Оценить:
 Рейтинг: 0

История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 14 >>
На страницу:
7 из 14
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
По выходе из мечети Мансур приказал зарезать двух баранов и мясо их раздал собравшимся. На следующий день из двух волов, составлявших все его имущество, он взял одного, обвел по обычаю три раза вокруг кладбища и затем, зарезав, разделил его мясо пополам: одну часть отдал бедным, а другую – малолетним, учащимся в школе. Благотворительность, на что и рассчитывал Мансур, привлекла к нему многих приверженцев. Бескорыстие не в характере чеченцев, и народ, видя, что Мансур раздает бедным последнее имущество, преклонялся пред ним с особым уважением. Он видел в бедном пастухе избранника Магомета, подражать которому Мансур старался на каждом шагу. Одержимый, подобно Магомету, падучими припадками – по понятию мусульман, признаками вдохновения, – Мансур часто притворялся ослабевшим и больным. Он обычно изнемогал и падал перед слушателями, которые относили его в другую комнату, где, пролежав часа с три как бы в бесчувственном состоянии, он возвращался к собравшимся с разными пророческими предсказаниями.

– Потерпите немного, – говорил он, – и поверьте, что увидите чудеса, от Бога сотворенные.

– Какие они будут? – спрашивали некоторые скептики.

– В будущем месяце и не далее как через три недели, – отвечал он, – будет глас с неба. Принявшие мое учение возрадуются возвещению обо мне, не принявшие – поразятся скорбью и умственным расстройством, от которого будут исцелены мной не прежде, чем чистосердечно раскаются.

Зная наклонность своих соотечественников к грабежу и разбою, Мансур стал проповедовать о необходимости войны против неверных, придавая ей значение богоугодного дела.

Волею Божией, говорил он, предстоит нам идти для обращения народов в закон магометанский, сначала к карабулахам и ингушам, потом в Кабарду и, наконец, в русские пределы для истребления христиан. Когда наступит то время, тогда мне приказано свыше взять знамя, палатку и выехать на чеченскую равнину[156 - Равнина эта, известная под именем Красной Поляны, находится между реками Челха и Аргун.]. Туда соберется ко мне со всех сторон столько войска, что едва в состоянии будет на той поляне поместиться. Я устрою из него стражу на девяти разных местах по десяти тысяч человек на каждом. Потом мы двинемся вперед, и те, кто не будет иметь лошадей, пойдут за нами пешими. Когда мы дойдем до карабулахов и ингушей, нас встретят три белые лошади с полным убором. Пешие обрадуются и бросятся их ловить, каждый поймает себе лошадь, а те три белые останутся свободными, пока все пешие не обзаведутся лошадьми. Следуя по горам, мы станем обращать всех неверных в наш закон и достигнем реки Кумы, где присоединится к нам столь же большое войско из Стамбула.

Обещая последователям все, что, по понятию чеченца, составляет прелесть жизни, то есть разбой, соединенный с богоугодным делом обращения неверных на истинный путь, Мансур грозил карой тем, кто не последует его учению и советам.

«Кто не поверит моим словам, – говорил он, – и останется в прежнем заблуждении, тот не удостоится быть среди войска. Таковые вынуждены будут возвратиться в свои дома, где встретят их малолетние дети, станут укорять их и плевать в глаза. Пристыженные детьми, пойдут они за войском, но не найдут его, точно так же как не сыщут и своих домов. Оставшись без крова, они будут искать убежища в казацких городках. От Кумы я пойду по русским селениям, и каждый из моих последователей должен иметь с собой небольшой медный кувшин, чтобы в пути по земле Русской черпать им воду из рек, которые от того пересохнут, а зачерпнувший будет иметь воды для себя и для лошади на целый месяц. Когда настанет время сражаться, каждый из вас получит от меня по небольшому ножу, который при взмахе против христиан будет удлиняться, колоть и рубить неверных, а против могометан скрываться. Ни пушки, ни ружья неверных не будут вредить нам, а выстрелы их обратятся на них самих. Все жители русских селений последуют нашему закону. Скрывшиеся у русских наши единоверцы будут вынуждены также следовать новому учению, ибо те, кто сего не исполнят, будут разрублены нами надвое, причем одна половина тела обратится в собаку, а другая – в свинью».

