а мы отсюда нападем на Грузию. Советую вам соединить все свои силы; в противном случае раскаетесь и скоро, когда ослабеют все ваши члены».

Фет-Али-хан хотя и не верил всем этим обещаниям, но хотел извлечь возможную пользу от такой присылки. Он отправил к генералу Потемкину своего чиновника Садык-мирзу с известием, что к нему прибыл посланный от турецкого паши с подарками, которых он не только не принял, но и письма не читал, что посланный отправился потом в Карабах к Ибраим-хану, который принял его с особыми почестями, пушечной пальбой и в присутствии всех надел на себя халат, присланный ему в подарок.

«Вы изволите всегда мне писать, – говорил Фет-Али-хан в письме П.С. Потемкину[136 - От 10 января 1785 г. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 49.], – что Ибраим-хан состоит под покровительством ее величества и чтоб его не притеснять, но уверяю вас, что он посылает к турецкому султану посланников с секретными переписками и за то получает себе подарки и вмешивается в непристойные дела, а я и поднесь состою в верности ее величеству».

Надеясь получить одобрение за мнимую преданность к России, Фет-Али-хан вместо того получил от генерала Потемкина выражение сожаления, что отпустил посланного, а не задержал его в своих владениях, как бы следовало поступить человеку, преданному России[137 - Рапорт П.С. Потемкина князю Потемкину от 22 января, № 7. Там же.]. Ошибшийся в расчетах дербентский хан видел, что интрига его против Ибраим-хана Шушинского также не удалась. Он сознавал, что его военные действия против Ибраима не могут быть успешны, так как большая часть его войск, не имея средств к пропитанию, расходилась но домам, а между тем жители Карабаха, оставив селения со всем своим имуществом, скотом и семействами, удалились в горы и, засев в крепких местах, готовы были встретить неприятеля. Затруднительное положение, в котором очутился Фет-Али-хан, было причиной, почему он встретил посланного Ираклия с особой предупредительностью. Он уверял мирзу Мисаила, что хочет сохранить с Ираклием дружбу и доброе согласие и, не имея никаких враждебных намерений против Грузии, не может, однако же, примириться с Ибраим-ханом. Дербентский хан предлагал разделить Карабах на две части – одну взять себе, а другую предоставить Ираклию, но с тем, чтобы в этом разделе русские не принимали никакого участия.

– Нам нужно, – говорил дербентский хан мирзе Мисаилу, – утвердить союз с царем Ираклием присягой, аманатами или свиданием. Я не требую от его высочества большого числа войск, а только пятьсот человек для завоевания Карабаха. Когда я возьму и разорю Шушу, я поселю жителей на равнине. Татарскую орду, принадлежащую Грузии, возвращу, а остальных разделим между нами или так: армяне достанутся его высочеству, а магометане – мне. Буде царю угодно будет, сделаем брата Ибраим-хана начальником Карабаха: пусть он нам обоим служит. Если мои предположения исполнятся, я не хочу иметь никакого участия в делах Ганжи, и тогда вся область перейдет к царю.

– Его высочество, – отвечал на это Мисаил, – находится под покровительством российской императрицы и без совета русского начальника ни в какие дела входить не станет.

Ответ этот не нравился Фет-Али-хану, который хотел удержать Ираклия от союза с Ибраим-ханом.

– Коронован был ваш царь? – спросил Фет-Али-хан, как бы меняя тему.

– Корона в роде наших царей не новость, – отвечал Мисаил, – они с давних времен были всегда коронованы. Остановка в сем произошла оттого, что светлейший князь (Потемкин) намерен прибыть в Моздок, а оттуда в Карталинию, чтобы короновать царя при себе.

– Царь и пред сим ввел россиян в свое отечество, – заметил Фет-Али-хан, – но никакого прока от них не видал… Чего вы от них теперь ожидаете?

– Такие слова простительно говорить кому-нибудь другому, а не вам, когда вы существуете единственно поддержкой России.

