Малюта Скуратов

– Скоро ли государь? – спросил князь Василий.

– Теперь, должно, скоро, вместе выехали из слободы, только я для встречи и чтобы тебя оповестить со своею челядью поторопился, – отвечал князь Никита.

Княжна снова удалилась в свои горницы.

– Государь-батюшка стал ноне совсем как при царице Анастасии, царство ей небесное, место покойное, – заговорил князь Никита, – доступен, ласков и милостив ко всем, а ко мне нечего и молвить, уж так-то милостив все это время с твоего, брат, отъезда был, как никогда; шутить все изволил, женить меня собирается… О тебе расспрашивал, о женихе, о невесте… Я все ему, что знал, доподлинно доложил…

– И ноне весел?

– Весел, не в пример другим дням весел… Алеша Басманов мне сказывал, что везет он с собой целый ящик камней самоцветных в перстнях, запястьях и ожерельях в подарок дочери твоей, а моей племяннице, а для жениха соболей…

– Подай, Господи, великому государю многие лета здравия и благоденствия, – почти хором сказали все присутствующие, кроме князя Воротынского.

Он сидел понурив голову и, видимо, думал невеселые думы, что даже обратило внимание князя Никиты.

– Ты чего, сокол ясный, затуманился? Кажись, не ко времени?

Владимир вскинул на него свои красивые глаза, но тотчас прикрыл их выражение ресницами.

– О покойном батюшке взгрустнулось. Кабы был он жив, подумалось, быть может, царь-то и его бы помиловал… – отвечал он после некоторой паузы.

– Чего же думать о том, чего не воротишь? С того света его не вернешь, царство ему небесное! – заметил князь Василий.

– Он теперь на небе за кровного радуется, – счел нужным вставить слово отец Михаил.

– Истинно, батюшка, радуется. Его праведными молитвами, может, все и сделалось… Услышал его Господь Вседержитель и смягчил к сыну его царево сердце на радость нашу с братом, друзьям покойного князя Никиты, – подтвердил витиеватый царедворец.

– Верно, верно! – закивал головой в сторону брата князь Василий.

Владимир Воротынский между тем пересилил себя и с веселым лицом начал беседовать о чем-то с Яковом Потаповичем.

– Чего же это не едет государь? Уж в дороге чего, избави Бог, не случилось ли? – стал беспокоиться князь Василий.

– Чему случиться?.. Может, едут с прохладцем… – успокаивал его брат.

– Едут, едут! – раздались крики на дворе.

Вбежавший слуга подтвердил известие.

Княжна Евпраксия снова вошла в горницу, где находились мужчины.

Через несколько минут двор наполнился опричниками, и выбежавшие на крыльцо для встречи царя и гостей князь Василий и Никита увидали входящего по ступеням одного Малюту.

На его толстых губах змеилась злобная усмешка.

Холодом сжались сердца обоих братьев.

– А государь? – упавшим голосом спросил князь Василий, вводя в горницу «царского любимца».

– Государя вам долго, смекаю, подождать будет надобно… – растягивая умышленно слова, отвечал Григорий Лукьянович и обвел всех присутствующих торжественным взглядом, метнув им в особенности в сторону княжны Евпраксии.

Лица всех приняли вопросительное выражение.

– Государю сильно занедужилось, и он вернулся в слободу, а меня послал сюда уведомить…

– А не наказал, до какого дня отложить обручение? – спросил князь Василий.

Князь Никита, поняв сразу, что Малюта, этот вестник несчастья, ведет с ними злую игру, молчал, бессильно опустив голову на грудь.

– Нет, не наказывал, – злобно усмехнулся опричник, – да только, смекаю я, и обрученье отложить в долгий ящик придется, потому что до молодца вот этого, – он указал на князя Владимира и сделал к нему несколько шагов, – у меня дело есть… По государеву повелению, надо мне будет с ним малость побеседовать.

