В тени дождя

– Нет, никогда не слышал.

– Тогда я вам расскажу. О профессоре Поборски знают очень немногие. Основная часть его плодотворной работы пришлась на начало столетия. Всю свою сознательную жизнь он провел в Праге: жил и работал здесь, только иногда выезжая на конференции и прочие мероприятия, посвященные его профессии. И вот однажды, когда профессор Поборски был на семинаре в Лондоне и общался с коллегами, ему в голову пришла очень интересная идея. Само собой, в стройную теорию она сформировалась далеко не сразу, но уже через несколько месяцев в одном из уважаемых изданий появилась статья под заголовком «Теория о вечном покое».

– Простите, я перебью. А вы были знакомы с профессором или только читали статью? – Мой интерес не позволил дождаться окончания рассказа.

– Был знаком, – кивнул Антонио. – Мы познакомились случайно в поезде. Оба ехали в Мадрид, и наши места оказались рядом. Я заметил в его руках книгу Иммануила Канта «Критика чистого разума», и у нас завязался долгий и очень интересный разговор. Могу продолжить?

– Конечно.

– Если вкратце и не вдаваясь в подробности, то его теория заключается в том, что люди живут только для того, чтобы однажды умереть и получить наказание, соразмерное прожитой жизни. И не важно, чьими руками будет приведен в исполнение приговор. Бог, дьявол, Кришна, Будда – это все второстепенные вопросы. Он говорил о том, что тот, кто в течение жизни был несчастен и страдал, после смерти обретет вечный покой, то есть навсегда исчезнет из этого мира. Он подразумевал забвение. А тот, кто был счастлив и у кого все получалось, обречен на вечные страдания. Как вы думаете, Саймон, почему? – Антонио слегка наклонил голову набок, ожидая услышать мой ответ.

– Возможно… – только и смог вымолвить я, а затем повисла долгая пауза. – Возможно, их счастью необходим противовес? То есть своими страданиями после смерти они уравнивают чашу весов?

– О нет, доктор! Совсем не поэтому, – категорично замахал руками Антонио. – Дело здесь в том, что, по мнению профессора Поборски, счастья в жизни возможно достичь только благодаря несчастью других. Люди становятся счастливыми в любви, делах и тому подобном только потому, что они кого-то обошли или у кого-то что-то не вышло. В том смысле, что они стали преградой на пути чужого счастья. Именно поэтому после смерти им суждено вечно расплачиваться за свой жизненный путь, проложенный по телам других. А тот, кто был несчастен и тем самым не становился ни у кого на пути, в качестве награды получит вечный покой за чистоту своей души.

– Вам не кажется, что теория слишком жестока? Она не может быть правдой, – удивился я услышанному от Антонио.

– Это всего-навсего одна из теорий, доктор. Как и многие другие философские мысли, она дает свою трактовку и объяснение нашей жизни и при этом может быть с легкостью опровергнута другой теорией, которая также ничем не подкреплена на практике. Только есть один нюанс: каждое мнение содержит в себе хотя бы крупицу истины. – Антонио снова улыбнулся и пропел пару строчек на испанском языке.

Я сделал несколько шагов по комнате, позволив себе поддаться размышлениям о теории профессора Поборски. Неужели человеческая жестокость или скорее комплексы прошлого способны создать подобную идею? Любая мысль, рожденная нашим разумом, отчасти представляет собой отражение пережитых событий. Если привести грубый пример, то я мог бы предложить представить девушку, подвергшуюся насилию: ее восприятие мужчин способно в корне измениться. Она будет их бояться или рассматривать как врагов. И вся дальнейшая ее жизнь будет основана на взгляде через подобную призму. Судя по всему, профессор Поборски также пережил некую психологическую травму, заставившую его разум породить теорию о вечном покое. И пусть Антонио действительно прав, говоря, что в любой точке зрения содержится хоть крупица правды, но я не желаю видеть правду в теории Томаса Поборски.

– Скажите, Антонио, а вы верите в жизнь после смерти? – поинтересовался я.

– Хм. Даже не знаю, как сказать, но…

Раздался громкий стук в дверь, и из-за нее послышался юношеский голос: «Доктор Саймон Брис, вас просят приехать в больницу! Доктор Саймон Брис!»

