Оценить:
 Рейтинг: 3.67

Гетманство Выговского

Год написания книги
2016
<< 1 ... 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
11 из 12
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Да в одно место складывали;
Они сняли с себя липовый луб,
Да и тут положили его,
Увязали липовый луб накрепко,
Понесли его, Пожарскаго, к Конотопу ко городу.
В Конотопе городе пригодился там епископ быть.
Собирал он, епископ, попов и дьяконов
И церковныих причетников,
И тем козакам, удалым молодцам,
Приказал обмыть тело Пожарскаго.
И склали его тело бело в домовище дубовое,
И покрыли тою крышкою белодубовою;
А и тут люди дивовалися.

29 июня вышел Гуляницкий со своими нежинцами и черниговцами из двенадцатинедельного заключения. В отряде его оставалось тогда только две тысячи пятьсот человек.

2 июля князь Трубецкой стал отступать, переправился через реку с большими неудобствами; многие утонули во время переправы.

Победители погнались за ним, но Трубецкой окопался и отразил напор неприятеля; сам Выговский был в опасности: осколок ядра ранил его лошадь и задел кафтан. Трубецкой дошел до реки Семи, в десяти верстах от Путивля; но далее не мог обороняться, и ушел к Путивлю. Выговский отказывался преследовать войско московское на московской земле. Напрасно поляки, служившие у Выговского на жалованье, из мести за Гонсевского, только что перед тем, в мирное время, схваченного Хованским в Вильне, упрашивали его; напрасно хан убеждал гетмана: Выговский показывал вид, что поднял оружие только для того, чтобы изгнать из Украины московское войско, причиняющее бедствия народу и разорение краю, а вовсе не намерен вести войны с царем и великорусским народом. «Вероятно, – замечает польский историк, – он боялся, чтоб казаки не отпали от него, если он выйдет из Украины».

Выговский отступил к Гадячу и отослал к Иоанну-Казимиру взятое у москвитян большое знамя, барабаны и пушки; малороссийских пленных по царскому указу воево-. дам велено было оставлять у тех ратных великорусских людей, которые их возьмут в плен. Только тех, которых захватили в Борзне 30 чел. с семьями, выдали на обмен щем стидесяти шести московских ратных людей, по предложу нию сотника Петра Забелы, которого жена была в числе захваченных борзнян. Выговский в течение трех недель не мог взять Гадяча, который защищал храбрый полковник Павел Охраменко. Хан с ордою удалился в Крым, но несколько татарских загонов рассыпались по московской земле. Разом с ними пустились и охочие казаки. Так как в пограничных московских землях население было малороссийское, то воеводы боялись, чтоб оно не взбунтовалось по призыву своих соотечественников; переселенцы хотя и: нашли себе приют на привольных украинных степях московского государства, но не любили москалей. В этих видах князь Трубецкой отправил к Выговскому гонцов с грамотою, в которой предлагал устроить мировую и с этою целью, прекратив войну, прислать людей для переговоров. Трубецкой объявил, что московское войско приходило под Конатоп совсем не для военных действий, а для разговора и усмирения домового кровопролития. Гетман, отвечал, что он рад помириться и предлагал выслать с обеих сторон уполномоченных по три или четыре человека в Батурин.

«А что вы пишете, что под Канотоп не войною приводили, – писал Выговский, – но для разговору и усмирения домового междоусобия, то какая ваша правда? Кто видал, чтоб с такими великими силами и с таким великим народом на разговор кто смел приходить? Лучше Богу, который весть сердца людские, вину принести и вызнати, что вы на искоренение наше с великими ратьми пришли. Но как Бог неправдивым не помогает, то лучше больше не иметь таких умыслов!» – Прощаясь с гонцами, которых хотя и приглашал обедать, но держал под стражею, Выговский сказал: «Хан пошел с ордою в московские города и дойдет до Москвы».