Суеверные до крайности чеченцы верили предсказаниям, тем более что случившееся вскоре после начала пророчества землетрясение принято было народом за чудо, предсказанное новым учителем. Во втором часу дня 12 и в ночь на 13 февраля на Кавказской линии слышен был подземный гул и ощущалось колебание земли, следовавшее от гор на равнину. Колебание было настолько сильно, что вода в Тереке волновалась, как будто от жестокой бури. Землетрясение ощущалось в Моздоке, Науре, Григориополисе, Екатеринограде, в Павловской, Мариинской и Георгиевской крепостях. Охватив значительное пространство, оно навело ужас на все туземное население. Чеченцы видели в нем гнев Божий, исполнение предсказаний Мансура, число последователей которого после этого происшествия значительно увеличилось. Жители Алды решили разрядить ружья в доказательство готовности прекратить кровную месть, перестали курить табак, пить бузу, стали одеваться так, как одевался сам Мансур, – в платье турецкого покроя – и организовали вокруг него особую стражу в пятьдесят человек. Из них двадцать занимали караул у ворот, пятнадцать находились постоянно на дворе дома и пятнадцать в сенях. Сверх того алдинцы постановили оберегать все пути сообщения со стороны России[157 - Показания разных лиц, приложенные к рапорту генерала Леонтьева П.С. Потемкину от 13 марта 1785 г. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 49.].

Положившись на слова предсказателя, многие деревни стали готовиться к походу, шили знамена и говорили, что пойдут с Мансуром к ингушам для обращения их в мусульманство и отыскания какого-то древнего Корана, будто бы хранящегося у ингушей. Алдинцы уверяли, что Омар-хан Аварский прислал Мансуру письмо, в котором, высказывая сочувствие пророку, писал ему, что получил от Порты в подарок шубу и саблю с требованием, чтобы он, собрав войска, соединился со всеми единозаконными. Омар-хан обещал через две недели сам побывать в Алды и условиться о дальнейших действиях.

Происшествие в Алды скоро стало известно и в соседних аулах. Чеченцы с разных концов спешили побывать в Алдах сначала из любопытства, с намерением проверить ходившие слухи, а впоследствии – чтобы удостоиться видеть пророка. Последний скрылся в своем доме и редко показывался народу. В дни общественных молитв или праздников он выходил в белых одеждах и под покрывалом. Любопытство прибывших по большей части оставалось неудовлетворенным, и, не видав пророка, они обращались с расспросами о нем к тем, кто его окружал и был им избран. Естественно, в интересах последних было рассказывать об учителе как о человеке необычайном и отмеченном перстом Божиим. Придавая каждому слову и движению таинственность и допуская к себе лишь немногих, преимущественно тех, свидание с которыми могло принести ему пользу, Мансур весьма успешно шел к своей цели. Рассказы о его святой жизни, его предсказаниях и т. п. быстро распространялись, видоизменялись, преувеличивались, и скоро про Мансура стали рассказывать необычайные вещи. Одни говорили, что пророк видел во сне, будто он упал с небес и так сильно закричал, что вся деревня слышала, другие уверяли, что он был мертв и потом воскрес и что это обстоятельство он сам предсказал своим братьям.

«Сегодня я умру, – сказал он однажды, – но вы не хороните меня до следующего дня, и ежели я в этот срок не восстану из мертвых, тогда погребите». Притворившись мертвым, Мансур имел терпение пролежать целые сутки без движения, а потом восстал, к удивлению своих родственников. Рассказ о его смерти и воскресении быстро разнесся по чеченским селениям, и жители стали распространять про Мансура такие небылицы, о которых не подозревал и сам пророк. Чеченцы говорили, что он иссушил источник и потом снова наполнил его водой, что однажды, проснувшись, нашел в головах копье длиной в четыре аршина и потом объявил, что если пойдет с этим копьем против христиан, то станет оно длиной шестьдесят аршин, а если против магометан, то согнется и не станет колоть. Слава о Мансуре распространилась далеко за пределы Чечни, о нем говорили на Кумыкской равнине, в горах и в долинах Дагестана.

Лжепророк старался воспользоваться такими настроениями. Приняв звание шейха[158 - В официальной переписке он был известен у нас под именем Шиха.], он стал требовать безусловного повиновения. Впоследствии взятый в плен и привезенный в Петербург, он уверял, что не присваивал себе никаких званий, но не отказывался от титулов, будто бы данных ему соотечественниками и другими горскими народами.