– Я не намерен, – отвечал Фет-Али-хан, – иметь какое-либо дело с русскими и делать их соучастниками в моих поступках. Если его высочество содержит несколько войск российских для своей стражи, пусть с ними и советуется, а я стараться буду завладеть Карабахом.

Спустя несколько дней Фет-Али-хан действительно подошел к Карабаху. Ибраим вышел навстречу неприятелю и, расположившись в четырех милях от него в одной из своих крепостей, просил помощи Ираклия[138 - Письмо мирзы Мисаила князю Герсевану Чавчавадзе 7 марта 1785 г. Госуд. арх. XV, № 197.]. Не имея в распоряжении свободных войск, грузинский царь вынужден был послать приказ Али-Султану и князю Андронникову, чтобы они, сняв осаду Ганжи, следовали на соединение с Ибраим-ханом.

Ганжинцы торжествовали, тем более что получили заверение Фет-Али-хана, что он сделает все возможное для освобождения заключенного хана и возвращения ему владения. Чтобы скорее достичь этого и поддержать Фет-Али-хана, ганжинцы стали склонять на свою сторону подданных Ираклию шамшадыльских и шамхорских татар, которые, видя временный успех ганжинцев, намерены были тоже отложиться от власти царя. Ираклий обратился тогда к помощи русских войск. Он просил полковника Бурнашева поддержать его в экспедиции против Ганжи. Бурнашев приказал трем ротам Горского батальона следовать в селение Муганлу, одной роте Белорусского полка из Сурама и трем из Еизихов прибыть в Тифлис, чтобы выступить оттуда с грузинскими войсками. Соединение обоих наших отрядов было назначено на реке Алгет. В Грузии остались только три роты Горского егерского батальона, расположенные в Сураме и необходимые для защиты страны от лезгин, совершавших набеги со стороны Ахалциха[139 - Рапорт Бурнашева Потемкину 22 февраля № 7. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 49.].

Не оставляя своих враждебных действий против Грузии, Сулейман-паша содержал лезгин на жалованье и, давая им приют в Ахалцихском пашалыке, направлял их время от времени в Грузию. На требование Потемкина не держать у себя лезгин Сулейман отвечал, что не имеет возможности запретить им приход в свои владения, и сваливал всю вину на Ираклия и его подданных.

«Для чего грузины, – писал он[140 - В письме П.С. Потемкину от 12 марта 1785 г. Госуд. арх. XV, № 192.], – пропускают их чрез свое отечество и не воспретят проход им в Кахетию и Карталинию, чрез которые они выходят и ко мне. Каким образом мне воспретить им вход? Тем более что леки (лезгины) с нами одного закона, по которому взаимная вражда и брань воспрещается. Небезызвестно также вам и то, что Дагестан по своему положению составляет ближайшее соседство Грузии и удаленнее от меня; что народу сему издревле как Персия, так Ахалцих и Карталиния не в силах были в отечества свои возбранить проходы. Довольно видно из сего, что не я причиной и что я бессилен между двумя великими государями нарушить мир, ныне существующий».

Сулейман писал, что не он нарушает мир, а Ираклий, который, вторгаясь в турецкие владения, выводит жителей в Карталинию и что таким способом переселил к себе несколько сот крестьян.

Паша считал себя вправе поступать таким же образом и потому собрал в своих владениях довольно значительную толпу (до четырех тысяч) лезгин и ахалцихских турок, которые, как «заподлинно известно, – писал князь Потемкин-Таврический[141 - В ордере П.С. Потемкину 22 мая, № 146. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 49.], – вызваны были в сей поход публичными крикунами».