Выговский отступил от Гадяча в Чигирин и задумывал выгнать Шереметева из Киева, а между. тем продолжал сноситься с Трубецким. Последний, получив его грамоту из-под Гадяча, посылал к нему и предлагал отправить посольство к царю. Выговский, не отказываясь, по-видимому, от примирения, всеми средствами старался вооружить народ против москалей. Его союзник хан посылал к малороссиянам грамоту, увещевающую отступить от москалей, обещал свою помощь, покровительство и заступничество перед Выговским, которого назвал своим братом; ханский визирь Шефергази также писал и советовал послушаться крымского повелителя. Такого рода писания, обращенные к Полтавскому полку, перехвачены были и доставлены в Москву Беспалым, вместе с воззванием от войсковой старшины, писанным к Кирику Пушкаренку и всем казакам его полка. Должно быть, однако, такие увещания доходили до Кирика и возымели свое действие. По крайней мере вслед затем Кирик был лишен полковничьего уряда и посажен: казаками под стражу, а вместо него выбран полковником – Федор Жученко. С одной стороны, успехи Выговского подавали надежду на торжество его партии, с другой – своевольства московских ратных людей возбуждали в народе раздражение против москалей. Но решительный и жестокий Шереметев навел страх на окрестности Киева. По его приказанию, товарищи его, князь Юрий Борятинский и Чаадаев, сожгли и истребили дотла местечки Гоголев, Воронков, Триполье, Стайки, Макаров, Горностай-поле и много других местечек, сел и хуторов; все жители без различия были умерщвляемы; малороссияне увидали, что москаль силен и страшен, и стали склоняться к покорности.

XIV

В Варшаве весною был сейм. Собранные чины Речи Поспалитой рассуждали о своих делах и с нетерпением ожидали козаков. Явились наконец и послы от новосозданного Великого Княжества Русского. Из генеральных старшин прибыли Носач и Груша, полковник Лесницкий, опять начальствовавший Миргородским полком; от полков были присланы no два сотника; сверх того была с ними толпа знатных казаков, – всего человек до двухсот. Юрий Немирич, посол от Киера, и Прокоп Верещака – от Чернигова, были на челе посольства.

В день, назначенный для торжественного их приема в сенатской зале, сидел король посреди сенаторов. Вошли русские послы; впереди шел Немирич, и, остановясь, произнес речь, в которой, после риторического приступа, говорил так:

«Мы являемся в настоящий день перед престалом его королевского величества, перед собранием всей Речи Пасполитой послами светлейшего и благороднейшего гетмана всего Войска Запорожского и вместе с тем целого русского народа, признать перед лицом целого мира, перед грядущими веками его величество повелителем свободных народов Речь Поспалитую и корону польскую нашею отчизною и матерью. Держава вашего величества во всем свете славится свободою и подобна царству Божьему, где как, огненным духам, так и человеческому роду даются божеские и человеческие законы, с сохранением их свободной воли без малейшего нарушения, на все времена от сотворения мира. Пусть другие государства и державы сдавятся своим теплым климатом, стечением земных богатств, избытком золота, драгоценных перлов и камней, роскошью жизни; пусть красуются перед целым светом, подобно дорогим камням, оправленным в золотые перстни: их народы не знают истинной свободы; забывая, что одарены от Бога свободною волею, они живут как будто в золотой клетке, и должны оставаться рабами чужого произвола и желания. В целом свете нельзя найти такой свободы, как в польской короне. Эта неоценимая, несравненная свобода и ничто другое привлекает нас теперь к соединению с вами: мы рождены свободными, в свободе воспитались и свободно обращаемся к равной свободе. За нее, за честь достоинства вашего величества, за благосостояние всеобщего отечества, готовы положить жизнь нашу. На ней да созиждется наше неразрывное единство, как и на сходстве религии, жизни и прав наших народов; свобода и братское равенство да будет основою нашего соединения для потомков наших! Государства поддерживаются теми же средствами, какими создаются (nam regna quibus mediis fundantur, iisdem et retinentur). Быть может, всесильная рука устроила наше соединение для того, чтоб другие народы последовали нашему примеру, преклонились перед вашим величеством, обняли и облобызали этот драгоценный талант и клейнод польской короны. Да возрастает Речь Посполитая великою и могущественною державою, Божиим благословением, счастливым царствованием и попечением вашего величества и благоустройством соединенных земель. С нашим подданством приносим мы вашему величеству, королю и государю, наши просьбы и желания, в которых мы не могли быть удовлетворены посредством комиссаров; только королевское величество и Речь Поспалитая могут дать этому делу совет, – окончательно решить возникшие вопросы, успокоить озабоченные умы верных подданных его величества и кроткою королевскою десницею привлечь их всецело к себе в объятия».

