Как она волшебно была хороша в этом костюме, с маленькими крылышками за спиною. Мягкие складки белого кашемира красиво облегали ее формы, маленькие ножки были совершенно на виду.
В комнату заглянула Мери Михайловская.
– Вам идти! – сказала она.
Анжелика вышла на сцену.
Занавес был спущен. Две свечи горели на полу. Сцена была пуста, только посредине помещался пьедестал.
Несколько человек стояло вокруг.
Граф Владимир, в белом греческом плаще, подошел к ней.
Ей казалось все это сном.
Ее поставили на пьедестал.
Рядом с ней на коленях стал Владимир и обнял ее. Она вздрогнула, очнулась и слегка отшатнулась от него.
– Ближе, ближе станьте, – сказал князь Вельский, – так нельзя.
Анжелика придвинулась к графу и замерла.
Оба они забыли весь мир, смутно слышали шепот, восторги окружающих, потом кто-то сказал, чтобы они не сходили с пьедестала тотчас как опустится занавес, потому что, наверное, потребуются повторения.
Наконец занавес поднялся.
Они не слыхали взрыва рукоплесканий, криков восторга, не видали ревнивых взглядов Облонского, сидевшего в первом ряду. Они видели и чувствовали только близость друг друга.
Занавес опустили.
На сцене не было никого и было почти темно.
Анжелика зашаталась и склонилась к Владимиру. Он поднялся с колен, поддерживая ее. Взоры их встретились, и губы как-то сами собой слились в долгом, страстном поцелуе.
Через мгновение он стоял в прежней позе, с трудом поддерживая Анжелику, бывшую почти без сознания.
Занавес поднялся на минуту, и затем Владимир на руках унес Анжелику в ее уборную.
Все занялись следующей картиной: «Четыре времени года», и они снова остались одни.
Он положил ее в кресло и опустился перед ней на колени, покрывая порывистыми, горячими поцелуями ее руки.
Она пришла в себя и поднялась с кресла.
Он вскочил с колен и стал перед ней, глядя на нее безумным взглядом.
Она подошла к нему совсем близко.
– Я люблю вас, граф… люблю больше жизни. С вами жизнь, счастье, без вас – смерть и мрак, а между тем…
Голос ее, до сих пор твердый, прервался.
– Нам нужно расстаться и навсегда – мы оба не свободны.
– Анжелика! – с отчаянием воскликнул он. – Зачем, зачем вы…
– Все равно, – перебила она, – вы были не свободны, все равно вы должны жениться на Елен.
Она остановилась, с трудом переводя дыхание.
– Прощайте, Владимир Николаевич. Я больше не вернусь в ваш дом, поеду к Горловым, потороплю со свадьбой.
Он не дал ей договорить. Она была в его объятиях.
– Никогда, никогда, – повторял он между страстными ласками и поцелуями, – ты не будешь принадлежать другому, ты моя, моя, несмотря на все препятствия.
– Володя… нельзя… – слабо протестовала она, а между тем отдавалась его ласкам, отвечала на его поцелуи, чувствовала неразрывную связь, образовавшуюся между ними, расторгнуть которую могла одна смерть.
Она пугалась его страсти, старалась успокоить его. Каждую минуту мог кто-нибудь войти.
Наконец она вырвалась от него, и едва он успел уйти, как в комнату вошел князь Облонский и остановился пораженный.
Анжелика с матовой бледностью истомы на лице, с пылающими глазами и полуоткрытыми, пересохшими губами казалась воплощением какой-то дикой страсти.
– Анжелика, что с вами? – медленно спросил он, всматриваясь в нее.
С трудом подавляя свое волнение, она строго взглянула на него.
– Как вы смели войти без позволения? – резко спросила она.
– Простите… – прошептал он, забывая свои подозрения под обаянием ее красоты.
Он сделал было шаг к ней.
Она быстрым, повелительным движением руки указала ему на дверь.
– Sortez, prince[6 - Выйдите, князь (франц.).].
В голосе ее звучала бесповоротная решимость.
Он вышел.
Она упала на колени и зарыдала.
Это были рыданья счастья, облегчившие ее наболевшую душу.
Успокоившись и переодевшись, она объявила, что едет домой, так как чувствует себя нездоровой.