В апреле 1785 года это сборище вторглось в Карталинию, разорило три деревни и увекло в плен более 600 жителей. Находившийся в Сураме майор Сенненберг, получив сведения о вторжении в Грузию значительной толпы грабителей, взял 200 егерей с одним орудием и бросился их преследовать. 16 апреля он настиг их на ахалцыхской дороге в семи верстах от Сурама, прижал к левому берегу Куры и после четырехчасового сражения разбил их наголову. Более 1300 неприятелей погибло в этом сражении, многие из них, спасаясь от русских пуль и штыков, бросались в Куру и утонули, не в силах добраться до противоположного берега, множество тел плыло по Куре до самого Тифлиса. Наибольшие потери понесли турки, 200 человек из них было взято в плен[142 - Рапорты Бурнашева Потемкину 22 и 24 апреля, № 1, 18 и 19.]. Победа была полная, и ее отмечали в Грузии и Имеретии. «Опыты храбрости наших войск, – писал Потемкин полковнику Бурнашеву[143 - В ордере от 2 июля, № 30.], – и всегдашнее сокрушение лезгин, дерзающих противостоять храбрым нашим войскам, послужат в доказательство царю и всем грузинам, сколь велико для них благополучие быть под щитом российского воинства».

Скоро Ираклию предстояло убедиться в справедливости слов Потемкина, ибо, чтобы отомстить за поражение, нанесенное им Сен-ненбергом, 27 мая 1200 лезгин и 500 турок снова вторглись в Грузию. Выйдя ночью из Ахалциха и спустившись вниз по Куре, они опустошили несколько селений. Сенненберг взял 300 егерей, 125 грузин и три орудия и, выступив из Сурама, пошел навстречу неприятелю. 28 мая они встретились. Неприятель стремительно бросился на грузин, смял их и атаковал егерей. После часового, весьма упорного сражения майор Сенненберг, несмотря на замешательство грузин, рассеял неприятеля, оставившего на поле 300 человек убитыми и 63 – пленными[144 - Госуд. арх. XX, № 263.].

Хотя турки и лезгины потерпели вторичное поражение, поступки Сулейман-паши заставили наше правительство требовать от Порты полного удовлетворения, в ожидании которого Потемкину поручено было отправить к сераскиру Хаджи-Али-паше посланного «с жалобой и настоять, чтобы с Сулейман-пашой поступлено было яко с нарушителем мирных постановлений и чтобы пресечена была впредь навсегда подобная дерзость».

«Соединение оттоманских подданных с лезгинами, – писала императрица нашему посланнику в Константинополе Я.И. Булгакову[145 - В рескрипте от 23 мая 1785 г., № 363. Арх. кабинета его величества, ев. 441.], – относим единственно на счет ахалцихского Сулейман-паши, который не один раз доказал уже свое недоброхотство к сохранению доброго соседственного согласия, а нимало не подозреваем, чтобы тут Порта имела, вопреки мира к нам, какие-либо виды». Екатерина II поручила Булгакову заявить турецкому правительству, что она требует «наиусильнейшего» удовлетворения и что «для утверждения нас в добром мнении о миролюбивых Порты намерениях, для отвращения пролития невинной крови и для упреждения несогласий и самого разрыва, – необходимо нужно наказать означенного пашу и других, кто в посылке оттоманских подданных на земли вассала нашего царя Карталинского обще с лезгинами участвовал».

Представления нашего посланника оставались без всякого исполнения. Турецкое правительство неравнодушно смотрело на пребывание наших войск в Грузии и втайне не только одобряло поведение паши Ахалцихского, но и старалось возмутить против Грузии соседних владык, не щадя для этого ни денег, ни подарков. Порта старалась разорить Грузию настолько, чтобы она была не в состоянии прокормить русские войска, и, устрашив соседних правителей постоянными вторжениями в Грузию, отвратить их от поисков покровительства России[146 - Всеподдан. донесение кн. Потемкина. Московс. арх. Глав, штаба. Журнал кн. Потемкина подаваемым ее имп. вел. запискам.]. По всему Закавказью под личиной путешественников и торговцев разъезжали посланные турецкого правительства, стараясь убедить мусульманское население, что Россия обещала Ираклию покорить всю Персию. Как ни нелепы были эти толки, но они оказывали свое действие, в особенности когда летом 1785 года в Закавказье появился капиджи-баши, развозивший фирманы султана, призывавшие правоверных к сопротивлению замыслам России.