«Мы не надеемся, чтоб нашелся кто-нибудь в Речи Посполитой, кто бы стал смотреть на нас с завистью и недоброжелательством: благородный души свободны от этого порока, а низкие обыкли скрывать свои постыдныя побуждения!»

Собрание наградило оратора рукоплесканием. Он остановился на минуту, потом продолжал:

«Вот блудный сын возвращается к своему отцу… Да примет его отец поцелуем мира и благословения! Да возложит золотой перстень на палец его, да облечет его в нарядные одежды, да заколет упитанного тельца и да возвеселится с ним на зависть другим! Обретается потерянная драхма, возвращается овца к пастырю, обретшему ее: да возложит он ее на рамена свои и понесет, и возрадуется великою радостью! Не тысячи, миллионы душ стремятся к подданству его величеству и всей Речи Посполитой! Радуйся, наияснейший король! Твоим счастием, верностью к трудом совершилось это дело! Радуйся, наияснейшая королева, прилагавшая свою заботу об этом деле! Примите эту богатую землю, этот плодоносный Египет, текущий млеком и медом, обильный пшеницею и всеми земными плодами, эту отчизну воинственного и древлеславного на море и на суше народа Русского! Радостно восклицаем от полноты души: vivat feliciter serenissimus rex Johannes Casimirus! vivat respublica Polona!»

Эта речь показалась очень мудрою. Оратору отвечали:

«Наияснейшему королю и всей Речи Посполитой невыразимо приятно видеть вас, некогда свирепых мятежников, ныне верных подданных отечества. Благо вам. что вы из, менили старую ненависть к Польше и желание погубить нас на искреннее расположение к матери вашей отчизне, и желаете снова вступить с нами в соединение, от которого оторвали вас старшины».

Поданы были пункты, и послы были допущены к руке королевской.

Целый месяц потом происходили прения о гадячеком договоре, и всеобщий восторг уступил место ропоту и между сенаторами, и между послами. В статьях, представленных казацкими послами, возобновлялись требования, которые приводили в недоумение и комиссаров в Гадяче, и были оставлены не совсем решенными. Требовалось полное уничтожение унии во всей Речи-Посполитой, на всем пространстве, где только существует русский язык (poki jezyk narodu: Ruskiego zasiega in genere et in specie): все церкви:, монастыри и все заведения, состоявшие под церковным ведомством, как школы, госпитали, и все имения, если когда-либо они принадлежали к православной Церкви и захвачены униатами, или иезуитами, должны быть возвращены, и при этом католической или униатской стороне не предоставлять права, подняв спор о их принадлежности, удерживать их до решения суда в своем владении. Для го следовало назначить комиссию, составленную из депутатов трех соединенных земель – Польши, Литвы и Руси; а великий инстигатор Русского Княжества отберет все требуемое и отдаст православной Церкви; а потом должен быть созван в Брацлаве сейм, и на нем представлено будет донесение об этом деле. Униаты и иезуиты, к оль скор о станут противиться или звать православных к суду за оскорбление святых тайн, как это делалось прежде, и составляло обычный предлог сделать придирку к православным, уже за одно упорство и подачу такого позыва должны подвергаться инфамии (бесчестию) и наказанию. Равным образом за утайку от комиссаров чего бы то ни было, что будет следовать к возвращению православной Церкви, инстигатор Великого Княжества Русского имел право звать виновных к надлежащему суду и требовать наказания – как за нарушение прав личных и по имуществу, присвоеиных народу, исповедующему греческую веру – наказания, положенного вообще за сопротивление сеймовым и трибунальским определениям (ratione bonorum et personarum et omnium injuriarum ludzi religii greckiej nie unickie pro poena contra convulsores decretorum tam comitialium iako tribunalitium sancita). Казачество энергически объявляло, что оно твердо решилось не уступать никому всего, что считает церковным достоянием на Руси и в Литве; униатам не следовало позволять быть ни архиепископами, ни епископами, ни игуменами, ни архимандритами, ни священниками; иезуитам не дозволять пребывать в Великом Княжестве Русском. Козаки просили расширения Великого Княжества Русского и присоединения к нему воеводств Волынского, Подольского и Русского. Все староства в русской Земле должны быть присоединены к воеводствам и каштелянствам русским; а так как воеводами и каштелянами могли быть только лица греческого исповедания, то тем самым у католиков отнималось право на коронные имения внутри Русского Княжества. Чтоб вознаградить потери панов католического вероисповедания, имевших имения в Руси, русские просили давать этим панам первые вакантные места в польском королевстве, а их прежние имения должны быть отданы туземцам. В самом Великом Княжестве Русском хотели полного равенства шляхетского сословия, чтобы князья не присваивали себе преимуществ. Козаки просили полной вольности не только в Великом Княжестве Русском, но и Польше и Литве. Гетман и старшины хлопотали и о себе: гетман просил себе судебной власти над всем рыцарством в Украине, с правом не являться лично ни в какой суд ни по какой жалобе, а старшины домогались сугубой награды, ссылаясь на. то, что им обещал царь московский. Разные лица прислали на сейм просьбы, и депутаты должны были ходатайствовать за них.

