Судьба советского офицера

Ирина поспешно села на стул, не захотев занять прежнее место на кровати.

– Что же ты так волнуешься? – прошептал Синеусов, – В конце-то концов, кровать широкая, да и я, ей Богу смирный.

А сам подумал: «Куда уж смирнее, если всё внутри горит и клокочет, а я не смею и подумать ни о чём…». Но он понимал, что мужчина никогда не должен терять рассудка, мужчина должен быть всегда сильнее женщины и быть нравственнее, нежели женщина, ибо женщина иногда срывается с тормозов не из-за недостатка нравственности, а от избытка чувств. То, что много лет назад в этом же самом санатории Дмитрий Теремрин принял избыток чувств молодой девушки за поощрение его настойчивости, не сделало его счастливым, как не сделало счастливою и саму Катю, на какое-то мгновение потерявшую власть над своими чувствами и покорившуюся им. Но Синеусов не знал о судьбе Кати и Теремрина, да и, казалось бы, возраст у Ирины был не тот, чтобы сравнивать ситуации. Вчерашняя школьница Катя и учитель истории Ирина – разве сравнимы?

Казалось бы?! Но кто может наверняка заранее сказать, что ждёт за чертою, которую в старой добропорядочной России преступать считалось преступным. Синеусов и Ирина жили уже в иное время. Ведь даже то, что они остались вдвоём в номере, и им предстояло провести ночь на одной кровати, было чертою этого времени. А ведь они, по существу, не знали друг друга. Сутки прошли с момента их знакомства. Синеусов не ведал, замужем Ирина или не замужем, и она не знала, женат он или не женат. На курортах спрашивать об этом, было не принято, ибо курорты предполагали и несколько иные – курортные отношения, а, проще говоря, курортные романы. Курортный же роман – это роман на время курортной путевки. Хотя, конечно, известно немало исключений из этого правила.

Было уже поздно, и сама обстановка требовала развития событий.

– Вот на этой стороне, у окна, чистое белье, – сказал Синеусов. – Просто одноместных номеров свободных не было, и мне дали одному такой. У нас так принято…

– Номер шикарный. Не то, что у нас, – сказала Ирина и тут же спросила: – И воду на ночь не отключают?

– Нет. Но это не только потому, что у нас военный санаторий. Просто «Ленинские скалы» расположены повыше и значительно. Повинно несовершенство здешнего водопровода. Не хватает напора воды. Ведь оба санатория фактически на склоне Машука…

– Да, у нас в это время воды уже нет, – сказала Ирина. – Так я могу принять душ?

Когда после душа вошла в комнату, завернувшись в полотенце, попросила:

– Отвернись, пожалуйста.

И тут же нырнула под одеяло, уже разобранной и аккуратно подготовленной дальней стороны кровати. Синеусов выключил свет и, когда, тоже приняв душ, вернулся в комнату, ему показалось, что Ирина уже спит.

Он долго укладывался, долго не мог устроиться удобно, наконец, спросил:

– Ты спишь?

– Сплю, – был ответ.

– Тебе удобно?

– Да…

Его тянула к ней неодолимая сила, но была ли той силой истинная, высокая, всепобеждающая любовь, он не знал. А, не зная этого наверняка, он сдерживал себя. Сдерживал, а все же думал: «Ну и что? Ей же не восемнадцать лет… Почему бы и нет…». Он нашёл в темноте её руку, взял в свою ладонь её узкую, изящную кисть, слегка сжал, ощущая трепет её руки, отражавший трепет всего тела. Подвинулся ближе. Она молчала, затаив дыхание, как ему показалось, в ожидании…

– Можно я тебя поцелую? – попросил он.

– Зачем?

Этот вопрос не мог рассчитывать на вразумительный ответ. Он мог лишь напомнить Синеусову, что подобных вопросов женщинам не задают.

– Мне понравилось целоваться с тобой, – сказал Синеусов. – А тебе?

– Да…

Он посчитал это «да» приглашением к действиям и, повернувшись к ней всем телом, припал своими губами к её губам. Она вся дрожала. Он решил, что дрожала от страсти, и попытался пробраться к ней под одеяло. Она слабо препятствовала этому. Он что-то говорил ей ласковое, нежное, и говорил вовсе не потому, что женщинам нравится, когда говорят ласковые слова, ибо женщины любят ушами, а говорил, потому что чувствовал потребность говорить так.

– Перестань, – шептала она. – А то может случиться непоправимое. Не надо, милый, – вдруг ласково обратилась она к нему.

– Перестань – уже резче сказала она. – А то случится непоправимое. Не надо, прошу тебя, не надо…

Но Синеусов знал, что слова, подобные тем, что говорила Ирина, означают, порой, обратное тому, что хотят женщины сказать на самом деле.

– Я боюсь, не надо…

Но и эта фраза никак не отозвалась в сознании Синеусова.

Ирина продолжала что-то твердить всё тише и тише, но он, не обращая внимания на этот лепет, скользнул к ней под одеяло и ощутил всем своим разгорячённым телом, что она была совершенно голой, ибо сушить вынуждена была всё. Их тела уже готовы были слились в одно целое. Ирина вдруг попыталась вырываться, но не смогла, и вдруг, почувствовав какое-то неведомое ей доселе прикосновение в том месте, до которого она никогда и никого не допускала, причём прикосновение, вызвавшее болевые ощущения, резко выкрикнула:

– Больно!.. – и сильно оттолкнула Синеусова, словно очнувшись и одумавшись, а, может, просто испугавшись того неведомого, что накатывалось на неё.

