– Что же Ермак-то? Чернявый, только глаза одни и горят полымем, не глаза бы, как есть мой Яшка, – заметила Домаша.
– Твой Яшка тоже парень красивый…
– Куда ему! Бросовый он парень, вот что… – с напускным равнодушием сказала Домаша. – Когда это он так полюбился тебе? – спросила она Ксению Яковлевну.
– Да, кажись, с того времени, как – помнишь? – пришли они сюда, как еще у окна мы стояли, он взглянул да и поклонился.
– Помню, помню… Только я не заметила ничего, потом и ты мне не говорила.
– Я и сама не знала до недавнего времени. Мерещился он мне как будто и наяву, и во сне… Потом несколько раз я с ним повстречалась… Еще пуще стало, а вот тут уже недели с две щемит мое сердце, от окна не могу отойти, все гляжу: не увижу ли его?.. Просто вся измаялась…
– Надо прознать, что он-то… Узнаешь, коли любит он, – легче будет, а нет – наплевать на него надо…
– Легко вымолвить… – задумчиво сказала Ксения Яковлевна. – А как прознать-то?..
– Ты только согласись, а я проведаю.
– Проведаешь! – почти радостно воскликнула Ксения Яковлевна. – Как же?
– А стороной, через Яшку… Он с ним дружит, балалайкой его подчас тешит тоже…
– Соромно, девушка.
– Что за соромно! Стороной проведаю, с опаскою. Так я закажу Яшке, как бы от себя… Он и оборудует, парень аховый… – Ксения Яковлевна молчала. – Что же, проведывать?
– Проведай… – чуть слышно ответила Ксения Яковлевна.
– Сегодня же я это оборудую. А ты, Ксения Яковлевна, брось куксить до поры до времени…
Строганова через силу улыбнулась.
XI
Ермак – знахарь
Ермак Тимофеевич между тем, пройдя в горницу Семена Иоаникиевича, застал его за писанием грамоты. Тот, не отрываясь от работы, повернул голову в сторону вошедшего и ласково произнес:
– Милости просим, гость дорогой, садись… Сейчас я управлюсь, погуторим с тобой.
Ермак сел на лавку. Семен Иоаникиевич стал продолжать, видимо с трудом, выводить буквы. Наконец он кончил и облегченно вздохнул, точно с плеч свалилась долго бывшая на них тяжесть.
– Посетил нас Господь Бог бедою… – невесело промолвил Семен Иоаникиевич.
– Бедою? – вопросительно-тревожно повторил Ермак Тимофеевич.
– Да, молодой, бедою… Племянница у меня есть, девка на возрасте. Может, видал ее?
– Видал, видал, – торопливо, дрогнувшим голосом произнес Ермак. – Что с ней, с Ксенией Яковлевной, приключилось?
– Да и сам я хорошо, молодец, этого не ведаю… Недужится девке, да и на тебе!
– Недужится? – снова повторил Ермак Тимофеевич.
– Да… Вот уже недели с две как бьется с ней нянька ее, Антиповна, старуха умная, преданная, всем, чем ни на есть пользует… Не действует. Краска с лица, почитай, сошла, с тела спала, тает девка на глазах и на поди…
– С чего бы это? – участливо спросил Ермак.
Его побледневшее лицо выдавало волнение, которое он старался всеми силами скрыть. И он достиг этого.
– И сами ума не приложим… Антиповна, кажись, до правды додумалась. Замуж пора ей…
– Вот оно что…
– Тут-то и закавыка, – продолжал Строганов. – В глуши живем, какие тут женихи… Вот и отписываю в Москву…
Старик жестом руки указал на написанную им грамотку.
– В Москву?
– Да, к боярину Обноскову…
И Семен Иоаникиевич вдался в подробности. Он рассказал Ермаку Тимофеевичу уже известное читателям: о приезде Степана Обноскова с царской грамотой, о впечатлении, произведенном на него Ксенией Яковлевной, о дозволенном сватовстве и пересылке грамотками.
Он не заметил, что каждое слово его точно ножом ударяет по сердцу его слушателя. Да и мог ли он представить себе это?
Ермак Тимофеевич сидел ни жив ни мертв, хотя всеми силами старался казаться равнодушным.
– Да до Москвы-то не близкий свет. Гонца сегодня пошлю, а когда он доедет и благополучно ли, когда ответ привезет, когда сам нареченный жених пожалует, много воды утечет, а девка не по дням, а по часам тает… Вот она беда-то какая. Посетил Господь… – закончил свой рассказ Семен Иоаникиевич.
Ермак Тимофеевич молчал.
– А ты ко мне, добрый молодец, с радостью или тоже с бедой? – спросил его Семен Иоаникиевич.
– Моя беда, Семен Аникич, полбеды, – отвечал Ермак. – Речь моя о ней и подождать может, а вот надо раскинуть умом, как помочь девушке-то…
– Как тут поможешь? Антиповна бает, что не к смерти, не умрет до замужества… Травкой ее хотели попоить, кровь, бает, жидит она, от густой крови, вишь, девка туманится… Антиповне и книги в руки, старуха дотошная.
– А знаешь, купец, пословицу: ум хорошо, а два лучше?..
– Это точно… Да к чему это?
– А к тому, что я, может, в этой беде помочь тебе могу.
– Ты?
– Да, я. Не гляди, что молод я, Семен Аникич. Много на своем коротком веку я видывал, иному старцу это не привидится, с тем и умрет, не увидит.
– Поверю, добрый молодец, жисть такая…