Рэкетиры никому не нужны

Рэкетиры никому не нужны
Николай Гастелло

Что было, то быльем поросло, и нет смысла переживать уже пережитое, кроме, как в книге Николая. Да и невозможно. Нужны особые обстоятельства, нужны свои герои и много ещё чего нужно. И, поверьте мне, это вам не нужно. Как уже не нужны никому рэкетиры и те, кто противостоял им.

Николай Гастелло

Рэкетиры никому не нужны

ПРОЛОГ

Я проскочил мимо дежурки, кивнул дежурному, но на меня никто не обратил внимания. Сегодня я здесь уже второй раз. Ничего особенного в дежурке я не увидел. Хоть и старался найти сразу оправдание загробному голосу Евсеева. После трех очень бодрых дней поздно вечером в понедельник коридор отдела казался вымершим. Свет было видно только из-под двери кабинета Евсеева в конце коридора на повороте. Я шел по сумрачному коридору, и тревога моя нарастала. Что меня ждет за дверью? Что случилось? На мгновение ноги даже немного ослабли, не желая мне преданно служить в ожидании неизвестности, но шага я не уменьшил. Свет из-под двери приближался, и я ничего не видел, кроме этой щели, заполненной живым, здоровым светом ламп накаливания. Но я взял себя в руки, когда подошел к двери. Очень помог мерный и немного торопливый стук моих шагов в пустом коридоре. И я вошел очень спокойный. Ничто не могло меня удивить, хотя то, что я даже не мог предположить, что там могло случиться, смущало больше всего.

В кабинете Евсеева сидели четыре тени. Тень Евсеева сидела не в кресле Евсеева, а на стуле в самом центре комнаты, спиной ко входу. И его тень даже не шелохнулась, когда я вошел. Тень Гоши сидела рядом на стуле в одной рубашке, и у этой тени была расстегнута застежка кобуры под мышкой, что почему-то сразу бросалось в глаза. Может, потому, что пистолет торчал из кобуры криво. Тень Севы сидела, как-то неровно, у дверок «пыточного шкафа». И прижимала одной рукой дверь, словно ее периодически раскрывает ветром, и она бьет Севу по морде. Тень стажера я не заметил, но она сидела на диване такая съёженная, что казалось, в ее сторону можно дунуть, и тень рассеется. Я потом ее заметил, может, когда я пришел, было еще хуже.

Я вошел и громко всем сообщил о себе:

– В штабе революции не спали?

Но никто не улыбнулся. Я бы тоже не улыбнулся, если бы знал чуть больше.

Глава первая

Пятница

Следователю на работу надо приезжать вовремя. Опоздаешь – и тебе будет долго и нудно выговаривать заместитель прокурора по следствию. Не потому, что ему надо, или потому, что эти пятнадцать минут изменят криминогенную обстановку в городе в худшую сторону (хотя хуже того года особо некуда), а просто чтобы не терять тонус руководителя. Еще можно было попасть на глаза прокурору района, и тогда хоть провались. В общем, опаздывать плохо. Еще хуже приехать раньше, когда дежурный следователь еще в дороге. А ночью кого-нибудь убили, а нашли утром. И сразу выслали машину за дежурным следователем. Но уже не домой, а к прокуратуре. Есть все шансы уехать вместо него на место преступления. Прокурор никогда не помнит, кто из его следователей на этой неделе дежурный. А прокурор всегда рано на работе. Всегда и во всех районах. Понятия не имею почему. Какой-то заговор. Они всегда раньше всех на работе. Тоску наводят. И прокурор всегда пошлет работать первого, кого увидит. Рефлексы.