Синеусов отпрянул, лёг рядом и попытался стать ещё более ласковым, более нежным, а в душе бушевали два чувства: во-первых, радость оттого, что ему всё-таки встретилась такая, у которой прежде никого не было, а во-вторых, начинало волновать сначала лёгкое, а потом всё нарастающее угрызение совести. Он не должен делать того, делал, потому что он не мог ей предложить того, что должен предложить после того, что случается между мужчиной и женщиной, когда у женщины это случается в первый раз. И он не стал добиваться того, чего не имел права добиваться.

Он говорил ей о своих чувствах с искренностью, он был ласков с нею, ставшей особенной, неповторимой, умиротворённой в те непередаваемые минуты. Но он понимал, что она вправе ждать каких-то его предложений, и это его беспокоило. Но Ирина не говорила ни слова. Она отвернулась от него и едва слышно всхлипывала. Неприятные ощущения постепенно проходили, но она не знала, что же всё-таки случилось, поскольку неведомо было ей, как всё это происходит.

Проснулись, когда яркое солнце заливало комнату. Воскресное утро в санатории – самое спокойное время: ни за мусором не заглянут, ни для уборки номера не придут, да и лечебных процедур нет. Завтрак они проспали, а потому отправились в город, чтобы в каком-нибудь кафе совместить завтрак с обедом. С того дня время полетело стремительно. Они гуляли по городу, танцевали, ходили в музей, в театр. Они привязывались друг к другу все сильнее, но в номер к нему Ирина больше не зашла ни разу вплоть до самого отъезда. Да и в тот день забежала лишь на минутку. Того, что позволила ему в ту ночь, о которой у неё остались гнетущие воспоминания, она больше не позволяла. Отпуск должен был когда-то закончиться, и он закончился для Синеусова раньше, потому что приехал он в санаторий тоже раньше, чем Ирина.

И вот теперь он лежал на диване купе спального вагона. Спать не хотелось. Он вышел в коридор. Дверь в соседнее купе, где разместились Екатерина Владимировна с дочерью, была открыта. В это время проводница проносила чай, и Екатерина Владимировна предложила:

– Присоединяйтесь к нам.

После потребности побыть одному и разобраться в своих мыслях у Синеусова появилась другая потребность, вытекающая из первой – поговорить с кем-нибудь, а может и поведать что-то из того заветного, что томило душу. Поезд почти всегда располагает к откровенности, поскольку попутчики чаще всего более уже никогда не встречаются в жизни. Здесь же к откровенности располагала и сама Екатерина Владимировна. Синеусов принял приглашение, взял стакан с чаем и присел на диван в их купе напротив неё. Алена была поглощена какой-то интересной книгой. Она отказалась от чая и даже предложила Синеусову своё место за столиком, перебравшись в противоположный угол купе и включив лампу над дверью.

Быть может, Синеусов и не начал бы свой рассказ, но Екатерина Владимировна спросила об Ирине, которую хорошо, как выяснилось, рассмотрела на платформе. И он поведал кое-что об их отношениях, о своих чувствах и о том, что продолжение отношений невозможно.

– Почему? Вы женаты?

– Нет… Но у меня на руках два сына.

– Два сына? А что случилось с женой? Развелись? – поинтересовалась Екатерина Владимировна.

– Её нет в живых…

– Извините. Мы затронули больную тему.

– Нет, нет… Вы не сделали мне больно… Давно это было, да и…

Он почему-то прервался, помолчал, а потом вдруг, словно решившись на откровенность, заговорил:

– Поженились мы сразу после того, как я окончил училище. Встречались с третьего курса. На танцах в нашем Доме офицеров познакомились… Была она, как бы вам пояснить, – Синеусов некоторое время подбирал определение и сказал мягче, чем мог бы, наверное, сказать. – Была она чрезмерно общительна, что при её привлекательности иногда давало некоторые авансы иным повесам и ловеласам. Пытались ухаживать за ней многие, и это ей нравилось. А мне хотелось настоящей, крепкой семьи, хотелось детей… И родились два мальчика с разницей в два года. Она ими занималась недолго. К бабушке отправила. А сама предпочла блистать в военном городке, отвечая на некоторые ухаживания. Я-то всё на службе, да на службе. Взвод, потом рота. От солдат надолго не уйдёшь. А в гарнизоне есть и те, кто иначе служат: в караулы не ходят, в лагеря не выезжают. А вот времени свободного у них много. Да что вам рассказывать? Вы лучше меня, наверное, знаете гарнизонную жизнь.

Он помолчал, глядя в окно, за которым мелькали огоньки какого-то населённого пункта, затем, не спеша, продолжил:

– Когда второй ребёнок родился, квартиру дали, но жена предпочитала держать сыновей у своей мамы. Словом, никак я не мог всё поставить на место. А тут снова беременность, хотя она не хотела больше детей. Я твердо сказал: ребёнок должен быть. Ну и начала мудрить – и в институт, мол, решила поступать, да и какой я такой начальник, чтобы семью большую содержать. А когда я вернулся из летних лагерей, оказалось, что она прекратила беременность. И после этого у меня к ней всё пропало – хоть разводись. Только из-за сыновей и терпел. Не скрою, появилась и у меня пассия. Он вдруг улыбнулся и заметил:

– Говорят, что в таких вот случаях мужчина не изменяет, а ищет более перспективные варианты для продления своего рода. В общем, сыновья росли, а семьи не было. Примерно год спустя я снова находился в летних лагерях, и зачем-то понадобился срочно в городке. Она мне позвонила и сказала, что ладно, мол, безлошадный, попрошу уж, что б за тобой съездили. И попросила одного майора, о котором говорили, что у него с ней, – Синеусов запнулся и с трудом вымолвил: – В общем, мало ли что говорили. Хотя, конечно, всё могло быть.

– Да, это печально, – молвила Екатерина Владимировна.