«Я не эмир, не пророк и никогда таковым не назывался, – говорил он[159 - Шешковскому 17 октября 1791 г. Госуд. арх. VII, № 2777.], – но не мог воспрепятствовать, чтобы народ меня таковым признавал, потому что образ моих мыслей и жизни казался им каким-то чудом. В уединении своем я не знал, что слух о моем раскаянии распространился, и я известился о том только через посещение многих приходивших слушать мои наставления об исполнении долга по закону. Сие приобрело мне название шейха, и с того времени почитали меня человеком чрезвычайным, который мог отречься от столь прибыльных приманок, каковы воровство и грабеж… Каждое слово мое было выслушиваемо с жадностью, и каждые уста рассказывали об оном различно по своему уму, способности или надежде отличиться… Слух обо мне рассеялся повсюду, и у отдаленных народов дали мне титул пророка. Мне приносили подарки деньгами, овцами, быками, людьми, лошадьми, хлебом и плодами. Не имея при умеренной жизни большой в том надобности, я немедленно раздавал все получаемое и таким образом питал бедных последователей закона Божия, которые со своей стороны наставляли народ, не знающий доныне ни повиновения, ни порядка».

Заручившись при помощи благодеяний и подкупа значительным числом последователей и сознавая свое значение и силу, Мансур провозгласил себя имамом и смело объявил, что пророк Магомет предвидел появление такого имама и даже предсказал это в одной обрядовой книге, содержащей молитвы на каждую неделю.

«Есть, – говорил Мансур, – магометанская книга, называемая Зограт. В ней написано ясно, в какое время явится имам Мансур. Об этом читается по воле Божией в молитвах наших. Теперь исполнилось пророчество: я – превозвещенный Мансур-имам. Кто мне не поверит, тот беззаконник и будет проклят. Помните, что этот мир преходящий, и мне, Мансуру, дано судьбой быть наставником в правилах Корана и указать надежный путь к будущему блаженству. Если Бог возлюбит кого из рабов своих, того осеняет своею благодатью. Промыслом и помощью Господа всемогущего Мансур ввергнет беззаконников в ров погибели. Бог милостив, наставник заповедей Его терпелив, а дела терпеливых всегда увенчиваются успехами».

Признавая за собой право, по званию имама, толковать догматы религии, Мансур не стеснялся тем, что, как человек неграмотный, он не читал Корана и даже не знал его основных положений. Он прежде всего хлопотал о воссоединении всех горских народов и с этою целью требовал положить конец кровной мести, как обычаю, служившему разъединению общества. Затем он требовал строгого соблюдения заповедей Магомета, раздачи милостыни, прекращения грабежей и воровства, конечно, между своими[160 - Воровство и грабежи у горцев считались преступлением, только когда совершались между своими.], и, наконец, самонадеянно объявил, что ездить в Мекку вовсе не нужно, а что все, кто придет к нему на поклонение, получат наименование хаджи[161 - Рапорт П.С. Потемкина князю Потемкину 2 октября, № 2. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 50.].

Не имея образования и знакомства с догматами религии, Мансур в подробностях своего учения впадал в самые грубые ошибки и противоречия. Он позволял себе отклонения в обрядах, которые явно противоречили основным законам Магомета, и потому на первых же порах встретил сопротивление ученых мулл, считавших себя сберегателями чистоты ислама.

Позволение женщинам совершать молитву в известный период, данное Мансуром, и запрет пить бузу произвело большое впечатление на чеченское духовенство. Несколько мулл приехали в Алды и потребовали от пророка объяснений, говоря, что и разрешение и запрет совершенно противоречат Корану. Муллы доказывали Мансуру, что запрет изготовлять солод и варить бузу лишает народ возможности одеться, ибо выделка овчин без солода невозможна. После долгих споров Мансур вынужден был сознаться в несостоятельности своего запрета и разрешить как приготовление бузы, так и солода. Уступка Мансура уронила его в глазах мулл, вынесших о нем впечатление как об обманщике, пользующемся легковерием народа, но, с другой стороны, возбудила у самого Мансура глубокую ненависть ко всему мусульманскому духовенству. Ненависть была так сильна, что пророк решался нарушить законы страны и презреть обычай гостеприимства, священный для каждого чеченца.

Опасаясь, однако же, что духовенство своим влиянием отвратит от него народ, Мансур пустился на новый обман. В Шалинском ауле жил брат его жены, которого он избрал орудием для исполнения своих намерений. Месяца три спустя после начала пророчеств Мансура чеченцы узнали, что в Шалинском ауле явился новый пророк, девятилетний мальчик Юсуф, сын Батыр-хана, который, не обучавшись грамоте, читает Коран, пишет, проповедует, даже исцеляет больных и в особенности беснующихся. Любопытные отправлялись в Шалинский аул и возвращались оттуда с убеждением, что Юсуфом во всех его поступках и поучениях руководит нечто высшее.

