Время пастыря

Я взял стопку. Он положил мне на плечо ладонь. Чувствовалось, как подрагивали мелкой дрожью некогда такие крепкие пальцы.

– Если какая зацепка появится, не поленись, сообщи. Мне это очень важно. Он ведь и школу в нашем селе открывал. Кажется в 1865-м или где-то около этого году.

Но зацепки не появилось, и я не смог ему ничего написать.

* * *

Жизнь военного журналиста шла в другом ритме, в ином темпе, чем у людей, как мы между собой говорили, гражданских. Шла под рев танков и грохот артиллерии на полигонах, треск автоматных и пулеметных очередей на стрельбищах. Затем провожал из ковровского гарнизона в далекий Афганистан хороших офицеров и прекрасных друзей. Встречал оттуда гробы и нес венки в траурной процессии. Писал о фронтовиках, партизанах. Искал какие-то военные документы, записывал чьи-то воспоминания. И работа в военной газете не оставила ни единого шанса для дальнейшего поиска. Правда, надежда теплилась. Подогревали ее подаренные Василем книги. А они и на самом деле оказались удивительными. Историко-литературные журналы середины XIX столетия. Журналы времени Тихоновича – пастыря лунинской паствы – из его церковной библиотеки.

Получил от матери очередное письмо. Было это в 1981 году. Писала она, как всегда, очень мало. Скупо. И занимала всеми новостями полстранички из тетради, в которой на обратной стороне записывала свои колхозные трудодни. Полстранички и не больше. Имела только начальное образование, которое выходила при Польше. Стеснялась своих, как она говорила, каракуль. Но читала неплохо и письма писала сама. «Как-нибудь разберете, зато не надо никого чужого просить. Что сообщила, то и наше». На этот раз письмо заканчивалось словами: «И еще хочу тебе сказать, что ушел из жизни Василь Гой. Хоронить пришло очень много людей. Оно и понятно. Таких ковалей, как он, уже и не сыщешь».

Я несколько раз перечитывал эти строки, не веря в случившееся. Василь – мужик в расцвете сил, 45 лет за плечами, всего-то ничего, и вдруг…

Оборвалась ниточка, которую считал такой прочной, долговечной…

* * *

Еще были годы службы в Германии, затем перевод в Среднюю Азию – Ташкент. Там пахло войной. Ей жили, о ней говорили, ее чувствовали. Со всей пылкостью начал просить командование командировать меня в Афганистан. Но на горизонте уже маячил вывод наших войск, и добавлять себе излишней головной боли из-за какого-то сиюминутного стремления журналиста руководство не стало. Таких «просителей», как я, в Ташкент приезжало немало. И военных, и гражданских. Им почему-то хотелось побывать на этом празднике смерти, увидеть все своими глазами.

– А чего там видеть, – часто говорил мой добрый друг, красивый и энергичный дагестанец, военный врач Максим Магомедов, – пойди в госпиталь, в нем эта война во всей своей красе, слезами захлебнешься.

Ходил. Беседовал. Переживал и писал.

…На родину я вернулся после развала могучей и сильной страны никому не нужным офицером уже не существовавшей армии и такой же страны. Вернулся, по правде говоря, ненужным и родине. Но жизнь понемногу вошла в спокойное русло. Время позволяло осмотреться, определиться, даже отдохнуть от таких передряг, которые раньше и не снились моему поколению. Нам ведь предсказывали благополучие на века. Появилось жилье. Нашлась и работа. Точнее, вернулась прежняя, но уже в ином, гражданском обличии. И город Пинск вписался в жизненную биографию новой, по-своему хорошей, доброй строкой.

Вот на этом фоне и возродилась мысль: какая же была судьба Тихоновича?

Мысль-заноза, которую реализовать после такого геополитического коллапса, оказалось трудно.

Опять поиски, запросы. Дело не сдвигалось с места. Нулевая отметка никак не хотела сдаваться, покоряться. И это расстраивало, даже злило. Злился и на себя, и на какую-то бесперспективность, и на Василя, который так рано ушел из жизни и не оставил мне ничего, кроме надежды. Призрачной надежды. С годами все более блекнувшей, уменьшавшейся в своих размерах, подобно шагреневой коже. Написал несколько статей. Опубликовал их в разных газетах. Надеялся хоть на маленькое эхо. Но эха не было.