«Договор этот, – говорили сенаторы, – нарушает коренные уставы государства в духовном и мирском отношении. В духовном – потому, что мы должны против совести признать равенство восточной веры с римскою, сами должны хулить унию – соединение с нашею собственною религиею. В политическом отношении гадячский договор разрывает старинный договор Казимира с Русскою Землею, уничтожает старое устройство, вводит новое: Русь, давняя провинция Речи Посполитой, договаривается с нею как будто чужая страна; мы должны допустить изгнание из Руси старинного дворянства для того, чтоб водворить новое; должны терпеть холопов в самом сенате. Очевидно, что русское княжество, которого, они домогаются, будет совершенно независимое государство, только по имени соединенное с Речью Посполитою. Этого мало: можем ли мы надеяться, чтоб гетман украинский мог быть верным слугою короля и Речи Посполитой, когда он будет облечен почти царской властью и иметь в распоряжении несколько десятков тысяч войска? Конечно, он будет повиноваться до тех пор, пока захочет; а не захочет, – будет сопротивляться».

Против этих доводов возражали таким образом:

«Нам необходим мир. У нас трое неприятелей. Дела их перепутались. Козаки хотят мириться с нами потихоньку от Москвы; Москва рассорилась со шведом. Теперь сам Господь Бог подает нам способы: казаки без принуждения нашего сами к нам возвращаются; они увидели, что их свобода без нашей, как наша без их свободы, несостоятельна. Если же мы соединимся, то не только возвратим отечеству его блеск, но и силу. Будем с ними договариваться искренно. Не надобно соблазняться тем, что они желают самобытности, хотят своего правительства; конечно, нам не желательно разлагаться на народы, но такой союз с козаками не разорвет Речи-Посполитой. Этот союз будет точно такой, какой уже существует с Литвою. Пусть народ над народом не имеет преимущества: через то и сохранится наше государство; напротив, предпочтение ведет к смутам. Часто под видом свободы угнетают других, и оттого возникают междоусобия. Равенство без всякого предпочтения одних другим есть душа свободы. Не нужно нам никаких чужеземных гарантий нашего союза с казаками. Чужеземные государи, хотя бы самые честнейшие, всегда будут про-. водить свою пользу и возмущать наше государство; чужеземцы нас не сохранят. Лучшая гарантия будет – взаимная любовь и доверие, без всякого предпочтения одной из сторон. Мы будем охранять свободу Украины или Руси и ее народа, а козаки – нас. Свобода козакав не мажет быть безопасна без связи с нами. Опыт уже научил их. А. когда мы будем соединены без всяких внешних средств, тогда наша сила будет несокрушима. Мир с казаками не должен нас ссорить с Москвою. Напротив, соединимся с казаками с тем намерением, чтобы после того помириться и с Москвою. Ведь и казаки намерены быть в соединении с Москвою, чтоб потом взаимными силами обратиться к какому-нибудь великому предприятию. Надобно представить московскому правительству, что примирение с казаками ему не во вред; надобно с кротостью доказывать ему, что христианским государствам не следует приобретать оружием то, что можно приобресть путем согласия. Мы не отрекаемся от договора о наследстве; мы знаем, что от этого будет великая польза всему христианству. При том же мы – народы одного племени и мало различны по языку. Будем договариваться прямо, не вымышлять никаких невозможных условий; обеспечим будущим королям из московского Дома неприкосновенность религии; обеспечим свободу как нашу, так и Украины, и право избрания государей, хотя только для предостережения. Москва не станет продолжать войны; она и без оружия все приобретет честно и мирно, с выгодою для своего и нашего народа. Согласие наше с казаками покажет москалю нашу силу и побудит согласиться на условия. Ведь шведский король делает нам теперь гордые предложения – признать его наследником; но если с кем-нибудь мириться на условиях наследства, так уж лучше с Москвою. Предложение московскому государю остановит войну и позволит нам разделаться со шведами; шведы должны будут помириться, ибо увидят иначе свою гибель. Но если б Москва стала посягать на нашу свободу, то, соединившись с казаками, мы всегда можем взаимными силами охранить ее и воздать за оскорбление».