«Однажды ночью, – рассказывала посетителям мать Юсуфа, – мой сын стал читать сквозь сон молитвы, которые отправляются обыкновенно при намазе. Удивясь, я разбудила сына, но он просил меня не беспокоить его больше и опять заснул. В течение всего сна он не переставал читать молитвы и, когда встал поутру, не был весел, как бывал прежде, а скорее печален». Так прошло время до полудня, и, когда наступил час намаза, Юсуф исполнил его при всех своих родственниках с такой точностью, с какой может исполнить только ученый мулла. В тот же день вечером он в сопровождении своих односельцев пошел в мечеть, где отправил богослужение, читал Коран и поучал народ.

Сначала шалинцы считали Юсуфа за волшебника, но впоследствии из-за рассказов матери признали его святым.

Когда Юсуф ложится спать, говорила его мать, является к нему неизвестный человек в зеленом кафтане и красной чалме и вынимает из него дух, оставляя в теле вместо него какую-то трубочку. Вынув дух, он возводит его на небо в особый покой, где сидящий человек с красным лицом, одетый в зеленое платье и красную чалму наподобие эфенди, расспрашивает о людях, оставшихся на земле. Юсуф отвечает, что теперь мусульмане закон отправляют как должно и живут в тишине, а человек обучает его чтению Корана, обещая дать и самый Коран. В таком состоянии, по словам матери, Юсуф находился часа по два, но не всякую ночь, а иногда через одну, иногда через две.

Один из бывших в Шалинском ауле чеченцев, Али-Солтан Тыев, искренне уверял бригадира Вишнякова, будто сам видел, как Юсуф отправлял намаз и читал молитвы по-арабски. Тыев говорил, что Юсуф пользуется большим уважением жителей, повинующихся его наставлениям, состоящим в том, чтоб исполнять закон, как предписано в Коране, избегать воровства, кровной мести, а главное, полностью повиноваться алдинскому пророку Шейх-Мансуру. Последний приезжал в Шалинский аул, виделся с Юсуфом, которого называл своим духовным сыном и имел с ним продолжительный разговор. Юсуф оказывал ему почтение и уговаривал всех следовать его учению.

Сколько ни старалось чеченское духовенство доказать несостоятельность учения Мансура, оно не могло отвратить от него народ и только навлекло на себя ненависть лжепророка. Видя со стороны духовенства противодействие своим намерениям, Мансур сторонился мулл, не вступал с ними ни в какие объяснения, отказывал в ночлеге в своем доме и, наконец, не удержался от того, чтобы в одной из проповедей не предсказать им в будущей жизни самые жестокие мучения. Говоря о скором появлении Даджала, Мансур уверял, что тогда все народы побегут в ужасном смятении в Тифлис.

Там, продолжал он, от великого стечения людей начнется голод, и люди будут пожирать платье и тетиву от луков. Почти все погибнут, и лишь немногие останутся. В то же время выйдут из земли полчища Даджала, многочисленные как трава, и умножат бедствия рода человеческого. Потом явится пророк Иса и убьет Даджала, легионы же его будут истреблены ядовитыми червями. Смрад их смоет трехдневный дождь, каждая капля которого будет величиной со сливу. Останется разбросанным на земле одно оружие Даджала, и народ наш будет топить им печи триста лет. Во все это время будет царствовать пророк Иса для блага народа, а потом наступит светопреставление. Кто его словам не верит, тот будет проклят в этой жизни и в будущей, особенно же адскому мучению подвергнутся нынешние учители из духовенства.

Как ни нелепы были проповеди Мансура и его предсказания, в глазах суеверных чеченцев они выглядели достоверно. Большинство слушателей и последователей проповедника были убеждены, что в недалеком будущем должно произойти торжество ислама, и все страны, куда ни пойдет пророк со своими учениками, покорятся ему и последуют закону правоверных.

Враждебное отношение Мансура ко всему населению, не исповедующему ислам, а главное, его стремление воссоединить всех горцев не могли быть оставлены без внимания начальством Кавказской линии. Объединившись, горцы могли образовать весьма значительную силу. По подсчетам генерал-поручика П.С. Потемкина, в случае единодушного восстания кумыки (андреевцы и аксаевцы) могли легко выставить до 5000 человек, вооруженных ружьями, чеченцы – до 4000, обе Кабарды – до 10 000, а с присоединением мелких племен все ополчение горцев могло достичь 25 000. Цифра эта была весьма велика, если вспомнить, что число русских войск, разбросанных по всему протяжению Кавказской линии, не превышало 27 000 человек, обязанных защищать весьма обширную границу. В то время командующего войсками на Моздокской линии не было. Вызванный еще в декабре 1784 года в Петербург по вопросу об открытии кавказского наместничества, генерал-поручик П.С. Потемкин вернулся не раньше конца сентября 1785 года. Командовавший войсками в его отсутствие генерал-поручик Леонтьев не без опасения смотрел на волнение, происходившее в Чечне, и предписал всем пограничным начальникам проявлять всю военную осторожность, приготовиться на случай внезапного нападения и всеми средствами стараться захватить Мансура в свои руки. Находившийся в крепости Св. Марии генерал-майор Пеутлинг, получив такое распоряжение и имея известие, что пророк намерен первым делом напасть на карабулахов и ингушей, усилил войсками ближайшие к чеченцам пункты. Он отправил две гренадерские роты во Владикавказ и 100 егерей в Григориополис, чтобы в любом случае быть в лучшем оборонительном положении[162 - Письмо Пеутлинга П.С. Потемкину от 17 марта 1785 г. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 49.]. Затем эти посты были еще усилены.

