Ермак Тимофеевич

Брожение и ропот среди людей действительно все увеличивались. Некоторые уже громко выразили желание вернуться на Волгу.

– Что же это такое? – говорили они. – Так закиснуть здесь недолго, обабиться, многие уж милуются с дворовыми бабами да девками. Плохое дело это, не казацкое… Да и атаман стал сам не свой, ходит, словно сыч какой. Самому, чай, в тяготу…

– Кабы в тяготу было, увел бы, не подневольный, – слышалось замечание.

– А мы подневольные, што ли?.. – раздавался раздраженный голос.

– Зачем подневольные? В кабалу из нас никто не продавался.

– То-то и оно-то…

– Только как атаман, – замечали более благоразумные.

– Что атаман! Нянька он нам, што ли? И без него дорогу найдем.

– Как же без атамана?

– Другого выберем…

– Другого? Сказал тоже… А кого? Не тебя ли?..

– Зачем меня?.. Не меня и не тебя. Другие найдутся…

– Где они, другие-то?.. Надо, чтобы атаман атаманом был, чтобы знали его в окружности, имени боялись. Таков наш Ермак Тимофеевич.

– Ивана Кольцо попытать…

– Сказал тоже, Иван Кольцо… Не пойдет он…

– Для чего?..

– Супротив Ермака николи не пойдет… И пытать нечего…

– Так самому сказать… Ермаку…

– А как скажешь-то?..

– Круг собрать… А то ведь тошнехонько… Без дела лежать и от еды только брюхо пучить, совсем изведешься…

– Круг – это дело… Надо погуторить с товарищами…

Такие или подобные им шли разговоры среди новых посельщиков строгановских. Ермак Тимофеевич если не знал о них, то угадывал… Надо было дать дело людям, иначе брожение среди них могло принять большие размеры – люди действительно могли уйти, не выдержав скуки однообразной жизни, а это – что плотина: прорвется – не удержишь.

Такого мнения был и Иван Кольцо, не раз предостерегавший Ермака в этом смысле и даже побудивший его завести с Семеном Строгановым разговор о необходимости похода.

– Что ни на есть там будет, а люди, по крайности, ноги поразомнут, и то дело, – говорил Иван.

Поэтому он встретил вернувшегося из хором Ермака вопросом:

– Ну, что, как?..

– Пообождать просил недельку-другую, – ответил Ермак Тимофеевич.

– Ох уж это мне жданье да жданье… Дождетесь до беды, с людьми не управиться, как забушуют…

– Да много ли их бушевать-то будет?.. Большинство-то, кажись, довольно, краль завели себе, – горько усмехнулся Ермак.

– Не узнаю тебя, атаман, чему радуешься. Краль завели… Это-то и неладно, перепортятся вконец, к ратному делу годиться не будут… Только я наших людей знаю. Не из таковских… Смута выйдет, все пристанут к тем, кто из поселка тягу задаст на вольную волюшку, в степь просторную, куда и крали денутся, бросят, не жалеючи. Для казака нет лучшей крали, как пищаль да меч булатный…

По лицу Ермака во время горячей речи его друга и помощника пробежали мрачные тени. Он как бы слышал в этих словах упрек самому себе. Ведь он был почти рад этой отсрочке похода, выговоренной Семеном Иоаникиевичем. А все из-за чего? А из-за того, чтобы лишний раз увидеть в окне верхнего этажа хором строгановских стройную фигуру девушки, почувствовать хоть издали на себе взгляд ее светлых очей да ходючи в хоромы, быть может, ненароком встретить ее на одно мгновенье, поймать мимолетную улыбку уст девичьих.

Какой он казак? Какой он атаман разбойников? Баба он слабовольная!

Нет, надо покончить с этим… Не Ермаку Тимофеевичу поддаваться женским прелестям. Не радости семейной жизни на роду его написаны… Нарушишь главный завет отца – погибнешь ни за синь порох. Эти-то бродившие в его голове мысли и нагоняли тучи на его лице.

– Потороплю старика. Будь по-твоему, – сказал он Ивану Кольцу.

В голосе его послышалась невольная дрожь. Есаул удивленно посмотрел на него и тут только заметил особенно странное выражение его лица.

– Что это с тобою, Тимофеевич? В жисть не видел тебя такого-то…

– А что? – встрепенулся Ермак.

– Как что? Да ты туча тучей… Что с тобою приключилось?

– Ничего, так! Что-то не по себе, недужится… Засну вот, может, сном пройдет.

– Засни, засни, а я пойду с ребятами погуторю, может, и разговорю.

– Чего разговаривать их? Скажи, что скоро в поход двинемся, – раздражительно заметил Ермак Тимофеевич, укладываясь на лавку, подложив себе под голову скинутый им с себя кафтан.

Иван Кольцо взял шапку и пошел из избы, но на пороге оглянулся на уже лежавшего Ермака и сомнительно покачал головой.

– Приворожила, – проворчал он себе под нос. – Вот она, баба-то, сила! Ермака осилила.

Он окончил эту фразу за дверью избы и пошел, насвистывая, по селу.

Ермак Тимофеевич между тем не спал. Ему спать не хотелось. Он нарочно сказал, что заснет, чтобы некоторое время полежать с закрытыми глазами, сосредоточиться.

Уход есаула и друга был очень кстати. Ермаку не надо было притворяться спящим. Он был и так наедине с самим собою.

Ермак открыл глаза и сосредоточенно устремил их в одну точку. Перед ним проносится его прошлое. Кровавые картины разбоя и убийств так и мечутся в голове. Инда оторопь берет. Кругом все трупы, трупы. Волжская вода вокруг встреченных его шайкой стругов окрасилась алою кровью, стон и предсмертное хрипение раненых раздается в его ушах. Стычки со стрельцами и опять… смерть. Кругом лежат мертвые его товарищи, а он один невредимым выходит из этих стычек – разве где маленько поцарапают.

А для чего? Для чего хранила его судьба? Не для того же, чтобы стать захребетником Строгановых и скоротать свой век в этой высокой просторной избе, издали изнывая по красавице-девушке, впервые заронившей в сердце искру любви, которая день ото дня, чувствует он, разгорается ярким пламенем, сжигает его всего, места он не находит нигде.

Дождется он, что поведут ее с другим под честный венец, бают среди челядинцев строгановских, что жених есть на Москве у молодой хозяюшки, боярин статный, богатый, у царя в милости. Куда уж ему, Ермаку, душегубу, разбойнику, идти супротив боярина, может ли что, кроме страха, питать к нему девушка? Нет, не честный венец с ней ему готовится, а два столба с перекладиной да петля пеньковая. Вздернут его, сердечного, на просторе он и заболтается.

Да и лучше! Легче казнь вынести, нежели на глазах своих видеть ее с другим, хотя бы и с боярином.