Других оскорбляло раздавание шляхетского звания казакам. «Умножение новых дворян унизит достоинство старого дворянства», – говорили они. «Получившие благодеяние будут сильнее благодетелей. Какому благородному сердцу не больно будет, когда старинные почести польской нации будут раздаваться презренным холопам? Дворянское достоинство, эта награда доблестям, потеряет свою ценность, как алмаз в куче навоза. Несчастен наш век, когда мы принуждены платить почестями за преступления и награждать злодеяния! Да и кому дается дворянское звание? Тем, которые не умеют ценить его высокого достоинства; тем, которые дворянские грамоты почитают детскими игрушками! Были примеры, что по случаю потери шляхетской чести за преступление казаки в насмешку спрашивали: а дозволено ли есть и пить потерявшим дворянское достоинство?» Вот как они понимают дворянское достоинство! Да и мажем ли мы располажить к себе этим казаков? Козаки все равны между собою; если мы возведем в дворянское достоинства только некоторых, то раздражим остальных, которые не палучат этого звания, столь для них ненавистного. И, правду сказать, мы более вооружим против себя огромную толпу, чем вазбудим благодарность в тех, которых допустим в благородное сословие. Да если давать казакам дворянство, то давать всем, а не каму-нибудь, чтобы всех, а не малую часть, прекланить в Речи Пасполитай. Но кто же согласится на такое унижение, чтоб кивот Речи Посполитой, хранимый от веков, как величайшее сокровище, отдать на приманку черни? Нет! если казаки хотят соединиться, пусть идут к нам добровольно, бескорыстно, а не так, как плотоядные животные, которых надобно приманивать пищею!»

Другие были противного мнения. «Достоинство дворянское, – говорили они, – более имеет цены, когда приобретается доблестями, чем когда получается через наследство; когда оно дар признательности за службу атечеству, а не награда за лежание в колыбели. Кто своими предками тщеславится, тот хвалится чужим, а не своим: пусть же он своими делами покажет, что достоин звания, которое носит! Иначе законченные изображения предков, висящие по стенам его дома, его фамильные гербы, все – ничто, если он дает свое имя единственно быкам, которых стадами отправляет из своего имения на продажу. В прошедшие войны много погибло шляхетства; надобно заменить убитых: чем давать шляхетство за деньщ, гораздо справедливее даровать его козакам в награду за возвращение их к отечеству и за присоединение Украины к Речи Посполитой, и через то мы утвердим в них любовь к общему отечеству. Нам следует даровать как можно более свободы козакам, чтоб расположить их к себе. – Нечего бояться образования Княжества Русского: сохраняя свое правильное устройство, подобное Великому Княжеству Литовскому, оно всегда останется частью Речи Посполитой. Что же касается до прежних мятежей, которые козаки поднимали против нас, то надобно все приписать Божию наказанию над нами и все покрыть полною амнистиею».

