Бунт Стеньки Разина

«Ох, братцы, мои товарищи!
Пригряньте ко мне выкладну,
Не оставьте меня при бедности:
На нас воевода осердился».
Добры молодцы ужаснулися.

Заторопились, отгрянули ко крутому берегу.

Митрополит и воевода деятельно принялись каждый за свое дело. Митрополит созвал духовенство и устроил крестный ход вокруг всего Белгорода (то есть настоящего города в нашем смысле этого слова), в средине которого находился кремль, или замок. Вперед несли икону Божией Матери; обходили кругом стену, и всякий раз, когда шествие доходило до каких-нибудь ворот, совершалось молебствие. Прозоровский осматривал городские укрепления. Астрахань была тогда обведена кирпичного стеною, до полутора сажень в толщину и до четырех сажень вышиною; наверху стен были зубцы в сажень шириною и в полторы сажени в вышину. По пряслам стены и по углам стояли двухъярусные башни; на них висели колокола, в которые звонили для возбуждения к бою отваги. В стенах находились в два ряда четыреста шестьдесят пушек. Воевода с городовым приказчиком обошел все стены, осмотрел орудия; развел по бойницам и по стрельницам стрельцов с ружьями, саблями, бердышами, расставил при пушках пушкарей, затинщиков при затинных пищалях, вделанных в очень узкие отверстия, а при воротах воротников. Чтоб пресечь всякое сообщение города с внешностью, он приказал все ворота завалить кирпичом. По тогдашнему обычаю, посадские должны были участвовать в обороне – кто с пищалью или самопалом, кто с топором или бердышем, а другие с кольями и с камнями. Для этого близ окон были заранее приготовлены кучи камней, чтоб ими метать на неприятеля, и припасался кипяток, чтоб лить на врагов в случае приступа. Для порядка все осажденные были разделены на сотни и десятки. Воевода назначил осадных голов, которые выбирались обыкновенно из отставных дворян.

Стенька, с своей стороны, занимался приготовлением к осаде. По совету двух астраханских перебежчиков, Лебедева и Каретникова, он сошел с Жареных-Бугров, посадил свое войско в струги и поплыл по Болдинскому протоку, который окружал Астрахань с востока; по этому протоку он вошел в другой – Черепаху, а оттуда в реку Кривушу, обтекавшую Астрахань с полуденной стороны. Город был окружен водою. В XVII веке вода считалась для города лучшею естественною оградою; но с юга Астрахань была приступнее. Тотчас за стеною находились виноградные сады. Когда узнали в городе о переходе Стеньки, митрополит приказал копать ров из своих прудов к Солончаку, как называлось место на юге от Астрахани, чтоб покрыть его водою.

Вдруг приводят к воеводе двух нищих. Один из них слыл в городе под именем Тимошки Безногого. Персияне подсмотрели, как нищие выходили из города и опять вошли в него, прежде чем были завалены ворота. Боярин, по обычаю, приказал их пытать накрепко, и они сказали:

– Мы похвалились вору Стеньке Разину в приступное время (когда начнется приступ) зажечь Белый город.

Воевода приказал их тотчас казнить смертью. Но это событие показало ему, как много неожиданных опасностей кроется внутри города. Иностранец капитан Бутлер посоветовал тогда запретить рыбакам разъезжать по Волге и сжечь татарскую слободку под городом, чтоб не дать притона козакам.

Двусмысленные, угрюмые лица стрельцов и астраханских посадских не переставали тревожить воеводу. 20 июня он призвал на митрополичий двор стрелецких офицеров и лучших людей астраханцев. Главным лицом над стрельцами был голова Иван Красуля, или Красулин, тайный сообщник Стеньки. Митрополит говорил им:

«Поборитесь за дом Пресвятые Богородицы и за великого государя, его царское величество; послужите ему, государю, верою и правдою, сражайтесь мужественно с изменниками: за то получите милость от великого государя здесь, в земном житии, а скончавшихся в брани ожидают вечные блага вместе с христовыми мучениками».

– Рады служить великому государю верою и правдою, не щадя живота, даже до смерти, – отвечал Иван Красулин.

Наступила ночь. Татары последовали примеру немцев. Ямгур-чей, мурза Малого Нагая, стоявший под Астраханью, взял детей своих да улусных людей и убежал далеко в степь.