Я отворил дверь и увидел на пороге молодого парнишку в сдвинутой набок кепке. Он выглядел словно карикатура из юмористического журнала, особенно учитывая его невысокий рост, веснушчатое лицо и оттопыренные уши.

– Добрый день, – поприветствовал я незнакомого мне человека.

– Добрый день, доктор. Вас просят скорее приехать в больницу. – Парень вытер нос рукавом своего пиджака. – Я приехал прямиком из больницы. Машина ждет нас внизу.

– А что случилось?

– Сегодня нашли очередную жертву убийцы, и вас просят сделать вскрытие.

– Но к чему такая спешка? – Ради вскрытия за мной еще никогда не посылали машину.

– Не знаю. Об этом вам лучше спросить полицейских. Они будут сидеть в больнице, пока не получат результаты.

– Разве, кроме меня, некому больше этим заняться? – Я знал как минимум трех врачей, один из которых должен был сегодня дежурить.

– Извините, сэр. Я действительно не знаю. Мое дело простое: сказали съездить за доктором Брисом, я и приехал.

– Ладно, поехали. Я только быстро оденусь. Можете пока пройти в квартиру.

Я уступил ему дорогу, и он зашел в комнату.

– Познакомьтесь, – сказал я, указывая на Антонио, – мой хороший друг Антонио Домингес. А кстати, вашего имени я так и не знаю.

– Леонард, – стягивая с головы кепку, стеснительно произнес веснушчатый парень.

– Приятно познакомиться. – Я крепко пожал ему руку. – Я быстро, Леонард.

После этих слов я направился в комнату, чтобы разыскать подходящую одежду. Пока натягивал брюки и рубашку, до меня доносились голоса Антонио и Леонарда. Мой сосед расспрашивал парня о том, как ему работается в больнице, а тот старался отвечать как можно короче и сдержаннее. То ли он чувствовал себя очень неловко, то ли ему просто была неприятна вся ситуация и хотелось быстрее выбраться из незнакомой квартиры.

Труднее всего оказалось найти пиджак. Я не имел ни малейшего понятия, куда засунул его вчера вечером. Не обнаружив его ни на кресле, ни в шкафу, я предпринял отчаянную попытку и встал на колени, чтобы заглянуть под кровать. Там он и оказался. На правом плече оказался внушительный комок пыли, указывавший на необходимость срочно убраться в квартире, ведь могло сложиться впечатление, что прошлый раз здесь убирались, когда еще были живы динозавры. Я не то чтобы сделал выводы, но снял его с пиджака и закинул обратно под кровать.

– А вот и доктор! – с облегчением воскликнул Антонио. – Я оказался не самым лучшим собеседником для молодого человека.

Леонард ничего не ответил, а лишь потупил взгляд.

– Поехали. Не будем терять ни минуты. Хочу поскорее разобраться с этим делом, – схватив по пути пальто, сказал я Леонарду.

– Да, сэр, – согласился парнишка, не поднимая глаз.

– Доктор, а вам точно не повредит…

– Спокойно, Антонио. – Я был практически уверен, что он собирался спросить про выпитый алкоголь, и потому поспешил прервать фразу. – Не стоит переживать. Лучше ожидайте меня с интересными новостями.

Вскрытие неизвестности

Мне предстояло провести первое вскрытие на должности врача в новом для меня городе. Когда я приехал сюда, меня сразу поставили перед фактом, что это будет входить в должностные обязанности. Не знаю почему, но тогда я не решился спросить, по какой причине именно я должен заниматься подобными вещами, а не патологоанатом. С тех пор вопрос так и остался без ответа. Правда, я заметил, что патологоанатома попросту нет в штате больницы и каждый из врачей по очереди берет на себя обязанности по вскрытию умерших.

В действительности вскрытие являлось для меня одной из самых ужасных процедур. Звучит странно, не спорю. Врач, которого трясет при одной мысли о трупах, представляет собой довольно жалкое зрелище и вряд ли вызовет доверие.

На мой взгляд, копошиться внутри мертвого человека – все равно что пытаться увидеть его грязные тайны, которые он так усердно скрывал на протяжении жизни от окружающих. Ухватить одну из них между селезенкой и желудком и рвануть вверх. Она будет извиваться, пытаться вернуться обратно, а ты крепко держишь ее, сжимая руками в резиновых перчатках, и смотришь, как она медленно угасает на свету раскаленных ламп. Безумная мысль.