Тогда некоторые с большим жаром говорили за казаков. «Вот, – говорили они, – сбывается предречение Стефана Батория, который говорил, что из этих удальцов – козакав со временем образуется вольная Речь Посполитая. Козаки никому не кланялись, не выпрашивали шляхетства через поклоны придворным, а добывают его мужественным сердцем и саблею! Что за беда, что они были мужики, а теперь шляхтичи? Ведь и македоняне были грубые холопы, и римляне возникли из пастухов, и турки из разбойников, и наши поляки прежде не были шляхтичи, а приобрели шляхетское достоинство кровью и отвагою». При этом шляхтичи в утешение себе приводили на память песенку, сочиненную в Англии в XIV веке и потом распространившуюся в Польше: «когда Адам копал землю, а Ева пряла, никто никому не служил, никто никого не называл холопом».

Были даже такие, полные сознания, речи:

«Не козаки нарушили союз, а мы. Гордость наша виновата. Мы с ними обращались бесчеловечно. Мы не только унижали их перед собою, но пред человечеством. Мы не только лишали их прав, которые были их достоянием, но отнимали у них естественные права. Вот Господь Бог и показал нам, что и они люди, как и другие, и достойно покарал наше высокомерие. Они более заслуживают нашего уважения, чем те, которые раболепно отдаются королю и чужому государству, не думая расширить свою свободу. Козаки упорно предпочитают лучше погибнуть и исчезнуть, чем торжествовать без свободы. Мы ниже их: они сражались с нами за свободу, а мы за бессильное господство!»

Требование уничтожения унии в том виде, как хотели казаки, не нашло поборников даже между самыми отъявленными защитниками веротерпимости и полной свободы совести. Одобряя прежнее обращение поляков с протестантским учением, когда предоставлялась полная гражданская свобода всем; независимо от верования, либеральные послы говорили:

«Все это относится до еретиков, – не относится до Руси. Греческие обряды, различные от римских, не противны религии, коль скоро догматы веры правильны и неизменны. Но уничтожение унии будет уже насилие нашей собственной совести. Уния есть та же католическая вера, только с своими обрядами: как же нам осуждать религию, которую сами исповедуем? Это было бы крайнее неблагоразумие, зло и настоящая ересь, это значит признавать приговор беззакония над собою. Уничтожить унию есть дело несовместное с совестью, и нет никакого способа поставить его так, чтобы наша совесть осталась спокойна. Конечно, никак не следует присоединять греческого обряда к римском); пусть патриарх, как и прежде, правит русской Церковью; лишь бы догматы веры были неизменны; а зависимость приговоров от единого главы не выдумана римскою гордостью, как некоторые говорят: это благоразумие, установленное от самого Бога. Нельзя назвать Вселенскою Церковью ту, которая зависит от произвола светских властей. Следует существовать соборам, а. решение и зависимость исходят от одного лица: иначе церковь распадается на различные учения. Впрочем, этот вопрос следует предоставить богословам на их конференции».

Среди разнородных толков и споров на сейме возвысил тогда пред сенаторами свой голос Казимир Беневский, которого тогда сильно порицали за гадячский договор.

«Козаков, – говорил он, – такое множество и так они сильны, что надрбно радоваться, если они, на каких бы то ни было условиях, присоединяются к Речи Посполитой; раздражать их в настоящее время, как делали мы прежде, будет величайшим безумием; вы сами знаете, в каком теперь состоянии Речь Посполитая: с одной стороны нам угрожают шведы, с другой – москали; в нашем положении противиться требованиям казаков значило бы самим отвергать помощь, когда она нам добровольно предлагается. Надобно сначала ласкать казаков, а со временем, когда они обживутся с нами, чины Речи Пасполитой могут изменить все на старый лад. Что ж такое уничтожение унии? Неужели вы думаете, что козаки большие богословы и апостолы? Мы теперь должны согласиться для вида на уничтожение унии, чтоб их приманить этим; а потом… объявится свобода греческого вероисповедания, отдадутся благочестивым церкви и имения, отобранные униатами, – это их успокоит, потом мы создадим закон, что каждый может верить, как ему угодно, – вот и уния останется в целости. Отделение Руси в виде особого княжества будет тоже недолго: казаки, которые теперь думают об этом, – перемрут, а наследники их не так горячо будут дорожить этим, мало-помалу все примет прежний вид».