«Повторяемые известия с Кавказа, – писал князь Потемкин[163 - В ордере генералу Потемкину от 26 апреля 1785 г.], – о появившихся там лжепророках и народном от сего волнении, сколь ни темны и необстоятельны, тем не менее требуют, однако, уважения. Ваше превосходительство, не оказывая, впрочем, наружной заботы, могущей послужить к ободрению мятежников, прикажите сблизить некоторое число войск на реке Сунже, где главное скопище лжепророческое. Единый страх, таковым движением произведенный, будет удобен к разогнанию сей сволочи… Страх наказания и надежда мзды имеют в тех народах всегда сильное движение».

П.С. Потемкин еще до получения этого распоряжения приказал отправить во Владикавказ батальон пехоты на усиление тамошнего гарнизона и сосредоточить на Сунже под началом генерал-майора Шемякина особый, довольно сильный по тому времени отряд. В состав его были назначены два полка пехоты, один батальон егерей, несколько эскадронов драгун и полк уральских казаков. Генералу Шемякину поручено было избрать позицию по своему усмотрению и действовать решительно, дабы усмирить волнение в самом начале и «не дать самой малой искре произвести пламень»[164 - Ордер П.С. Потемкина генерал-поручику Леонтьеву 2 апреля, № 20.]. Вместе с тем П.С. Потемкин счел полезным отправить к горским народам прокламацию, в которой просил их не верить Мансуру и не следовать его учению.

«К неудовольствию моему, извещен я, – писал Потемкин в прокламации чеченцам и прочим горским народам[165 - От 2 апреля, № 21. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 50.], – что в пределах чеченского народа явился некто из бродяг, возмущающий лживым прельщением спокойствие народа. Называя себя пророком, коего лжи никто из разумных верить не может и не должен, привлекает ослепленных суеверов и обманывает их. Таковое происшествие не может мною оставлено быть без надлежащого рассмотрения, а как я вскоре от высочайшего ее императорского величества двора отправлюсь паки в кавказские пределы, сим предварительно повелеваю всем народам отнюдь не верить лжепророчеству сего обманщика. По прибытии моем я скоро изобличу его обманы, его ложь и докажу народам, что он не есть пророк, но льстец и обманщик, а дабы ослепленные его ложью не пострадали, то объявляю всем и каждому не верить его прельщениям и от него удалиться; если за сим моим объявлением последует кто обманщику, таковые восчувствуют гнев и наказание».

Объявление это, разосланное в Чечню, Аксай и Эндери, не имело никаких последствий, и партия приверженцев лжепророка быстро росла. С каждым часом усиливавшийся Мансур стал проповедовать газават, или священную войну, и его учение, теряя мало-помалу чисто религиозный характер, обращалось в политическое, весьма для нас опасное. Понимая необходимость подавить волнение чеченцев в самом начале, князь Потемкин поручил лично известному ему своей энергией полковнику Пиери взять Астраханский полк с несколькими орудиями артиллерии и быстрым броском в самое место сборища лжепророка стараться захватить его в свои руки. Для поддержания Пиери приказано было отряду генерала Шемякина придвинуться к Амир-хановой деревне, а Московский пехотный полк был отправлен к Григориополису[166 - Ордер П.С. Потемкина генералу Леонтьеву 10 мая, № 23. Госуд. арх. XXIII, № 13, папка 50.]. Прибыв к месту назначения, Пиери должен был требовать выдачи лжепророка и, если последует какое-либо сопротивление, силой восстановить в том краю спокойствие.