Даже в родном селе. Но это изначально. Потом в разговоре с родней обмолвился в бесперспективности своих поисков, на что муж двоюродной сестры Александр произнес:

– Так у тестя какие-то церковные книги есть. Ему после смерти Василя принесла Ганна. Говорит, возьми, а то пропадут.

Дядька Антон относился к той категории нашего рода Дырманов, по материнской линии, которому история была всегда интересна. Так ко мне попала «Книга на записку расхода денежных сумм и капиталов Лунинской Борисоглебской церкви Пинского уезда на 1899–1900 – 1901 годы», прошитая и скрепленная церковной печатью.

Поразил аккуратный, удивительно приятный для глаз почерк. Каждая буковка была узнаваемой и воспринималась с той легкостью, которая поражала. Вчитываясь в книжные строки, сделал свой первый шаг в мир священника Лунинской Борисоглебской церкви:

«В мае выделено на содержание Пинского духовного училища по 2 копейки с каждой души прихожан по норме 1885 года на текущий 1899 год 18 рублей 14 копеек.

На выписку пробельной бумаги на исповедальную ведомость на 1900 год 78 копеек.

Итого в мае месяце в расходе 18 рублей 92 копейки.

К 1 числу июня остается 87 рублей 78 копеек.

Свидетельствуем: священник Платон Тихонович, псаломщик Василий Радзивинович, церковный староста Власий Трухнов.

Представители от прихожан: Климентий Демянчук, Иван Дудорга, который за Демянчука также подписался».

И далее:

«По году за декабрь переходящие суммы:

на восстановление православия на Кавказе – 11 копеек,

на сооружение церквей в Туркестанском крае – 9 копеек,

на улучшение быта православных поклонников в Палестине – 11 копеек,

на сооружение храма в Тифлиси – 13 копеек,

на распространение православия между язычниками в империи – 12 копеек,

в пользу Японской миссии – 12 копеек,

на сооружение и украшение церквей внутри империи и за границей – 13 копеек,

на вспоможение православному духовенству – 14 копеек,

на больницы для раненых воинов – 15 копеек,

в пользу церкви Святого Гроба Господня в Иерусалиме – 11 копеек,

в пользу нуждающихся славян – 11 копеек».

По другим годам:

«на возобновление строительства Мстиславова храма во Владимире-Волынском –12 копеек,

на достройку соборного храма в Киево-Покровском женском монастыре – 10 копеек,

в пользу церковно-приходских школ – 13 копеек…»

…Читаешь и ощущаешь всю глубину смысла народной поговорки, начинающейся словами – с миру по нитке… И в то же время видел, насколько многообразен, широк был тот мир, для которого жертвовали свои копейки прихожане полесского села. Насколько он был значим для человека, которому духовной властью доверили распоряжаться этими копейками.

Опять же записи

«о расходах на погашение ссуды, на закуп свечей и церковного вина, муки, на составление капитала для призрения в больницах лиц духовного звания, на выписку губернских ведомостей, на выписку епархиальных ведомостей, на постройку общежития для воспитанников Минской духовной семинарии…»

И здесь же с красивым почерком записка:

«Высокоуважаемый батюшка! Благодарю за одолжение. Посылаю 10 конвертов. Подпись. 5 апреля 1901 года».

Десять конвертов, видимо, для личной переписки Платона Тихоновича. И в ряде текущих месяцев и такие записи, как возвращено священнику П. Тихоновичу вычтенных из его жалованья за книги (перечень книг и сумм самый различный) – где 1 рубль 70 копеек, где 2 рубля, где 5 рублей 62 копейки.

А затем и вовсе удача: мне родственники передали книгу Геннадия Кохановского «Адчынiся, таямнiца часу». Сдержал свое слово Геннадий Александрович, отослал ее полесскому кузнецу в его родную деревню. Вот только не застала она Василя в живых, потому как вышла в свет в 1984 году и весьма небольшим по тем временам тиражом. Имелась в ней небольшая главка под названием «Беларуская граматыка Платона Цiхановiча».