– Где прикажешь? Может, нам выйти?.. – начал было князь Василий.

– Не здесь, князь; мы место для беседы найдем укромное, без лишних людей, да и тебя с семьей беспокоить мне не приходится, я его с собой возьму… Пойдем, князь Воротынский, – он с особой иронией подчеркнул его титул, – по приказу царя и великого князя всея Руси Иоанна Васильевича, ты мой пленник! – торжественно произнес Малюта, подходя к Владимиру и кладя ему руку на плечо.

Тот стоял, низко опустив голову.

Князь Василий понял.

В тот же момент раздался душу раздирающий крик. Княжна Евпраксия, как разъяренная львица, бросилась между князем Владимиром и Григорием Лукьяновичем и с силой хотела оттолкнуть последнего. Все это произошло так быстро, что никто не успел удержать ее.

– Не дам его, не дам…

– Не замай, красавица, на твой пай молодцов хватит, да и с этого красота-то не слиняет вся, я его самую малость пощупаю… – захохотал Малюта, одною рукою с силой отстраняя княжну, а другою направляя к выходу Воротынского.

– Будь же ты проклят… – не договорила княжна и без чувств упала на руки подскочивших отца, дяди и Якова Потаповича.

Григорий Лукьянович насмешливо оглядел эту группу, злобно сверкнув глазами в сторону Якова Потаповича, и вышел, пропустив впереди себя князя Владимира. Последний тотчас же по выходе на крыльцо был окружен опричниками, связан и положен в сани, в которые уселся и Малюта. Вся эта ватага выехала с княжеского двора, оставив в полном недоумении собравшуюся поглазеть на царя княжескую дворню.

Находившиеся в княжеских хоромах также долго не могли прийти в себя от неожиданного удара. Княжну Евпраксию замертво отнесли в опочивальню. Бледный, испуганный насмерть отец Михаил стоял в глубине горницы. Яков Потапович с помощью сенных девушек понес бесчувственную невесту. Князь Василий и Никита в застывших позах стояли посреди комнаты и растерянно глядели друг на друга.

– Что же это значит, брат? Шутка, что ли, над верным слугой? Глумление над ранами моими, над кровью, пролитой за царя и за Русь-матушку? Али может, на самом деле царю сильно занедужилось и он, батюшка, к себе Владимира потребовал!.. Только холоп-то этот подлый не так бы царскую волю передал, кабы была она милостивая, – почти прошептал князь Василий.

– Не видать разве, святая ты простота, – горько усмехнулся князь Никита, – что слопал, видимо, нас рыжий пес, улучил минуту, когда я вперед ускакал, и обнес змеиным языком своим. Такую, быть может, кашу в уме царском заварил, что и не расхлебаешь. Подозрителен государь не в меру; в иной час всякой несуразной небылице поверит, а прощелыга Малюта ой как знает улучить такой час…

– Да чем мы ему-то поперек дороги стали? Я, кажись, далече от царя, а ты с ним был в дружестве…

– В дружестве… – снова усмехнулся князь Никита. – Это было, да давно сплыло; почитай с год как на меня он зверь-зверем смотрит.

– Да за что же?

– А пес его разберет, что в его дьявольской душе таится!.. Танька-ли, цыганка, что перебежала от тебя, да у него, бают, в полюбовницах состояла, чего нагуторила, – ноне мне сказывали, и от него она сбежала, – али на самом деле врезался старый пес в племянницу…

– А, так вот что!.. Теперь я понял… Горе нам, горе! – всплеснул руками князь Василий и, упав на грудь своего брата, зарыдал.

Князь Никита сам стоял погруженный в мрачные думы о неизвестном, тревожном будущем.

– Господь милосерд!.. – подошел к ним отец Михаил. – Скорбь отчаянная – грех тяжкий… Надо спешить к царю, может, вам и удастся расстроить козни вражеские и положит он снова гнев своей царский на милость.