«Полковнику Пиери, – писал князь Потемкин[167 - П.С. Потемкину 6 мая, № 136. Там же, папка 49.], – прикажите по прибытии к сборищу дать знать прельщенным от лжепророка, что единое средство к отвращению предстоящого им бедствия есть выдача сего обманщика, без сомнения подосланного от противной стороны, и что в случае упорства подвергнут они себя всей тяжести наказания. Весьма желательно, чтобы дело сие было окончено без пролития крови».

К сожалению, первые попытки в этом отношении были неудачны. Полковник Пиери слишком увлекся, пренебрег неприятелем и, не дождавшись посланного для его поддержки отряда бригадира Апраксина, двинулся против чеченцев, был окружен и потерпел поражение.

4 июля между Науром и станицей Калиновская собрались войска, назначенные для экспедиции полковника Пиери. В состав отряда вошли весь Астраханский пехотный полк, батальон Кабардинского егерского полка, две гренадерские роты Томского пехотного полка и сотня казаков Терского войска. Около четырех часов пополудни полковник Пиери выступил по направлению к селению Алды, до которого считалось верст около пятидесяти. Пройдя всю ночь, он достиг берегов Сунжи, от которой до Алды оставалось не более пяти верст. Путь к селению пролегал по густому и почти сплошному лесу. Стремясь застать жителей врасплох и воспользоваться преимуществами внезапного нападения, Пиери решил следовать налегке. Он оставил у переправы через Сунжу весь обоз и мушкетерские роты Астраханского полка под началом полковника Тамары для его прикрытия. Переправившись с остальными войсками через Сунжу, Пиери вскоре вступил в лес, по которому шла довольно извилистая дорога, до такой степени узкая, что по ней едва могли проходить рядом четыре человека. У Алды отряд встретился с тремя чеченцами, два были убиты, а третий успел дать знать лжепророку и его односельчанам об опасности. Несмотря на это, Пиери застиг жителей врасплох и в десять часов утра 6 июля поджег дом Мансура и все селение, состоявшее из четырехсот дворов. Лжепророк успел скрыться, а селение было разграблено нашими гренадерами. Цель экспедиции была достигнута, и в час пополудни Пиери начал обратное движение к Сунже, но это-то и было гибельным для нашего отряда. Рассеянные алдинцы успели собраться в лесу и, соединившись с жителями соседних селений, полностью окружили небольшой отряд. Всегда горячие при отступлении неприятеля, чеченцы с необыкновенным увлечением наседали на наших егерей и почти уничтожили весь отряд. Командир Кабардинского егерского батальона майор Комарский предлагал остановиться на одной из полян и дождаться отряда бригадира Апраксина, но Пиери не принял этого предложения и продолжал движение. Солдаты отступали мужественно, шаг за шагом, но на середине пути Пиери был убит, а вслед за тем и майор Комарский смертельно ранен. Потеря двух начальников произвела совершенное расстройство в отряде. «Тут видно, – доносил генерал-поручик Потемкин[168 - Князю Потемкину от 8 ноября № 323. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 50.], – что наши егеря совершенно побежали, ибо чеченцы их резали безоборонных, после брали шатающихся по лесу в плен». Успевшие достичь реки бросились в воду, некоторые утонули, другие же достигли противоположного берега и соединились с прикрытием обоза. При отступлении отряд потерял два орудия, отбитые чеченцами, лишился восьми офицеров убитыми и пятисот семидесяти шести нижних чинов[169 - Из Астраханского полка выбыло 110 человек нижних чинов, из батальона Кабардинского егерского полка 402 человека и из двух гренадерских рот Томского полка 64 человека. Рапорт генерала Потемкина князю Потемкину 31 июля, № 36. Там же.], из которых четыреста четырнадцать было убито[170 - Остальные 162 человека были взяты в плен и потом в разное время выкуплены, точно так же чеченцы возвратили нам обе пушки, за одну из них взяли сто рублей.].

«Происшествие за Сунжей, – писал князь Потемкин[171 - В ордере П.С. Потемкину от 1 августа. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 49.], – тем сожалительнее, что принятие мер надлежащих упущено. Я уже не говорю о том, что покойный полковник Пиери не обеспечил своей переправы и погорячился идти на чеченцев, не дождавшись бригадира Апраксина к своему подкреплению, но удивляюсь, что сам генерал-поручик (Леонтьев) не стал прежде в близости сего места станом, чтобы наблюсть точность исполнения моих предписаний. Полковник Пиери тут бы, конечно, не оставил требовать от чеченцев лжепророка или, лучше сказать, орудие, присланное от турок[172 - Мнение это не подтверждается. Мансур никогда не был прямым орудием турок.], и по отказе следовать в то селение, где он находился. Тогда бы знали чеченцы, за чем идут к ним, и, может быть, предпочли бы выдать злодея, нежели за него драться и подвергнуть себя мщению».