Правоверные принимали посланных с подобающим почетом, поверили в обещание Порты содействовать им деньгами и войсками и ополчались против Грузии. Все азербайджанские ханы, кроме Эриванского, заключили союз с дагестанцами и взяли взаимные обязательства сопротивляться завоевательным намерениям России. Многие из них прибыли на границу Грузии и требовали, чтобы паша Ахалцихский или сам одновременно с ними вторгся в Грузию, или отпустил к ним находившихся у него лезгин[147 - Моек. арх. Гл. штаба. Журнал кн. Потемкина подаваемым ее имп. вел. запискам.]. В августе Ираклий получал со всех сторон сведения о сборе на его границах многочисленных врагов: в Ахалцихе собирались лезгины и турки, подстрекаемые и набираемые Сулейман-пашой, Омар-хан Аварский, соединясь с джаро-белоканцами, также готовился к вторжению в Грузию, мусульманские подданные Ираклия волновались, переговаривались с лезгинами и обещали, отложившись от царя, присоединиться к ним. Казахи дали даже слово с появлением лезгин схватить жившего среди них царевича Георгия и передать в их руки. Посланные в Дагестан лазутчики приносили каждый день все более и более угрожающие известия и советовали грузинам заблаговременно найти для своих жен и детей убежища и скрыть в безопасные места имущество[148 - Рапорты подполковника Квашнина-Самарина Бурнашеву 3 и 17 августа 1785 г.].

Опасаясь больше всего вторжения Омар-хана, силы которого простирались до 15 000 человек, Ираклий, хотя и призывал к себе на службу ингушей и осетин, обещая хорошее жалованье, но считая свое положение безвыходным, не думал уже об обороне границ, а приказал жителям собираться в четыре главных пункта, отстаивать которые и был намерен. Это были города Гори, Тифлис, Телав и Сигнах. Приказание это осталось далеко не исполненным. В то время в

Грузии не было единства, и многие из князей и дворян, предпочитая следовать собственным интересам, остались в своих маленьких замках[149 - Рапорт Бурнашева 4 октября, № 42.]. Положение страны было критическое, грузины собирались на защиту отечества медленно, вяло и неохотно, так что на успех отражения неприятеля рассчитывать было трудно.

«Долгом поставляю представить, – писал полковник Бурнашев[150 - Рапорт Бурнашева Леонтьеву 17 августа, № 38.], – что по испытанию моему через два года худую я имею надежду на грузин, причины сему не место теперь объяснять. Не имею я конных войск и для разъездов, нужно хотя бы сколько-нибудь иметь оных на сей случай; нужно и для того, чтобы присланием сикурса ободрить от уныния падших здешних жителей, а неприятелям внушить страх умножением наших сил».

Грузины действительно были в большом смятении, тем более что лезгины, не ожидая Омар-хана Аварского, рассеялись по всей Грузии небольшими партиями со стороны Ахалциха, грабили и опустошали страну. Чрезвычайная жара иссушила реки, так что переправа не представляла никаких затруднений, и почти не было дня, чтобы лезгины не похищали где-нибудь скот или людей или не сжигали хлеб, которого до сих пор они никогда не касались.

Ираклий, не надеясь на собственную защиту, повторял просьбу о присылке русских войск и доставке ему заимообразно 200 пудов пороха. Полковник Бурнашев сосредоточил в Тифлисе восемь рот своих батальонов, чтобы двинуться с ними против неприятеля, когда узнает направление, которое тот примет при вторжении в Грузию[151 - Рапорт Бурнашева Потемкину 19 августа, № 33.].

В то время Потемкин не мог оказать Ираклию никакой помощи, ибо все войска, расположенные на Кавказской линии, были заняты усмирением волнений, произведенных на северном склоне Кавказа появившимся в Чечне пророком.