Прения успокоилисъ от убеждений человека, который сам заключил трактат и сам теперь представляет в будущем надежду нарушить его. Сделали некоторые смягчения по вопросу об уничтожении унии, отвергли присоединение остальных воеводств к Великому Княжеству Русскому, и отправились к Выговскому. Мы не знаем этих изменений, ни вообще относительно вопроса об унии; они касались, вероятно, только подробностей, ибо статья уничтожения осталась в договоре. Король сам писал очень любезное письмо К… гетману. Тот послал свое согласие, 8-го мая отправив к королю гонца. и приказав ему ехать скоро, днем и ночью. Гетман просил как можно скорее утвердить договор и прислал обратно козацких послов для спокойствия края.

Обе Избы утверждали договор в полной уверенности, что это делается для приманки русского народа: представители Речи Пасполитой утешали себя тем, что будут иметь. возможность нарушить его.

XV

По утверждении договора на сейме, назначили день. торжественной присяги. Это событие происходило 22-го мая в сенаторской Избе, посреди всех. собранных духовных и светских членов сената и всех послов Речи Пасполитой приготовлен был великолепный трон. Собрались члены заседания; в одиннадцатом часу утра явился король и сел на трон. Тогда позвали послов Великого Княжества Русского. Они взошли в парадной процессии и стали в ряд. Коронный канцлер во имя короля и Речи Поспалитой проговорил красносложенную речь: объявил казакам и русскому народу совершенное прощение и примирение, и извещал, что его величество король соизволил утвердить гадячский договор, заключенный Беневским 16-го сентября 1658 года. По окончании этой речи примас королевства, гнезненский архиепископ, встал с своего места и подал королю написанную присягу. Положа два пальца. на. Евангелие, Иоанн:, – Казимир проговорил ее следующим образом:

«Я, Иоанн-Казимир, милостию Божиею король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, киевский, жмудский, волынский, лифляндский, смоленский, черниговский, шведский, готский и вандальский наследственный король, присягаю Господу Богу всемогущему, в Троице святой сущему, единому, перед святым его Евангелием в том, что я принимаю и утверждаю договор, заключенный от имени нашего и от имени всей Речи Поспалитой с Войском Запорожским, и обещаю сохранять и исполнять, и оберегать этот договор, ни в чем его не уменьшая, но всячески предохраняя от какого бы то ни было изменения. Никакие привилегии, древние и новые, никакие сеймовые конституции, как прошлые, так и будущие, никакие уловки и толкования никогда во веки не будут вредить этому договору и всем пунктам его, заключающим права и преимущества греческой религии Великого Княжества Русского и народной свободы. Я и наг следники мои обязываемся королевскою присягою хранить этот договор ненарушимо и неприкосновенно на вечные веки и оказывать справедливость жителям Великого Княжества Русского без всякой проволочки и лицеприятия по их правам и обычаям; и если б я, сохрани Боже, нарушил эту мою присягу, то народ русский не должен мне оказывать никакой покорности: таким поступком я увольняю его от должного повиновения и верности, причем обещаюсь не требовать и ни от кого не принимать разрешения этой моей присяги. Да поможет мне Господь Бог и святое его Евангелие. Аминь».

За королем присягали от лица всего римско-католического духовенства архиепископ гнезненский – примас духовенства в Королевстве Польском, и епископ виленский – главное духовное лицо в Великом Княжестве Литовском. Архиепископу гнезненскому читал присягу канцлер. «Клянусь, – гласила присяга, – что ни я, ни преемники мои не станем нарушать ни в чем Гадячской Комиссии и не будем допускать к нарушению оной ни его королевское величество, ни кого бы то ни было в Королевстве Польском и Великом Княжестве Литовском, ни явными, ни тайными средствами, ни протестациями, ни клятвами, ни порицаниями».