Полковник Пиери был действительно оставлен без всякой поддержки, ибо бригадир Апраксин только б июля получил приказ Леонтьева приблизиться к алдинской переправе, от которой находился не ближе двадцати верст. Хотя он тотчас же выступил по назначению, но участь отряда Пиери была уже решена. Апраксин наткнулся на толпу чеченцев, преследовал их до Алхановой деревни, сжег ее и, вернувшись в Малую Кабарду, написал пышное донесение о подвигах своего отряда.

«Если то были одни скрывшиеся жители деревни Алхановой, – писал князь Потемкин, недовольный донесением Апраксина[173 - В ордере П.С. Потемкину. 5 августа Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 49.], – то о преимуществе, одержанном над ними столь знатными силами, можно было сказать короче. Достойно, однако же, примечания, что несколькими ядрами, коих всех пущено только двадцать шесть, погибло в одной схватке сто семьдесят человек и что еще одним выстрелом повалено более половины толпы, – искусство артиллеристов чрезвычайное. Но менее удачи в трофеях: снятый с мертвого патронташ, нечто похожее на барабан, и таковое же знамя могли бы быть преданы молчанию, особливо когда уже и отданы казакам»…

«Я желаю, – писал светлейший в другом ордере[174 - П.С. Потемкину от 1 августа 1785 г.], – чтобы ваше превосходительство вменили всем начальникам отрядов, дабы избегать пушками пугать, но употреблять выстрелы там, где артиллерия вредить может, ибо я уверен, что все горские жители, соединясь вместе, не выдержат живого огня наших батарей».

Увлечение полковника Пиери имело гибельные последствия. Первый успех Мансура над русскими войсками народ приписал его чудесам и исполнению пророчеств. Влияние пророка выросло не только в глазах его соотечественников, но и среди соседних народов. Кабардинцы волновались и готовы были примкнуть к чеченцам. Победы бригадира Апраксина, о которых он доносил так подробно, не испугали горцев и не ослабили их приверженности к Мансуру. Из разных мест целыми толпами шли они под знамена лжепророка и через шесть дней после сожжения Алхи напали на наши передовые посты. Мансур приобрел теперь столь большую власть над народом, что по собственному усмотрению лишал жизни преступников и, вопреки учению Магомета, ввел обряд обрезания. Чеченцы, не исключая стариков и женщин, спешили исполнить этот обряд, суливший блаженство в будущей жизни, и но неискусству операторов нередко платили за это жизнью. Вся Чечня беспрекословно подчинилась Мансуру, но он, не довольствуясь этим, простирал виды еще дальше. Лжепророк хотел привлечь под свои знамена все мусульманское население и обратить в ислам и другие горские племена, не исповедовавшие до сих пор этой религии. Его эмиссары появились у осетин и ингушей и старались склонить их на свою сторону. Осетины отказались следовать учению чеченского пророка, а ингуши отправили нарочного к подполковнику Матцену, находившемуся с отрядом у Владикавказа.

– Будем ли мы блаженны, совершив обрезание? – спрашивал посланный.

– Если б от обрезания могло произойти какое-либо чудо, – отвечал Матцен, – то я первый совершил бы его.

Ингуши отвергли предложение Мансура и остались в идолопоклонстве. Несмотря на эти неудачи, лжепророк не терял надежды на успех. Он торжественно объявил, что в скором времени пойдет к Кизляру, и в июле напал на Каргинский редут верстах в пяти от этого города. Хотя весь гарнизон редута состоял из одного обер-офицера и нескольких рядовых, чеченцы, несмотря на свою многочисленность, не могли овладеть укреплением и вынуждены были зажечь близлежащие строения. Распространившийся огонь достиг порохового погреба, и укрепление с храбрыми защитниками взлетело на воздух[175 - Рапорт Леонтьева П.С. Потемкину 16 августа. Госуд. арх. XXIII, № 13, карт. 49.].

Шейх-Мансур торжествовал новую победу и честным словом уверял своих легковерных последователей, что Кизляр точно так же падет к ногам правоверных. Жители города были в большом страхе. Командовавший войсками на линии в отсутствие П.С. Потемкина генерал-поручик Леонтьев сам отправился в Кизляр, чтобы усилить его войсками и принять меры к защите. В Кизляре он нашел два полка, Томский и Астраханский, причем две роты последнего находились на Очинской пристани для охраны провианта. Сочтя эти войска недостаточными для защиты такого пункта, Леонтьев просил астраханского губернатора прислать к нему две тысячи калмыков[176 - Рапорт Леонтьева Потемкину 16 августа, № 140.] и приказал бригадиру Апраксину с его отрядом следовать к реке Малке, чтобы не дать кабардинцам соединиться с чеченцами, а подполковника Вреде с батальоном мушкетер отправил на усиление Григориополиса.

