Тихим шепотом, со всеми мельчайшими подробностями, рассказала Анна Филатьевна Анфисе всю свою жизнь у княгини Святозаровой, отъезд в Несвицкое, подкуп ее покойным Степаном Федоровичем, подмене ребенка, который был отправлен к соседке Потемкиной.
– Вот на какие деньги, Анфисушка, разжились мы с Виктором Сергеевичем… Он, покойничек, царство ему небесное, об этом, в могилу сошел, не узнав… Ни духу я не признавалась, ты одна знаешь, суди меня… Разве деньги эти не петля дьявольская… Господи, прости меня, грешную…
Старушка, несколько раз крестившаяся во время рассказа Анны филатьевной, молчала.
– Вот какова я, окаянная… Грех совершила незамолимый, смертный, младенца обидела… В геенну себе путь уготовила…
Анна Филатьевна залилась горькими слезами. Анфиса вышла из своего оцепенелого состояния.
– Коли искреннее раскаяние чувствуешь… Бог простит… Он милостив… «Не до конца прогневается, ниже век враждует». В писании сказано… Не мне отговаривать тебя от твоего подвига… Сам Господь, быть может, вразумил тебя… Только вот что… княгинюшке своей ты все это расскажи, может, она сыночка своего и найдет…
– Ох, идти-то мне к ней боязно… – сквозь слезы прошептала Анна Филатьевна.
– Что тут боязно, передо мной покаялась, и перед ней покайся… К Богу-то тоже идти надо с душою чистою…
– Ох, боязно…
– Со мной пойдем, чего не сможешь… я доскажу…
– Пойдем, Анфисушка, пойдем… Только вот с этими закладами справиться, с завтрашнего дня, чай, ходить начнут узнавать, что и как…
– Как же с ними ты сделаешь?..
– Раздам, все раздам… дарма, за помин души раба Виктора.
– Пойдем-ка спать теперь, касаточка, утро вечера мудренее. Помолимся, да и на боковую…
Анна Филатьевна с Анфисой отправились в спальню.
Долго молились они перед образами, и обе плакали…
Кончив молитву, старушка перекрестила Анну Филатьевну и пошла на кухню.
Она сразу заснула.
Анна Филатьевна не могла от пережитого волнения долго сомкнуть глаз и задремала только под утро.
IX. Неожиданная благодетельница
Был седьмой час утра, когда в парадной двери дома Галочкиной раздался первый звонок.
Анна Филатьевна еще спала.
Первым посетителем оказался тот чиновник, который на панихидах и накануне на похоронах пророчил всем, что заложенные у «Галки» вещи пропадут и грозился дойти до самой царицы.
Ему отворила Анфиса. Она встала рано и была очень сосредоточена. Ее на самом деле поразила исповедь ее хозяйки и благодетельницы.
Проснувшись и помолившись Богу, она раздумалась о людских прегрешениях.
– Вот, кажется, живут люди… дом – полная чаша, истинно Божеское благословение на нем почет, а поди ж ты, что на поверку-то выходит… Что внутри-то гнездится… Так и яблоко, или другой плод какой, с виду такой свежий, красивый, а внутри… червь… Так-то…
Эти философские рассуждения старушки прервал раздавшийся звонок.
Анфиса поплелась к двери…
– Пошли… поехали… Прости, Господи!.. – ворчала она.
Чиновник вошел с видимо напускною важностью.
– Хозяйка дома?
– Спит еще…
– Спит. Мужа вчера похоронила, а спит.
– Да что же ты ей, батюшка, не спать прикажешь, столько дней намаявшись и всю ночь глаз, может, не сомкнувши… – рассердилась Анфиса.
– Ночь, говоришь, не спала?
– Вестимо, не спала, этакое горе.
– Ну, им, богатеям, такое горе с полгоря…
– Деньжищ, чай, покойный уйму оставил?
– А ты, ваше благородие, считал…
– И считать нечего… знаем… слухом, чай, земля полнится…
– Не всякому слуху верь, ваше благородие, да если и впрямь денег много… разве с ними-то, окаянными, горя люди не видят… еще большее…
– Да ты, кажись, тетка, начетчица, с тобой не столкуешь. Мне бы хозяйку повидать…
– Вот проснется… выйдет…
– Проснется… выйдет… Мне тоже не досуг, на службу царскую надобно…
– Так и иди на службу, а уж не обессудь, будить не стану; пусть поспит, болезная…
– С чего это ты к ней больно жалостлива, али вчерась щедро одарила?
– Это тебе, ваше благородие, ни к чему. А будить для тебя не стану, вот весь и сказ… – окончательно озлилась старуха.
Чиновник, видя непреклонность служанки, смирился.
– Что ж, и не буди, коли на самом деле она всю ночь не спала… я подожду.
У него мелькнула мысль, что если «Галчиху» разбудят, она встанет злая и, пожалуй, что табакерка его и впрямь пропадет.