Следующий день (21 июня) склонялся уже к вечеру. Вдруг зазвонили в колокола на астраханских башнях: то была тревога. Воровские козаки с лестницами шли на приступ к Астрахани.

Воевода вооружился в панцирь и выехал из двора на своем боевом коне. Перед ним вели простых лошадей под покровами, ударили в тулунбасы, затрубили в трубы на сигнал к сражению. С воеводою ехал брат его Михаил Семенович. Около них собрались стрелецкие головы, дворяне и дети боярские; примкнули к ним подьячие и приказные люди. Спешили к Вознесенским воротам. Прозоровский обратился к толпе ратных и говорил:

«Дерзайте, братья и дети, дерзайте мужественно; ныне пришло время благоприятное за великого государя пострадать, доблественно даже до смерти, с упованием бессмертия и великих наград за малое терпение. Если теперь не постоим за великого государя, то всех нас постигнет безвременная смерть. Но кто хочет в надежде на Бога получить будущие блага и наслаждения со всеми святыми, тот да постраждет с нами в сию ночь и в настоящее время, не склоняясь на прельщения богоотступника Стеньки Разина».

Ночная тень покрывала землю. Козаки показывали вид, что хотят идти на приступ к Вознесенским воротам, и потому в этой части города сошлись осажденные; но на самом деле козацкий атаман выбрал другой путь и козаки подставляли в другом месте лестницы; там астраханцы не стали ни стрелять на них из пищалей, ни камней метать, ни варом обливать: они подавали им руки и пересаживали через стены. Только в подошевных боях башни гремел на них из пушек верный пушкарь Томило с товарищами и, кажется, никому не сделал зла. Воевода, между тем, все внимание обращал на Вознесенские ворота и не видал, что делается на других пряслах стены, как вдруг услышал за собою зловещий козачий ясак, говорит современник. Вероятно, это было пять выстрелов, один за другим, из вестовой пушки; пять выстрелов значили, на военном языке того века сдачу города и назывались ясаком на сдачу.

XII

Вслед за роковым сигналом астраханцы (молодшие люди, то есть чернь и бедняки) с яростным криком бросились бить дворян, детей боярских, пушкарей, людей боярских, и кто-то, неистовый, налетел на князя Прозоровского и ударил его копьем в живот: князь упал с лошади. Верный старый холоп схватил его, пробился с ним сквозь разъяренную толпу, унес в соборную церковь и там положил на ковре. Брат воеводы, Михаил Семенович, погиб близ стены от самопального выстрела. Все кругом разразилось изменою; стрельцы величали батюшку Степана Тимофеевича. Не предал своего долга пятидесятник конных стрельцов Фрол Дура; не братался он с ворами, поистине поборал, говорит современный сказатель. Он последовал за раненым князем и стал в церковных дверях; он решился не иначе впустить в храм Божий козаков, как чрез свое мертвое тело.

Митрополит прибежал в церковь. Задушевная дружба соединяла его с воеводою. Слезно всхлипывая, припадал к нему на грудь архипастырь седою головою, утешал словесами надежды будущих благ, исповедовал и причастил Св. Таин. Начали сбегаться в храм дьяки, подьячие, стрелецкие офицеры, купцы, дворяне, дети боярские, все, кому грозила беда от рабов, подначальных и бедняков. Испуганные матери с грудными младенцами, девицы, дрожавшие за свою честь, столпились за святым местом у иконы Пресвятой Богородицы и шептали в страхе молитвы. Двери храма были затворены железною решеткою. Неустрашимый Фрол Дура стоял у входа с обнаженным ножом; он, конечно, не надеялся охранить приваливший в церковь люд, но думал, по крайней мере, умереть его защитником, как следовало верному слуге царя и Христову воину.

Заря занималась. В Пречистенских воротах вырубили калитку, и козаки входили ею в город; с другой стороны они вступали через Житный двор. Толпа бросилась на паперть соборного храма. Фрол Дура был изрублен в куски, но испустил дыхание не прежде как успев нанести ножом своим удары врагам.

Козаки выстрелили сквозь железную решетку во внутренность храма; одна пуля попала в полуторагодовалого ребенка, которого мать держала на руках перед иконою Казанской Богородицы. Помост обагрился младенческою кровью, говорит летопись. Другая пуля задела святую икону; потом козаки разломали решетку и бросились на беззащитных.