И вот я стоял и смотрел на того, кто всего лишь день назад жил, дышал, мыслил, а теперь его просто нет. Здесь осталась только внешняя оболочка, которую через несколько мгновений должен разрезать острый хирургический скальпель для того, чтобы попытаться узнать то, что было известно мертвецу, но о чем он никогда не сможет поведать сам.

Двое полицейских ожидали результаты вскрытия наверху, попивая больничный чай и заигрывая с медсестрой. Самое интересное, что она была нисколько не против подобного флирта, несмотря на обручальное кольцо на безымянном пальце. Когда я увидел ее впервые, она показалась мне слишком строгой для своих двадцати двух лет. Однако теперь я взглянул на нее с совершенно другой стороны. Сняв привычную маску, она оказалась девушкой, которой очень важно было внимание окружающих. Трудно описать словами – гораздо лучше видеть собственными глазами. Ее смех, улыбка. Она радостно утопала во внимании к своей персоне. Да черт бы с ними со всеми! Пусть делают что хотят. У меня сейчас совсем другая цель.

Вокруг были только холод и тишина. Над головой, изредка подрагивая, жужжали больничные лампы. Покойный лежал передо мной укрытый до пояса белой простыней, успевшей сменить множество хозяев. Его лицо, как и лица всех мертвецов, чьим вскрытием мне приходилось заниматься, казалось добрым и счастливым. Могло даже показаться, будто он спит, а я пришел, чтобы нарушить его покой, – но он уже никогда не проснется.

Когда-то у него было имя. И если верить документам, его звали Чарльз Берингем. Чарльз… Хорошее имя. Будь он чуточку удачливее, сейчас наверняка прозябал бы на работе, занимаясь привычными делами.

Я стоял в старом рваном халате, а рядом лежали различные инструменты, бывавшие в употреблении уже не раз. Позади на металлической тележке для трупов лежало тело молодой девушки, которой, как мне кажется, было не более двадцати лет, а в противоположном углу на точно такой же тележке лежал сморщившийся старик с густыми седыми волосами.

Чтобы оставаться в морге спокойным и хладнокровным, необходимо обладать сильным характером. Частенько люди считают врачей циниками, только дело здесь совсем не в этом – нам приходится адаптироваться к той жизни, что мы выбрали для себя, дабы не сойти с ума. К сожалению, я еще не до конца овладел этим искусством. Сколько бы я ни пытался соблюдать присущее врачам спокойствие, внутри меня пробирала дрожь.

Из четырех сердец в морге стучало только одно – мое. Многие врачи, когда я еще учился, говорили: «Если тебе придется делать вскрытие, то отнесись к человеческому телу как к куску мяса, которое необходимо изучить. Отбрось его человеческую сущность».

Но как можно так относиться к тому, кто так же, как и ты, мечтал, любил и страдал? Может быть, со временем я все же смогу изменить свое отношение, но только не сегодня. Насколько же отвратительно осознавать, что однажды и ты сам окажешься на столе патологоанатома, который будет резать тебя, чтобы установить точную причину смерти. Ничего не поделаешь. Это наша судьба. Мы все смертны, и рано или поздно наши родные и близкие, стоя возле гроба, будут прощаться с нами.

Соблюдая последовательность аутопсии, я провел наружный осмотр и сделал несколько записей: «Мужчина среднего телосложения. Рост один метр семьдесят четыре сантиметра. Вес около семидесяти пяти килограммов. Выраженное трупное окоченение всех групп мышц. Интенсивный сине-фиолетовый цвет трупных пятен наиболее вероятно указывает на смерть по причине асфиксии. Ярко выраженные синяки в области шеи. Раны, язвы и иные повреждения кожного покрова отсутствуют».

Я взял в руки скальпель, на секунду закрыл глаза и перевел дыхание. Отступать некуда, нужно делать свою работу. Его плоть легко сдалась под напором острой стали, и кожа разошлась в стороны, оголяя застывшие кровь и мясо. Вскрыв грудную полость путем рассечения реберных хрящей, я увидел внутренние органы. В противовес сказанному ранее между селезенкой и желудком не было никаких тайн, которые я мог бы схватить и подставить под лучи света.