Между тем находившийся в крепости Григориополис майор Жильцов донес подполковнику Вреде, что 26 июля поутру прискакал к нему правитель Малой Кабарды князь Джембулат и объявил, что князь Дол со своими подвластными перешел на сторону Мансура, что жители, подвластные князю Долу, опасаясь наказания, готовятся к побегу и что лжепророк по соединении с кабардинцами намерен напасть на Григориополис. Получив эти сведения, подполковник Вреде тотчас же выслал разъезд из тридцати пяти донских казаков под началом хорунжего Павлова. Отъехав верст пятнадцать от укрепления, разъезд наткнулся на небольшую партию чеченцев, которую хотя и преследовал верст пять, но настичь не смог. Поутру 27-го числа Павлов был опять отправлен для обнаружения неприятеля, имел с ним перестрелку и донес, что значительная партия чеченцев уже вступила в Малую Кабарду. Приехавший в тот же день князь Джембулат сообщил более подробные сведения. Он говорил, что Мансур со значительной толпой чеченцев и своих приверженцев прибыл в селения князя Дола и расположился в его доме, что пророк пригласил к себе всех князей и владельцев Малой Кабарды и требовал, чтобы они соединились с ним. Недовольные своими владельцами уздени и простой народ с радостью приняли предложение Мансура, надеясь при его посредстве избавиться от деспотического правления своих князей.

Еще до появления пророка в Кабарде уздени несколько раз обращались с жалобой на притеснения владельцев и просили дозволения переселиться в Россию. Они писали, что князья, противореча обычаям и законам, захватывают у них овец, быков и употребляют в пищу, что они берут лошадей и ездят на них, не спрашивая разрешения хозяев, берут деньги взаймы под поручительство узденей и не отдают, а заставляют платить поручителей, без разрешения хозяина входят в дом и, отобрав у родителей хорошеньких мальчиков и девочек, уводят в свои дома, где держат сколько вздумается[177 - Прошение кабардинских узденей генерал-майору Пеутлингу 21 марта 1785 г.].

Такой произвол и жестокое обращение владельцев со своими подвластными заставили узденей просить русское правительство или ограничить произвол князей, или позволить им выселиться из Кабарды и перейти на другое место. Уздени находили свое положение столь невыносимым, что готовы были разбрестись в разные стороны, если не получат удовлетворения. Появление Мансура привлекло их внимание, и большинство изъявило готовность встать под его знамена. Владельцы оказались меж двух огней: с одной стороны, они не решались открыто присоединиться к Мансуру, опасаясь наказания русского правительства, с другой – боялись быть разоренными своими же подвластными. Первое время они не давали никакого определенного ответа Мансуру, но когда увидели, что большинство населения, их ненавидевшего, перешло на сторону пророка, то сочли более выгодным последовать общему течению, но так, чтобы оставить себе некоторый путь отступления. Они уполномочили Джембулата отправиться в Григориополис, уведомить русских о происходящем и уверить начальника гарнизона, что кабардинские владельцы в силу данной ими присяги остаются верными русскому правительству, но просят разрешения отправить жен, детей и имущество к стороне Барсуклов и Анзоровых Кабаков, а все взрослое население останется на своих местах.

Оставшись налегке в Кабарде, говорил Джембулат, мы будем в случае нападения развратника защищать себя и свои селения.

Джембулат просил дать ему несколько волов для перевозки имущества и обещал тотчас же возвратить их. Подполковник Вреде отговаривал кабардинцев от переселения и, не будучи в силах запретить, требовал, чтобы те из владельцев, кто захочет переселиться, прислали предварительно своих сыновей в аманаты. Взяв две пары волов, Джембулат отправился в Кабарду с обещанием исполнить требование русского начальника, но кабардинские князья аманатов не прислали, хотя из Григориополиса видно было, как длинные обозы их с имуществом покидали селения.

Утром 29 июля в укреплении заметили, что в близлежащем лесу собираются толпы вооруженных людей, что по временам несколько чеченских всадников со значками и знаменами показываются из лесу, что навстречу им из кабардинского леса выезжает несколько всадников со значками. Нетрудно было убедиться, что кабардинцы действовали заодно с чеченцами и что обещание их остаться верными русскому правительству было сделано с целью усыпить бдительность наших начальников и успеть вывезти имущество.

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 14 >>
На страницу:
7 из 14