Присягнули гетманы коронный и литовский за все Войско. Обещаемся, говорили они, – не нарушать Гадячской Комиссии и не допускать к нарушению ни советом нашим, ни войском, и если бы кто хотел ее нарушить, того мы обязываемся укротить войском нашим».

Присягнули канцлеры и подканцлеры Польши и Вели-, кого Княжества Литовского. «Обязываемся, – говорили они, – никаких грамот, указов, привилегий, завещаний против Гадячской Комиссии, заключенной с Войском Запорожским и со всем народом русским, не выпускать и не дозволять выпускать из наших канцелярий».

Присягнул Ян Гненский, маршал посольской Избы, от лица всех представителей Речи Посполитой. «Мы и наследники наши, – говорил он, – обязываемся и присягаем хранить Гадячскую Комиссию, заключенную именем короля и всей Речи Пасполитой с Войском Запорожским и со всем народом русским, ни в чем ее не нарушать и всегда препятствовать нарушать оную; равным образом не требовать ни от кого и не принимать разрешения нашей присяги.

По – окончании присяги всех чинов Речи Посполитой следовала присяга со стороны представителей Великого Княжества Русского. Киевский митрополит принес евангелие, окованное золотом, и распятие, и положил на столе. Начальные люди из казацких послов произносили присягу сначала по одиночке, подняв вверх пальцы, и по окончании речи целовали Евангелие, потом, по два человека разом, присягали – атаманы, есаулы и сотники; а наконец, когда эта церемония показалась слишком длинною, все остальные стали на колени и подняли вверх два пальца. Генеральный писарь Груша читал за всех присягу и по окончании все поцеловали Евангелие и крест.

Присяга русских послов была такова:

«Мы, послы русской нации, от имени ее присягаем Богу всемогущему, во святой Троице сущему, в том, что от сих пор мы пребудем верны его величеству государю своему Иоанну Казимиру, королю польскому и шведскому и великому князю литовскому, и его законным наследникам и польской речи посполитой, обещаем во всякое время охранять их своим телом, кровью, жизнью и имуществом против всякого врага, при всяком случае; отрекаемся от всяких союзов, прежде нами заключенных с иными, и от сношения с чужими государствами, особливо с царем московским; обещаем не принимать и не посылать посланников и ни с кем не переписываться без ведома его величества или наследников его и всей Речи Посполитой: в случае безкоролевья, участвовать в избрании королей купно со всею Речью Посполитой; не начинать бунтов, но укрощать всякое малейшее покушение к оным, коль скоро оно сделается нам известным; во всем сообразоваться с волею его величества й Речи Посполитой, и споспешествовать всему, что к пользе его величества и целой короны польской служить может. Если же, сохрани Бог, кто-нибудь из нас дерзко станет действовать вопреки сему, то мы свидетельствуем перед Богом, что нас никто от этого греха разрешить не может, ни патриарх, ни митрополит, ни другое какое-либо ЛИЦО».

В другом экземпляре, подробнейшем и, вероятно, написанном уже после обряда, конец этой присяги таков: «Если же мы, с гетманом и со всем Войском Запорожским, кроме бунтовщиков, которых обещаемся истреблять, окажемся противным Гадячской Комиссии, то теряем все права и вольности, нам данные»..

По окончании присяги послы были допущены к королевской руке, и все собрание торжественным шествием отправилось в церковь св. Иоанна, где отправлено было благодарственное богослужение. Едва только хор кончил «Те Deum laudamus», как в то же мгновение пошел дождь. «Этот дождь, – говорит современник, – был теплый и плодотворный дождь, и вслед за ним последовала прекрасная, свежая погода. Поляки принимали это явление за счастливое преобразование; как этот дождь приносит свежесть и плодородие, так восстановленный мир да обогатит благословением и дарует процветание Речи Посполитой!»

<< 1 ... 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
11 из 12