Гетманство Выговского

«Мы от руки его царского величества не отступили, – сказал гетман, – а воеводы его, Ромоданавский да Шереметев, много нам зла наделали: и права наши поломали, и церкви Божии пожгли, иноков и инокинь, и христианския души невинно погубили! Мы за то будем им мстить и управляться с ними, пока нас самих станет. Как и при королях польских мы за свои права стояли, так и теперь будем стоять!»

Дьяк заметил: «Это не дело подданных – управляться между собою самим, воздвигать междоусобную брань и проливать кровь. Василий Борисович. Шереметев и князь Григорий Григорьевич Ромоданавский – люди честные и великородные; не годится их так бесчестити, а если б что от них и было, то можно послать бить челом государю нашему. и ожидать его указа; а того и помыслить страшно, чтоб, собравшись с врагами креста Христова, нападать на людей его царского величества и воздавать злом за добро, на радость латиищикам и бусурманам! А лучше вам, вспомня свое обещание пред Евангелием, отстать от злых дел и неправд, распустить войска свои и отпустить татар, вперед с ними не ссылаться и не чинить соединения».

«Этого и в мысли нашей нет, – сказал гетман, – чтоб, не управясь с неприятелем, да разойтись по домам и татар отпустить; не токмо татар и турок, и ляхов сюда притянем!»

«Так если вы задор учините, – сказал дьяк, – то его царское величество пошлет на вас многия свои пешие и конные силы, и будет разоренье самим от себя!»

«Мы писали уже к его царскому величеству, а государь не показал нам своей милости, – не изволил прислать нам бунтовщиков, и окольничему Ромоданавскому за его неправды никакого указа не дал; так мы, посоветовавшись с старшиною, идем на бунтовщиков и на тех, кто стоит за них!»

«Князь Ромоданавский отправил уже Барабаша в Киев, чтоб отдать его на войсковой суд».

«Барабаш уже в моих руках!» – сказал Выговский.

«Зрадлива Москва, – сказал черкасский полковник Джулай, – дала Левшину наказную память, чтоб Барабаша везли с великим береженьем: это значит, чтоб мы его не отбили, да не взяли!»

«Не годилось бы вам делать такие грубости и Барабаша отбивать: и без боя отдали бы его тебе; а написано в наказе: везти с береженьем – не от вас, а от таких своевольников, как сам Барабаш. Вы жалуетесь что воеводы ваших бунтовщиков укрывают, а нежинский полковник зачем это держит у себя вора, у которого за воровство уши порезаны? Он-то его на всякое дурно подводит. Вам бы прислать его к его царскому величеству, да и вперед не принимать таких в оров».

«С чего это взяли? – сказал Гуляницкий: – у меня такого московского беглого человека нет. и не бывало!»

Еще принялся дьяк истощать свое красноречие, убеждая оставить неприязненные действия. Но гетман повторил то же, что прежде говорил.

«Не враги мы царскому величеству; а боярам, которые нас от царской милости отлучают, будем мстить! Довольно. В другой день потолкуем, а мы пока со старшиной посоветуемся».

Тем и кончилось это интересное свидание. На другой день, 3 сентября, пришел к дьяку Немирич и сказал:

«Гетмана известили, что Шереметев послал своих москалей жечь и разорять города и местечки: в Борисполе всех людей побили; прямо на Переяслав отправил воевода полковника Корсака; мучат православных христиан разными муками. Пошли к нему, чтоб он перестал так поступать».

«Я не смею, – сказал дьяк, – писать к нему: он боярин и воевода и наместник белозерский, человек честный;-за это мне быть у его царского величества в опале».

Затем дьяк начал просить отпуска.

«Правду скажу: и я, и многие из нас не чинили бы этого, да гетман страшит нас смертью и муками; да и все казаки в Запорожском Войске видят, что гетман великое разоренье делает: видят, да терпят, – боятся татарской сабли».

4 сентября царского посла пригласили в шатер к Немиричу. Там сидел гетман и несколько полковников. За день перед тем привезли в обозе скованного Барабаша. По известиям, сообщенным перед тем тайно послу от одного козака, Барабаш под пыткою сказал, что он гетманом назывался по своей охоте, а вовсе не по наущению Ромодановского, и ему никаких грамот не присылано от царя. Но теперь гетман послу сказал так:

«Открылось нам вот что: как мы с войском и с крымскими татарами пошли на бунтовщиков и злочинцев наших, то царское величество, услыша об этом, приказал бунтовщика Барабаша послать в Киев – будто бы отдавать его в Войско Запорожское на войсковые права, а на самом деле для того, чтоб гетман приехал в Киев, и тут бы Шереметев гетмана схватил. Барабаш так говорит: можешь его спросить. Да еще видно немилосердие к нам царского величества: перебежчики из московского войска говорили нам, что сами слушали царскую грамоту, прислаиную к Ромодаиовскому, – велено чинить промысел над гетманом и старшиною: всех переловить и побить».

«Как это вы Бога не боитесь!.. выдумываете такую неправду на его царское величество, когда великий государь прислал меня к вам с своею милостью? Яшка Барабаш говорит воровски, затевает с досады, чем бы гетмана от милости государевой отлучить; и простой человек рассудит: какое уж добро говорить вору и изменнику, на смерть осужденному! Незачем, мне видеть Барабаша: с таким вором мне и говорить не годится».

После того Немирич пригласил посла к гетману на обед.

Когда обедали, Барабаш стоял у полы шатра, прикованный к пушке.

«Что делается в Белгороде? – спрашивал его Выговский, пируя с гостьми: – много ли ратных людей в Белгороде?»

«Богато людей», отвечал Барабаш.