Лежавшего на ковре Прозоровского вынесли и положили на земле под раскатом (так называлась церковная колокольня). Вслед за тем козаки хватали всех, искавших убежища в храме, вытаскивали, вязали им назад руки и сажали рядом под стенами раската. Дожидали суда Стеньки.

Часов в восемь утра явился Стенька судить. Он начал суд свой с Прозоровского. Он взял его под руку и повел на раскат. Они стали рядом наверху; все видели, как атаман сказал воеводе что-то на ухо, но князь вместо ответа отрицательно покачал головою. Что говорил ему Стенька на ухо – это осталось тайною между ними. Тотчас после того Стенька столкнул князя головою вниз, стороною на зимний восток.

Сошедши с раската, Стенька сотворил короткий и нецеремонный суд над связанными. Всех приказал побить атаман. Стрельцы, козаки и чернь одних рубили мечом, других бердышами, иных били кольями. Тогда, говорит летописец, мимо церкви до приказной избы текла кровь человеческая, яко река. Стенька приказал собрать тела, отвезти в Троицкий монастырь и похоронить в одной общей братской могиле. Когда убитых свалили в землю, над могилою стоял старец и считал тела, и насчитал их четыреста сорок одно. Тут был и князь Прозоровский. Перед Стенькою все люди были равны: он не позволил копать ему особой могилы.

Окончив суд над людьми, Стенька засудил бумаги, которыми эти люди заведовали. Он приказал вытащить из приказной палаты все дела и сжечь их на площади всенародно.

– Вот так, – говорил он, – я сожгу все дела наверху у государя!

Только иноземцы оказывали сопротивление. Защищались несколько времени немцы у Вознесенских ворот, пока капитан их, Видерос, не был изрублен своими же подчиненными. Долее их сопротивлялись люди черкесского князя Коспулата Муцаловича, природные черкесы с двумя русскими, всего девять человек. Они заперлись в пыточной башне и давали отпор до полудня; а когда у них не стало свинцу, то заряжали ружья деньгами. Наконец, выбившись из сил и истратив весь порох, они бросились из башни за город, но их догнали и изрубили.

Все имущество убитых было подуванено между козаками, приставшими к ним стрельцами и бедными жителями города. Ограблены церковные сокровища; ограбили торговые дворы, русский, гилянский, индийский, бухарский; все товары были отвезены в Ямгурчеев Городок, и там происходил раздел. Астрахань обращена в козачество: жители получили числовое деление, общее козакам, на тысячи, сотни и десятки, должны были правиться крутом или народным сборищем, управляться выборными атаманами, есаулами, сотниками и десятниками.

Устроив козачество, Стенька вывел толпу астраханцев, обращенных в козаки, за город и приводил их к крестному целованию. Они присягали стоять за великого государя и за своего атамана Степана Тимофеевича, войску служить и изменников выводить. Священники поневоле должны были совершать обряд присяги; немногие, которые противились, поплатились за это: одного атаман приказал посадить в воду, а другому велел отсечь руку и ногу.

Три недели после того провел Стенька в Астрахани и почти каждый день был пьян. Астраханский народ озлобился до неистовства на все, что принадлежало к высшему классу народа почему-нибудь. Стенька, в угодность народу, разъезжал по городу, обрекал на мучения и на смерть всякого, кто чем-нибудь навлек неудовольствие народа. Одних резали, других топили, иным рубили руки или ноги и пускали ползать и истекать кровью для забавы толпы. Хозяева и приказчики ограбленных лавок и гостиных дворов, большею частью иностранцы, были также умерщвлены. Тогда погиб давний знакомец Стеньки, сын хана, взятый в плен близ Свиного острова, брат несчастной княжны, принесенной в жертву Волге в пылу пьяного неистовства. Стенька приказал для потехи повесить его на крюк за ребро. Счастливее был персидский посол, находившийся тогда в Астрахани. Когда Стенька взял город, он с своею свитою заперся в башне; персияне оборонялись всего один час времени и должны были сдаться. Стенька привел посла на площадь перед роковой раскат, однако не повел его туда, даже не снял с него платья, а только отнял у него саблю. Бывшего при нем русского подьячего Наума раздели донага и уж хотели было в таком наряде вести на раскат, но астраханцы выпросили ему жизнь. Из посольской свиты козаки убили только несколько человек, которые упорно оборонялись в башне; других за то, что сдались, помиловали, только обобрали до ниточки. Зато все письма и бумаги, какие нашлись у посла и у его людей, Стенька велел изодрать – такова уж у него была ненависть к писаниям всякого рода. Беспрестанно астраханцы собирали круги, рассуждали, как и над кем бы им еще потешиться. Кто им не потакал или хотел остановить их кровожадность, того забивали до смерти палками или вешали за ноги. Даже козачьи и посадские жены неистовствовали над вдовами дворян, детей боярских и приказных; некоторых из этих несчастных взяли козаки себе в жены, и Стенька приказывал священникам венчать их насильно, а тех священников, которые не слушались, присуждал сажать в воду. Астраханцы, подражая своему «батюшке», начали есть в постные дни молоко и мясо, и если кто ужасался нарушать эти обряды, того угощали побоями, а иногда заколачивали до смерти. Новички в козатчине астраханцы были безжалостнее донцов: несколько раз приходили они толпами к Стеньке и говорили:

