Инженеры

Карташев опять предложил ему деньги.

– Ну! – брезгливо махнул дид рукой и побрел к своему шалашу.

– Ну, ребята, смотри только как бока отбивать! – весело командовал Тимофей.

Кривая была быстро разбита. Последнюю кривую, когда уже солнце длинными лучами скользило по долине, Карташев разбивал на глазах у Пахомова, нагнав его.

Пикетажист и Сикорский остались далеко позади и не были видны.

Пахомов, кончив работу, стал и молча, сдвинув брови, смотрел, как на рысях команда Карташева, совершенно приспособившаяся, вела свою работу.

Карташев боялся только, как бы рабочие не начали при Пахомове свою болтовню и не выдали бы его, Карташева, начальственную слабость. Но самый строгий глаз не заметил бы малейшей непочтительности или чего-нибудь такого в обращении, что напомнило бы, что он, Карташев, вместе с этими самыми рабочими воровал сегодня огурцы с огородов.

Когда разбивка была кончена, Пахомов подошел ближе и внимательно, с видом знатока, смотрел на колья, обозначавшие кривую. Местность была открытая, пологая, красивая кривая ясно обозначалась кольями, и Карташев, затаив дыхание, следил за Пахомовым.

Он, очевидно, остался доволен, но ничего не сказал и только, сильнее сдвинув брови, буркнул:

– На сегодня довольно. Идем в эту деревню.

Пахомов с Карташевым пошли вперед, а рабочие, значительно отстав, смешавшись с рабочими Пахомова, шли веселой гурьбой.

Напрасно ждал Карташев, что Пахомов хоть одним словом обмолвится… Так молча и дошли они до просторной молдаванской избы, чисто, опрятно выбеленной белой глиной.

На пороге избы уже стоял, выжидая, брат Сикорского и, согнувшись, почтительно пожал руку Пахомова.

– Все в порядке? – сухо спросил Пахомов.

– Все, Семен Васильевич, – ласково, с особым тоном почтительной фамильярности своего человека, ответил Сикорский.

– Ну, вот познакомьтесь, – буркнул Пахомов.

Сперва Сикорский важно было протянул руку Карташеву, но затем весело и с уважением в голосе крикнул:

– Кого я вижу? Один из столпов нашей революции в гимназии. Ведь, Семен Васильевич, – он, Корнев и Рыльский были наши самые первые главари, бунтари. Писарев, Шелгунов…

– Вот как, – ответил односложно Пахомов, усаживаясь на широкую деревянную скамью и скользнув с любопытством по Карташеву.

– Да как же? Наши светила…

– Ну, вот, – смущенно отвечал Карташев, и польщенный и с тревогой думавший, как посмотрит Пахомов на то, что он когда-то был бунтарем.

Изба была просторная, прохладная, с чисто вымазанным глиняным полом, с сильным и приятным запахом васильков. Посреди избы уже стоял накрытый стол, на нем тарелки, деревянные ложки, водка, вино, разные закуски.

– Не взыщите, как умел, – говорил Сикорский.

На что Пахомов только сильнее сдвинул брови, и Карташев, внимательно наблюдая его, не знал, что это значило: доволен он или нет?

Когда пришли младший Сикорский и пикетажист, сели ужинать.

Младший Сикорский, войдя, сделал презрительную гримасу и жест в воздухе.

– Семен Васильевич, – сказал он, – вы бы его дубиной, – указал он на брата. – Что он тут за разврат развел? Закуски, анчоусы. Тварь!

Старший Сикорский, только растерянно оглядываясь на всех и мигая маленькими глазами, повторял:

– Ну вот, ну вот…

Пахомов нервно, громко и коротко рассмеялся и опять уже угрюмо сказал:

– Ну, будем есть.

– Я сейчас, – ответил младший Сикорский.

Он ушел, вымыл лицо и руки, расчесался и возвратился к столу, когда уже ели борщ из свежей капусты, помидор и утки с салом.

Младший Сикорский сделал еще раз пренебрежительный жест, показав на закуски, причем у старшего брата Леонида опять появилось испуганное выражение лица, и принялся за закуски. Он ел сардинки, пикули, икру. Ел помногу.

Леонид сказал:

– Ругал меня, а один ест закуски.

– Не пропадать же, – ответил младший брат.

– А ты лучше суп ешь. Всегда вот так: закусок наестся, а остального не ест.

На второе подали синие баклажаны по-гречески.

– Это я буду есть! – сказал младший Сикорский и, обходя борщ, наложил полную тарелку баклажан. – А кайенский перец есть?

– Есть и кайенский, – с гордостью ответил старший брат. И, обратясь к Пахомову, жалобно сказал: – Вот так он всегда, Семен Васильевич: ворчит, что много, а чего-нибудь не окажется – ругаться начнет. Больше, господа, ничего нет.

– А чай будет? – спросил Пахомов.

– Эй, Никитка, живо самовар! Убирай все тут…

Никитка, проворный и глуповатый парень, быстро стал приготовлять чай.

Старший Сикорский, наклонившись к Карташеву, в это время громким шепотом говорил:

– На все руки парень… Раздобудет хоть черта из ада.

– И девиц? – иронически бросил младший брат.

– Ну да, кому они нужны, – засмеялся, краснея, старший брат и, впадая опять в благодушный тон, весело прибавил: – Написал записку ко мне и подписал: «Ваш всенижайший раб Никитка – как собака преданный».

– А ты и рад? Тебе бы поручить, – снова рабство завел бы.

– Вовсе не завел бы, но приятно встретить преданного человека.