Я сидел в своем кабинете как мышь. Не шевелясь. Был миф о том, что меня не берет, и все в него верили, кроме меня. Шевелиться было нельзя. Как только я пошевелюсь, постинтоксикационное состояние вследствие злоупотребления опять разольется по всему телу. Я последствия злоупотребления еле успокоил, и жизнь могла вполне сложиться. Но нет. На самом деле, были знаки. Потом, вспоминая это утро, с которого все началось, я видел все знаки и читал их, как старый оперуполномоченный из оперативной части исправительной колонии строгого режима читает содержательные картины на бюсте уголовного авторитета. И убедительно о смыслах картинок рассказывает, но никто ничего не знает, поэтому, может, и врет. Все я видел. Не так пели птицы в то утро, не там взошло солнце. Как потом выяснилось, я надел разные носки. Заходя в метро, я споткнулся. На эскалатор шагнул с левой, толчковой ноги. При выходе из метро увидел крысу, что было тогда большой редкостью, так как не переловили еще всех бродячих собак, и они лидировали в уничтожении общей кормовой базы. Все эти знаки меня так отвлекли от жизни, что во дворе прокуратуры я не заметил милицейского «козла». Наверное, это тоже был знак. Или просто надо было смотреть по сторонам. Много раз я потом мечтал еще раз войти в наш двор и дать заднего. До начала рабочего дня оставалось каких-то полчаса. Но я не заметил ни знаков, ни «козла». Я торопился в кабинет. Сесть на свой стул. И тупить полчаса. Потом выйти, нарочито показаться начальству. И лечь спать на составленные стулья. Где только не умел спать обычный следователь районной прокуратуры в 90-е годы! Я сидел и тупил. Считал минуты до сна. И совершенно напрасно.

Дверь кабинета резко открылась. Только наш прокурор так открывал двери. Я даже поздороваться не смог. Не было у меня никаких сил. Он с трудом справился с удивлением. Видеть меня в 8.30 на работе ему еще не приходилось.

– Хорошо, что ты уже на работе. Собирайся. На кладбище труп.

Это был конец. Но не мог же я так просто погибнуть, без борьбы.

– Так, если копнуть, там не один…

Прокурор, надо признаться, был строг, но справедлив и с хорошим чувством юмора. Он попытался вновь взять себя под контроль, но, видимо, потратил все резервы, чтобы не выдать своего удивления моему присутствию на работе так рано. Все, что он смог сделать, – превратить свой смех в звериный оскал.

– Машина во дворе. Выезжаешь на место, – потом, после короткой паузы, решил меня добить, – и берешь в производство.

Небо рухнуло на землю.

Пока ехали, меня растрясло и укачало. Голова заболела остро и нудно. Когда «козла», то есть «уазик», проектировали, стояла задача сделать командирскую машину, которая сможет не отстать от танковой колонны на пересеченной местности. Кто думал, что на ней будут перевозить юристов? А вот везли.

На месте была какая-то невероятная толпа старших офицеров милиции. Я вообще не знал, что в природе есть столько милицейских полковников. В центре стояло целых три генерала. Три милицейских генерала вместе в моем понимании могут быть только в Сандуновских банях, как раз по пятницам, но после 18.00, и то случайно. В девять утра в октябре на кладбище они что делают? Самой правдоподобной версией было то, что у меня галлюцинации. На помощь мне пришел подполковник Евсеев, уже бодрый и побритый, словно не терял человеческое обличие 8 часов назад, а я точно знаю, что терял.

– Привет, как здоровье? – начал он с приличий. Я же не был его подчиненным. Почему бы не спросить, если подозреваешь человека во вчерашней распущенности нравов.

– Отлично, – сказал я правду, но не уточнил, отлично от чего. – Это что за парад?

– Это беда, – без намека на шутку произнес Евсеев. – Завалили Рюрика.

Евсеев посмотрел на меня внимательно. Он явно ждал, что я восхищенно воскликну: «Как, самого Рюрика?» Но я не такой. Я молчал. Это было нетрудно, говорить мне было еще труднее. Да и понятия я не имею, кто такой Рюрик. Нет, я знал одного из курса «Истории государства и права СССР»: отца Игоря, мужа Ольги; то ли варяжский конунг, то ли выдумал его Нестор-летописец, и был никакой не варяг, а просто храбрый и неглупый разбойник, который первым понял, что княжить выгоднее, чем просто грабить, – но это был явно не он. Евсеев расстроился отсутствием эффекта и вполне официально продолжил:

– Рюриков Леонид Леонидович, 1952 года рождения, по кличке «Рюрик». Серьезный преступник, короче. На нашу беду, его в 1978 году лично брал Сергеев, ныне замминистра внутренних дел. Сейчас приедет проститься. Вот и парад. Ждут высокое начальство.

– А зачем ему прощаться с убитым? – я понимал, что ответа у Евсеева нет, ответа в природе нет.

