Герой конца века

Оказалось, что если бы он не был на службе, то давно был бы выслан из Петербурга. Конечно, теперь все забыто, но случись какой-нибудь казус после отставки, которую Савин ждет со дня на день, ему всякое лыко поставят в строку и вышлют, «куда Макар телят не гонял», вышлют без разговоров.

По счастливому для Алфимова стечению обстоятельств, вскоре явился к нему известный нам Мардарьев с векселем на Савина в четыре тысячи рублей для учета.

На Корнилия Потаповича, как мы знаем, нашло сомнение в качестве этого векселя, ввиду, как он объяснял сам Вадиму Григорьевичу, слишком быстрой и большой уступки и личности самого настоящего владельца векселя, и он предложил Мардарьеву сперва переговорить лично с Николаем Герасимовичем, попросил его, если он не отдаст денег, переписать вексель.

– А тогда возвращайся ко мне, посмотрим… – сказал Алфимов.

Читателям известен результат визита Вадима Григорьевича к Николаю Герасимовичу.

Вексель оказался, действительно, с изъянцем, а в разорванном виде, конечно, не стоил ни гроша, но ввиду близости отставки Савина, у Корнилия Потаповича зародился во время беседы с Вадимом Григорьевичем в голове хитроумный план воспользоваться этим поступком Савина, подать на него жалобу и всякими путями, правыми и неправыми, добиться его высылки.

«Десяти тысяч не пожалею тому, кто устранил с моей дороги этого сорванца!» – звучали в ушах Алфимова слова Колесина.

«Десять, не десять, а пять тысчонок сорвать можно…» – рассудил Корнилий Потапович, и вот причина, почему он сперва играл с Мардарьевым, как кошка с мышью, а затем предложил ему сто рублей за разорванный вексель и жалобу на Савина.

Выйдя на полчаса ранее своего обычного времени из низка трактира, Корнилий Потапович пешком – он никогда в жизни не ездил на извозчиках – отправился на Васильевский остров.

Путь был не близкий, но Алфимов не заметил его, идя ровною походкою и не спеша. Алфимов знал, что ранее шести часов он не застанет дома Аркадия Александровича Колесина.

Было без четверти шесть, когда он достиг Большого проспекта и вошел в ворота вычурного дома.

Он не вошел в парадный подъезд, а повернул к левому флигелю, где жил с семьей камердинер Колесина, Евграф Евграфович, и, кроме того, помещалась и другая прислуга дома.

Евграф Евграфович Крутогоров являлся, впрочем, во флигель только в отсутствие барина, днем и вечером, а ночью находился в главном доме, где ему около спальни Аркадия Александровича была отведена маленькая комнатка. Евграф Евграфович оказался во флигеле и радостно приветствовал Корнилия Потаповича.

Он знал, что барин ведет с Алфимовым большие дела, знал не только как приближенное к Колесину лицо, но принимал, хотя и очень незначительное, участие в прибылях ростовщика, который считал необходимым задабривать камердинера выгодного клиента, «почтенного и благородного человека», маленькими денежными подарками. Корнилий Потапович даже не ограничился этим, а покумился с Евграфом Евграфовичем, окрестив его последнюю дочь. Куме и крестнице он тоже нашивал дешевенькие подарки.

По этой допущенной роскоши можно судить, насколько он «уважал» Аркадия Александровича Колесина или, лучше сказать, насколько считал для себя выгодным иметь его в числе своих клиентов.

Едва Алфимов показался в передней комнате флигелька, как Евграф Евграфович воскликнул:

– Куму почтенье… Жена, дядя Алфимыч… Самоварчик!..

– Не надо, не надо, – замахал руками Корнилий Потапович, не раздеваясь, входя в следующую комнату, заменявшую и гостиную, и спальню супругов; в соседней комнате слышался крик детей – Евграф Евграфович имел в своем распоряжении две комнаты и переднюю.

– Почему это не надо?.. Дорогой гость… – возразил Евграф Евграфович.

– К самому я, по важному делу… Нету еще?..

– Нету… Да должен сейчас быть… Раздевайтесь, кум.

Корнилий Потапович только что начал расстегивать свое пальто, как на дворе послышался шум въехавшего парного экипажа.

– Сам? – спросил Алфимов, снова застегивая расстегнутую пуговицу.

– Он, легок на помине… Надо бежать… Ты посидишь или со мной?

– С тобой… Дело, говорю, казусное, так и доложи, что о Савине…

– О Савине… Это сейчас позовет… – бросил уже на ходу Евграф Евграфович, вместе с Корнилием Потаповичем выходя из флигелька и огибая угол дома, чтобы пройти в него с заднего крыльца.

– Пройди ко мне в комнату… – сказал первый. – А я сейчас доложу, только раздену.

Евграф Евграфович отправился в кабинет, откуда через полчаса вернулся к себе и сказал снявшему пальто Корнилию Потаповичу:

– Иди, зовет…

Алфимов своею ровною походкою через умывальную и спальную комнату, видимо знакомым ему путем, направился в кабинет.

Аркадий Александрович в дорогом синем атласном халате с бархатными отворотами в тень и большими шнурами, с кистями у пояса полулежал на одном из турецких диванов и, видимо, с наслаждением втягивал в себя дымок только что закуренной гаванны.

Аромат сигары несся в воздухе, раздражающе щекоча обоняние.

– Корнилий Потапович! – сквозь зубы, не вынимая изо рта сигары, воскликнул Колесин. – Приехал?

– Никак нет-с, пришел…

– Устал?

– Нет-с, с чего устать, близко.

– Это с Николаевской-то?

– С Невского…

Вопросом о том, приехал ли Алфимов или пришел Аркадий Александрович допекал его при каждом его появлении в своем кабинете.

– Садись… – Колесин указал на стоявший перед диваном низенький пуф.

– Я к вам по делу, может могу вам устроить то, о чем намедни вы говорить изволили… насчет Савина, Николая Герасимовича…

– Мне говорил Евграф… что же ты придумал?..

– Казусное, скажу, вышло дельце… Дозвольте маленько сообразить…

– Ну, соображай…

Корнилий Потапович замолчал, видимо, что-то усиленно обдумывая.

XXI

Договор

Алфимов молчал.

Аркадий Александрович нетерпеливо теребил кисти халата.

– Надумался… говори же… – не вытерпел наконец он.