«Это Барабаш на ссору наговаривает, – заметил дьяк: – в Белгороде. людей немного».

Гетман пил чашу государеву. Пили гости. Барабаш стоял на поругание перед гостьми в злополучном виде.

5 сентября опять позвали дьяка к гетману:

«Говоришь ты, гетман, – сказал дьяк, – что царского величества воевода Ромодановский и ратные люди, будучи в Запорожском Войске, козакам и крестьянам учинили обиды и насильства, и разорение, а мне случилось видеть твой лист к Богдану Матвеевичу Хитрово: ты просил его бить челом государю, чтоб его царское величество приказал Ромодановскому с ратными людьми выступить из черкасских городов только потому; что своевольство у вас укрепилось и утруждать войска нечего. Там. ты не писал о насильствах и разореньях, а теперь говоришь мимо истинной правды, будто тебе делаются от них насильства и обиды! Вскладывать напраслину и затевать неправду от Бога грех и qt людей стыдно!»

Гетман на это отвечал:

«Когда я писал письмо к Богдану Матвеевичу Хитрово, мне не было подлинно известно о тех невыносимых несправедливостях, какие делали войска; а как мне стало. ведомо про все насилия и грабежи, и разорения, и убийства, тогда я, посов етовавшись с старшиною, призвал татар и пошел на отмщение своих обид, и буду биться, пока нас всех стан ет!».

Дьяк начал расточать прежние убеждения, напоминал о присяго, о единоверии, о царской милости, и просил, по крайней мере, удержаться: от неприятельских действий, пока придет царский указ.

Гетман отвечал:

«Неудобно нам с большим войском стоять на месте. У нас не заготовлено припасов, – войско будет делать тягости мещанам и пашенным крестьянам».

Дьяк снова начал убеждать и стращал козаков гневом Божиим. После долгого упорства гетман, наконец, сказал:

«Хорошо, я напишу с тобою к его царскому величеству и буду ожидать царского указу от сего числа три недели и четыре дня».

«Так скоро? Я за дебелостью своею не поспею!» – сказал дьяк.

«Более четырех недель мы ждать не будем, – сказал гетман: – и после четырех недель начнем биться с князем Ромоданавским и с изменниками своими, которые поселились в новых городах. Да еще вот что – как лист мой гетманский придет к государю, так принимает его посольский думный дьяк Алмаз Иванов, а государю кажет не подлинные листы, а списки с них; сам думный дьяк Алмаз Иванов недоброхотен ни мне, ни Войску Запорожскому, и я думаю, что он к великому государю взносит несходные с подлинными листами списки. Я сам, как был писарем при Богдане Хмельницком, то, бывало, кто мне недруг и о чем-нибудь пишет гетману, так я читаю гетману не то, что писано, нарочно, чтоб гетмана рассердить на того, кто пишет. Пусть его царское величество пожалует гетмана и все Войско Запорожское: не велит ведать листов наших думному дьяку Алмазу Иванову, а поручит кому-нибудь другому из ближних людей; да чтоб государь велел перед собою читать подлинные мои листы, а не списки».

«Думный дьяк Алмаз Иванов, – объяснял Кикин, – по милости его царского величества, человек честный, навычный книжному ученью и многим философским наукам; ему вручены и паверены от государя все грамоты от разных христианских и бусурманских государств; не для чего ему быть к тебе и к Запорожью недоброхотным и не годится тебе так бесчестить думного палатного человека его царского величества».

«Мне мои посланцы сказывали», – говорил Выговский.

«Посланцы твои, – сказал дьяк, – пьяницы и баламуты, – на ссору тебе говорят, не хотя видеть тебя в милости. у его царского величества. Будь надежен на милость великого государя нашего, не прельщайся на злохитрые прелести и не верь ссорным и смутным речам».

С этим словом дьяк вышел от гетмана.

По приходе в свой шатер, явился к нему войсковой Федор Лобода с Чигиринским козаком Коробкою. Он был ему знаком издавна по прежним его поездкам в Малороссию.

«Гетман, – сказал Лобода, – положил тебя отпустить, а полковники, корсунский Краховецкий, да черкасский Джулай, да Павел Тетеря приговаривают тебя отдать татарам, а татары докучают об этом беспрестанно, но гетман отговаривается, сказывает, что отправит тебя в Чигирин на работу – делать город. Всей измене у нас заводчик Павел Тетеря: он все нынешнее лето проживал в Корце с ляхами и с ними сговаривался, как бы освободиться из-под власти царского величества».

На другой день явился Немирич и потребовал Кикина к гетману на отпуск. Гетман отдал ему свое письмо к государю и изъявил желание, чтоб, государь умилосердился и оказал справедливость.

«0 справедливости, – сказал дьяк, – бей челом государю через своих посланцев, а войско распусти по домам и татар отпусти».

«Войска я не распущу и татар не отпущу, а буду ожидать указа царского величества от настоящего дня четыре недели»..

Посол поклонился и вышел. В тот же день приехал сотенный отряд и выпроводил его не на прямую дорогу, а в Миргород. Подозрительно это казалось и. давало достоверность тому, что говорил Лобода, но посла уверяли, что это делается для предостережения от татар.

XI

Между тем произошло следующее: 6-го сентября (18 н. с.) под Гадячем собрана была рада. Посреди очищенного места (майдана) сидели старшины, полковники, в своих праздничных нарядах, каждый с своим знаком. Выговский, с булавою в руках, ввел в собрание польских комиссаров – Беневского и Евлашевского.

«Войско Запорожское, – сказал Выговский комиссарам, – изъявляет желание вечного мира и соединения с Речью Посполитой, если только услышит от господ комиссаров милостивое слово его королевского величества».