– Ну как… общая молодость…

Я посмотрел на часы. 8.55. До начала работы милиции оставалось еще один час пять минут. Они начинали в десять. Иногда мне казалось, что прокуратура специально начинала на час раньше, чтобы иметь фору. Но я никогда не понимал, как эти полковники и генералы умеют собраться так рано. Словно и не расставались.

Левее от входа стояло трое мужчин с фотоаппаратами. По-моему, в дежурной части города в каждой смене был немного заинтересованный сотрудник, который внимательно сливал информацию журналистам. Иначе непонятно, как они иногда приезжали на место преступления раньше оперативной группы.

– Пойду поработаю… – я уже разглядел за спинами генералов и полковников, работающую оперативно-следственную группу. Евсеев с важным видом пошел со мной. Я его понимаю. Или пойти поработать со мной, или стоять с генералами. Евсеев год назад был опером по особо важным и к начальству еще не привык.

Рюрик лежал на перекрестке дорожек между оградами. Кладбище было просто символом ухоженности и порядка. Широкие дорожки, художественные памятники, какие-то особенно изысканные русские дворянские надгробия среди высокохудожественных мещанских. Здесь давно никаких новеньких не хоронили. И порядок был установлен еще при царе. Каких-то родственников и советских деятелей культуры и науки иногда хоронили. Но в целом – тишина и покой. Только широкие дорожки заасфальтировала советская власть на центральных аллеях. Но потом пришли девяностые, и братва начала ложиться молодыми и мускулистыми телами на московские улицы, в коридорах московских квартир, в залах московских ресторанов. Они взрывались в машинах, погибали на заросших пустырях, их трупы всплывали в Яузе и мумифицировались на чердаках. Похороны братвы проходили солидно и важно. С большими венками. Это был целый культ. Словно какая-то Вальхалла действительно ждала погибших братков, и оттого, насколько круто прошла тризна, зависел размер куска вепря Сехримнира, который им достанется. И кладбище не обошел этот культ. И вдоль широких и аккуратных дорожек прямо в асфальт вгрызались свежие могилы с огромными крестами и портретами молодых людей.

Не очень молодые и обрюзгшие или высушенные лагерным туберкулезом авторитеты тоже попадались. Но их братва почему-то укладывала в глубине, не на видных местах, словно стесняясь плохой физической формы покойников.

Следователь в оперативной группе оказался мне знаком. Мы с ним вместе были на учебе в институте Сербского. Это были просто две недели отдыха. И красивая девочка-психиатр с волнительным именем Злата, которая курировала наши курсы. Но попробовать подружиться я с ней так и не решился. Да и Алиса тогда уже занимала почти все мои мысли и чувства. Может, это был последний шанс не попасть под ее полное влияние. Но не решился. Я не смог вспомнить имя этого парня. Поэтому, собрав все силы, активно, как со старым и добрым знакомым, с ним поздоровался. И с завистью посмотрел на раскладной стульчик, на котором он сидел.

Рюриков явно был слишком авторитетный жулик при жизни, чтобы силами района поднять такое дело. Это внушало оптимизм. Значит, через три-четыре дня дело заберут в город, а может, и раньше, то есть прям сегодня. Особенно если появится шанс на раскрытие. Хотя шансами тут и не пахло. Где это видано, чтобы убийство криминального авторитета было раскрыто. Их начнут раскрывать очень скоро, когда братва уже окончательно потеряет свою доблесть и окончательно утонет в буржуазной сытости и корысти. Когда бабки и кокос окончательно лишат движение романтики и справедливости. Но тогда на кладбище мне, простому районному следователю прокуратуры, дело казалось абсолютно безнадежным. А еще меня знобило, продувало и дико хотелось спать. Ну и тошнило, конечно. В аду есть специальное место, где мучаются ответственные дежурные, которые посылали за больными после вчерашнего следователями «козлов» с мощными рессорами для доставки командиров по пересеченной местности к месту танкового сражения.