Глава 6

Пророк в Чечне и его учение о газавате, или священной войне. Неудачное сражение полковника Пиери с чеченцами. Волнения в Кабарде. Нападение горцев на Каргинский редут и Григориополис

В начале 1785 года в Чечне появился пророк по имени Мансур[152 - Настоящее имя его было Учерман, переделанное нами сначала в Ушурму, а потом в Мансура. Впоследствии и сам пророк называл себя последним именем.], начавший проповедовать новое учение. Уроженец селения Алтыка-бак[153 - Так сам Мансур называл селение, в котором родился. На наших картах оно известно под именем Алды.В журнале «Русская мысль» 1884 г., кн. VII была напечатана статья «Авантюрист XVIII века». В ней описаны похождения какого-то лжепророка Мансура, не имеющего, впрочем, никакого сходства с тем, который явился проповедником в Кавказских горах. Автор пишет, что в марте 1785 г. в Курдистанском городе Амадии появился пророк Мансур (самозванец Жан-Батист Боэтти, итальянец по происхождению), начавший проповедовать новое учение. Далее говорится, что число его учеников быстро возрастало и достигло огромной цифры, что, выступив 20 апреля 1785 г. из Амадии всего с 96 человеками, он подошел к г. Битлису с таким большим ополчением, что смог осадить его и потом взять штурмом. Этот первый успех имел будто бы громадные последствия: город Мусс сдался пророку без сопротивления, Ахалцих он взял штурмом, Эрзерум сдался, а в Тифлисе он разбил русские войска и захватил 10 000 пленных. Автор, очевидно, плохо знает Кавказ, если говорит, что к пророку шли последователи из ущелий Кавказских гор под Эрзерум. В конце статьи сказано: «Мы не можем сомневаться, что авантюрист кончил свою жизнь в Соловках (Соловецком монастыре), потому что последнее письмо его помечено «Соловецк 15 сентября 1798 г.».Все это выдумки и не имеет ничего общего с проповедником в Кавказских горах. Из нашего рассказа, как предыдущего, так и последующего, видно, что с 1782 по 1795 г. Тифлис не подвергался нападению пророка, что русские войска имели дело только с лезгинами и что, наконец, судьба кавказского Шейх-Мансура отлична от той, которая описана в статье.Взятый в плен в 1791 г. Шейх-Мансур был отправлен в Петербург и представлен императрице. Было бы более чем странно посылать фанатика-магоме-танина в православный монастырь, и потому 15 октября 1791 г. Мансур был отправлен в Шлиссельбургскую крепость, где и скончался 13 апреля 1794 г. Он похоронен без всякого обряда на Преображенской горе близ города (см. рапорт коменданта Шлиссельбургской крепости полковника Колюбакина, Госуд. арх. VII, д. № 2777).В том, что Мансур природный горец, сомневались еще и в прошлом столетии. В первое время смотрели на него как на эмиссара, подосланного турками, а потом как на пришельца, ищущего поддержки Порты. Все эти предположения оказались, однако, несостоятельными (см. Сборник Императорского русского исторического общества, т. 47, с. 143, 145, 170–181).], Мансур принадлежал к самым бедным жителям аула, ему было в то время около двадцати лет.

«Отец мой, – говорил он[154 - В своих показаниях Шешковскому и др. Госуд. арх. VII, № 2777; XXIII, № 13, карт. 50–52.], – именовался Шебессе, он умер, но из братьев моих еще двое в живых. Я беден, все мое имение состоит из двух лошадей, двух быков и одной хижины. В первые годы своей юности пас я овец, а возмужав, упражнялся в земледелии, грамоте не учен, читать и писать не умею, а выучил наизусть повседневные пять молитв и узнал основные догматы религии. Я видел, что соотчичи мои, как простой народ, так ученые и духовенство, уклонились от путей закона, впали в заблуждения и, отринув должное к Богу почтение, пост и молитву, стали жить развратно, утопая во всевозможных злодеяниях. Мне известно было, что с давнего времени народ наш следует дурным обычаям воровать, убивать без всякого сожаления ближних и вообще ничего иного не делать, кроме зла; и сам я поступал таким же образом. Но, вспомнив смертный час и ведая, что за неисполнение законом повеленных обязанностей должен буду дать ответ Богу на страшном судилище, я вдруг осветился размышлением о роде жизни, мною провождаемом, и усмотрел, что он совсем противен нашему святому закону. Я устыдился своих деяний и решил не продолжать более такой варварской жизни, а соотносить свое поведение с предписаниями священного закона. Я дал себе твердый зарок не следовать худым примерам своих соотчичей, жить набожно и никогда не пренебрегать постом и молитвой. Я покаялся во грехах своих, умолял о том же других, и ближайшие мои соседи повиновались моим советам».

Небольшое число последователей не удовлетворило, однако же, Мансура. Одаренный от природы гибким умом и сильною волей, он умел вкрадываться в доверие и, горя нетерпением выйти из круга обыкновенных людей, решил для привлечения большого числа учеников прибегнуть к хитрости и указать на себя как на посланника великого пророка. Однажды жители селения Алды узнали, что Мансур видел сон, несомненно доказывающий, что он избранник Божий.

«Во сне видел я, – говорил Мансур, – что приехали ко мне на двор два человека на лошадях и звали меня к себе. Я приказал жене выйти посмотреть и узнать, кто они и откуда? Жена, увидя верховых лошадей, удивилась, как могли они попасть на двор, ворота которого были накрепко заперты».

Возвратясь к мужу, она объявила, что во дворе действительно стоят два всадника, но кто они и откуда явились, она не знает. Тогда Мансур сам пошел на двор. Приехавшие приветствовали его словами селям-алейкюм, на что хозяин ответил обычным приветом и вслед за тем услышал от гостей необычайные слова.

– Повелением Бога нашего, – сказал один из них, – Магомет, пророк его, прислал нас к тебе сказать, что народы ваши все пришли в заблуждение и не исполняют совсем закона, данного им Магометом. Увещевай народ и передай ему наши слова, дабы он оставил свои заблуждения и шел по пути, данному нам законом.

– Народ наш, – отвечал будто бы Мансур, – не послушает меня, бедного человека, да и не смею я сказать ему об этом.

– Не бойся, говори, Господь тебе поможет, и народ поверит всему, что ты станешь проповедовать.

Всадники исчезли. Мансур три дня провел в посте и молитве и затем передал свое сновидение братьям. Он говорил им, что безверие, закоренелые пороки, склонность к грабежам и убийствам губят чеченцев и готовят им осуждение в будущей жизни, что он по власти, данной ему Богом, может исправить пороки соотечественников, научить их истинному закону и тем отвратить от ожидающего их бедствия. Братья сочли этот рассказ за бред воспаленного воображения и запретили Мансуру пересказывать сон посторонним.

– Люди тебе не поверят, – говорили они, – а нам будет стыдно.

Спустя два дня Мансур снова обратился к братьям с просьбой позволить ему объявить сон народу.

«Приключение это теснит меня, – говорил он со слезами, – и так мне тягостно, что если не объявлю народу, то должен умереть».

После таких слов братья были вынуждены согласиться. Мансур взошел, по обычаю, на крышу своего дома, закрыл уста рукавом и тихим голосом стал созывать односельчан. «Как тихо ни пущал он свой голос, говорили впоследствии алдинцы, но жители в ту же минуту все к нему сбежались»[155 - Показание Кайтуки Бакова 1 марта 1785 г. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 49.].

Рассказав собравшимся сновидение, Мансур стал требовать покаяния.

«Оставьте взаимные ссоры, убийства, кровомщение и простите друг друга, – говорил он народу. – Не курите табаку, не пейте ничего, что из солода приготовляется, и не прелюбодействуйте. Имение теперешнее, как неправильно собранное и накопленное, истребите, хлеба не сейте, ибо вместо него каждый будет иметь от Бога посланное. Именем Бога и его пророка Магомета упрашиваю вас, послушайте меня, а если не исполните сии заповеди и не послушаете моих сказаний, то в скорости подвергнетесь гневу Божию».