– Многие из приказных людей и дворян схоронились; вели их отыскать и побить; а то ведь как будет от государя в Астрахань присылка, так они станут нам первые неприятели.

– Когда я уеду из Астрахани, тогда делайте что хотите, – отвечал Стенька.

При всех своих неистовствах, когда случился день тезоименитства царевича Феодора, то, как будто ради торжества, Стенька с толпою козаков приходил к митрополиту в гости. Неизвестно, с каким побуждением это делалось и что говорилось на таком оригинальном свидании.

Собираясь оставить Астрахань, 13 июля Стенька сидел пьяный в кружале и вдруг призвал есаула и сказал:

– Ступай к митрополиту и возьми у него старшего сына боярина Прозоровского, Бориса, и приведи ко мне.

Вдова Прозоровского, княгиня Прасковья Федоровна, после трагической кончины мужа скрывалась в палатах митрополита с двумя сыновьями. Оба звались Борисами. Старшему было шестнадцать лет. Его привели к Стеньке.

Стенька сказал ему:

– Где таможенные пошлинные деньги, что собирались в Астрахани с торговых людей? Отец твой ими завладел и промышлял?

– Отец мой никогда этими деньгами не корыстовался, – отвечал молодой князь. – Они собирались таможенными головами, головы приносили в приказную палату, а принимал их подьячий денежного стола Алексей Алексеев с товарищами. Все деньги пошли на жалованье служилым людям. Спроси у подьячего.

Случайно подьячий избежал участи своих собратий. Его отыскали и привели к Стеньке. Подьячий объяснил ему то же, что князь.

– А где ваши животы? – спросил Стенька у Бориса Ивановича.

– Животы отца моего ограбили; казначей отдавал их по твоему приказу, а возил их твой есаул Иван Андреев Хохлов.

Стенька приказал повесить его вверх ногами на городской стене, а подьячего Алексея за ребро на крюке.

– Принесите мне другого сына воеводы! – закричал тогда Стенька.

Второму сыну Прозоровского было только восемь лет. Козаки вырвали малютку из рук матери и принесли к Стеньке. Атаман приказал повесить его за ноги возле брата.

Всю ночь висели они. Утром приехал Стенька и приказал старшего князя сбросить со стены, а малютку, отекшего кровью, чуть живого еще, приказал сечь розгами и возвратить матери. Тело подьячего было отдано также его матери.

XIII

Стенька оставил в Астрахани атаманом Ваську Уса, а старшинами Федьку Шелудяка и Ивана Терского. Под их начальством осталась половина астраханцев, записанньгх в козаки, половина московских стрельцов и по два человека из каждого десятка донских козаков. Стенька собрал с собою остальных, кто желал идти с ним, и грянул вверх по Волге. Козаки отправились вверх по Волге на двухстах судах; по берегу шла конница в числе двух тысяч человек. Достигли они, таким образом, Царицына. Тут Стенька отправил отряд в две тысячи человек на Дон с казною, награбленною в Астрахани, под начальством атаманов Фрола Минаева и Якова Гаврилова, а сам на судах следовал дальше. С ним тогда войска было не больше десяти тысяч; была надежда, что оно скоро увеличится в десять раз.

Первый город, который предстоял Стеньке на пути, был Саратов. Это не нынешний губернский город того же имени, но другой, лежавший на луговой стороне Волги, несколько выше нынешнего.