Обстановка на месте преступления была напряженная. Подчиненные Евсеева без оптимизма бродили по округе, разыскивая гильзы в октябрьской грязи. Оружие киллер, или киллеры, тоже не сбросили, что было странно, но было. Евсеев стоял, широко расставив ноги, боком к генералам, чтобы не пропустить ни одного движения высокого начальства. Поза была очень мужественная, он явно позировал пустоте, на всякий случай, если генералы решат отвлечься от направления, где появится замминистра. А за оградой, шагах в двадцати, несколько бабушек внимательно следили за работой группы, очень всех нервируя. В особенно трудном положении оказался судмедэксперт. Он стянул с задницы убитого спортивные штаны с лампасами. Потом судмедэксперт закурил сигаретку, видимо, собираясь с силами. Ему предстояло измерить температуру убитого, а для этого надо было вставить в его задний проход огромный градусник. И при этом не шокировать бабушек. Этот судмедэксперт много курил. Он был в бригаде во время моего первого, еще не самостоятельного дежурства по городу. И вытаскивал сигареты из карманов убитых как из своих собственных. По одной. И никогда не забирал все. Мне показалось, что это какой-то эзотерический ритуал. После пятого вызова я привык. Сейчас бы вообще не заметил. Судмедэксперт заслонил собой от бабушек Рюрикова и попытался вставить ему градусник, не переворачивая покойника на живот. Это было не очень продуманное движение. Градусник издал жалкий звук и сломался. Из него вытекла большая капля ртути и упала на мокрую траву. Это отвлекло меня немного от болезни, голода и холода.

– И что теперь будешь делать? – с искренним любопытством поинтересовался я. Судмедэксперт вздохнул. Приложил руку в резиновой перчатке к голове Рюрика и уверенным тоном продиктовал:

– Температура тела определена тактильным методом и соответствует температуре окружающей среды. Сколько у нас сейчас?

– Когда из дома выходил, было девять, – ответил Евсеев.

– 12 градусов, – очень уверенно продиктовал судмедэксперт. В конце концов патологоанатомы – единственные врачи, которым не возражают пациенты.

В это время у меня за спиной началось мощное, хорошо организованное шуршание милицейскими плащами. Замминистра. Это не моя война, а раздраженная прибытием ненужных начальников рожа – моя. И поэтому я отошел немного в сторону. И стал просто зрителем, с удовольствием наблюдая удивленные лица судмедэксперта и моего знакомого следователя, чье имя я не помню. Их явно не предупредили. Впереди шел целый генерал-полковник милиции. За ним – три генерала и много просто полковников. Генерал-полковник безошибочно пожал руку Евсееву и еще двум оперативникам, которые не успели слинять. Это мы уже видели. Типа я не всегда был большим начальником. Я ваш. Я простой опер. Сыскарь. Сыщик. Понты, короче. Но вполне уважаемые понты. Замминистра задумчиво посмотрел на застреленного Рюрикова. Покачал головой. Я представил, как он сейчас скажет: «Да, постарел Рюрик». Или: «А я ведь тебя предупреждал, Рюрик». Но замминистра немного помолчал и как-то по-домашнему вдруг произнес:

– Уходит эпоха…

Развернулся и ушел. А за ним ушли, затаптывая последние следы, три генерала и много полковников. Евсеев сразу повеселел. И засобирался в отдел. Откуда-то из глубины могил появился местный оперуполномоченный Игорь Севастьянов, известный абсолютно всем как «Сева». У милиционеров чуйка на начальство природная. А Сева был на голову всех в этом деле круче, потому что до работы в милиции закончил военное училище. И даже командовал разведвзводом где-то в Средней Азии, если не врал. Поэтому умел маскироваться на местности потрясающе. Начальство в его сторону смотрело, а его не видело. Почти никогда.

– Милицейская субординация никуда не годится, – сходу заявил Сева. – Если бы армейский генерал-полковник до простого народа снизошел, то одних генералов было бы штук пятнадцать. А уж старших офицеров…

Отвлекающий маневр не удался. Евсеев, хоть и был благодушен в связи с отбытием начальства, но не рассеян.

– Ты где был? Тебя вызывали.

– Так точно. В 7.36. А мне дороги – час пятнадцать. И тут пешком от электрички. Я же сразу сюда....

В вопросах прибытия и дислокации Сева был неуловим. Евсеев понимал, что минут тридцать Сева где-то потерял, но ловить его на таких мелочах было бессмысленно. Сева обошел вокруг Рюрика и очень искренне, с интересом спросил судмедэксперта: