– Погоди, Сонь, погоди.
– Чего годить, гожу, больше двенадцати лет гожу.
– Только вот насчет векселя-то Семиладова дело, говорю, дрянь.
Софья Александровна тем временем овладела собой и молчала.
– Алфимов сто рублей дает.
– Давал, – поправила Мардарьева.
– Нет, теперь дает, прах его знает почему, а дает за склеенный. Надо будет склеить, все равно и сто рублей лучше, чем ничего.
– Зачем же он ему понадобился?
– Говорю, прах его знает… Да вот что, ты баба умная, может рассудишь, я тебе все по порядку расскажу… Рассказать?
– Да говори, ну тебя! – кивнула Софья Александровна, принимаясь снова за работу.
Вадим Григорьевич откашлялся и обстоятельно, шаг за шагом, не пропуская ни одной самой ничтожной подробности, рассказал Софье Александровне все происшедшее с ним за сегодняшний день: визит к Савину, разорвание векселя, полет из номера Европейской гостиницы, беседу с Корнилием Потаповичем и, наконец, предложение последнего за склеенный вексель и прошение заплатить ему завтра утром сто рублей.
– Поняла ты что-нибудь из всего этого? – спросил Вадим Григорьевич жену, окончив рассказ.
– Поняла… – отвечала та.
– Что же ты поняла? – вытаращил на нее глаза Мардарьев.
– А то, что Алфимов плут, а ты – дурак.
– Рассудила, нечего сказать… Первое я и без тебя знаю… а второе…
– Второе я давно знаю… – перебила Софья Александровна. – Да что толковать… склей вексель-то, напиши и подпиши прошение, а я завтра сама к этому «алхимику» пойду.
– Ты?
– Да, я, увидим, чья возьмет… Поверь моему слову, я тебе никогда не лгала, что завтра ты двести рублей от меня получишь, сиди дома и жди.
– Ой ли!
– То-то ой ли.
– Пожалуй, что и так… Потому, если насесть на него, он двести рублей даст… Характеру-то у меня только нет.
– Дурак!
– Опять… Заладила, точно попугай… Может я не хочу тебя в это дело вмешивать.
– Дважды дурак… – хладнокровно отрезала Софья Александровна.
– Хорошо, будь по-твоему… Только чтобы мне двести целиком. Я сам уж тебе дам… Экипироваться надо – обносился.
– Сказано из рук в руки отдам… Чего тут – экипируйся на здоровье, да только одежду не пропей.
– Видит Бог.
Придя к такому соглашению, супруги занялись каждый своим делом.
Софья Александровна зажгла, так как уже начало смеркаться, висевшую над большим столом висячую лампу, одну из тех, которые бывают обыкновенно в портновских мастерских. Лампа осветила всю комнату и при свете ее можно было не только шить за большим столом, но и писать за ломберным, где и поместился Вадим Григорьевич клеить вексель и писать прошение.
Вечер пролетел незаметно. Напились чаю, рано отужинали и легли спать. Вадиму Григорьевичу не спалось, он долго ворочался на своем диване.
На другой день еще задолго до девяти часов утра Корнилий Потапович Алфимов пришел в известный нам низок трактира на Невском.
Проходя по еще пустым комнатам в свой кабинет, он спросил у полового:
– Никто не спрашивал?
– Никто-с.
– Мардарьев не был?
– Никак нет-с.
Войдя в кабинет, он сел на свое обычное место и принялся за поданный ему вчерашний разогретый чай.
Во всех его движениях заметно было нетерпеливое ожидание. Он то и дело смотрел на свою луковицу. Наконец стрелка часов стала уже показывать четверть десятого.
– Что бы это могло значить? – уже вслух произнес Алфимов. В это время половой осторожно отворил дверь кабинета и взглянул в нее.
– Лезь, лезь… – по привычке произнес Корнилий Потапович.
– Там вас женщина какая-то видеть желает.
– Какая такая женщина?
– Не могу знать.
– Пусть лезет.
Половой отворил дверь и пропустил Софью Александровну Мардарьеву, одетую не только довольно чисто, но с претензией на моду. Алфимов уставился на нее своими бегающими глазами.
– Что вам угодно?
– Я Мардарьева, жена Вадима Григорьевича.
– А-а… садитесь. Что же он сам?
– Захворал… Вчера вечером еще здоров был, а сегодня утром головы от подушки поднять не может.