Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах

Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах
Николай Александрович Лейкин

Известный сатирик Николай Александрович Лейкин вновь демонстрирует свое мастерство, как и всегда обращаясь к остросоциальным темам. Метко и язвительно так, что невозможно не смеяться, он описывает самые разные типы общества конца XIX – начала XX века. Россия на стыке эпох претерпевала постепенные, но неизбежные изменения. Все меньше и меньше реальной силой были дворяне, все больше влияния приобретали купцы. Автор не дает этому явлению однозначных оценок, стараясь показывать ситуацию с разных точек зрения. Яркие, живые образы увлекают пережить вместе с ними историю о переменах и о том, как сегодняшние «хозяева жизни» скупали имущество вчерашних. Пусть описанная история кажется далекой от нашего времени, меняются только декорации, а люди остаются. Как и прочие работы Лейкина, этот роман – самая настоящая энциклопедия жизни русского народа, не только каким он был в конце XIX века, но и каким он является сейчас, в веке XXI. Веселые и грустные, остросатирические и лирические строки этого произведения едва ли оставят кого-либо равнодушным.

Николай Александрович Лейкин

Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах

© «Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2021

* * *

I

Была ранняя весна. Деревья были еще голы, хотя уже с сильно надувшимися почками на тополях, на сирени и в особенности на бузине. Приветливое яркое солнце вызвало уже кое-где зелень на лугах, но низины были еще под водой, ручьи громко журчали, и кое-где в теневых местах и канавах лежал еще белый снег. То там, то сям пахали и боронили под ярицу, под овес и под картофель.

По грязной дороге к воротам большой барской усадьбы, стоящим в толстых каменных столбах, увенчанных чугунными львами с оскаленными зубами, катящими правой лапой большой шар, подъехал небольшой франтоватый тарантас без верха и остановился. Сытый, рыжий, выхоленный, слегка взмыленный конь в нарядной сбруе с густым медным набором и в расписной дуге позвякивал бубенчиком, мотая головой. В тарантасе сидели двое: широколицый с реденькой бородкой в проседь купец-лесопромышленник Мануил Прокофьевич Лифанов и его кучер, молодой парень Гордей, безбровый, с льняными волосами, с еле пробивающейся бородкой и с серебряной серьгой в ухе. Он был в нанковой поддевке со стеганым и проваченным задом, опоясанной красным кушаком, и в картузе.

– Здесь сойдете, Мануил Прокофьич? – спросил кучер, обертываясь к хозяину.

– Зачем? С какой стати? Чего тут церемониться? Теперь уж тут все наше, – отвечал Лифанов. – И усадьба наша, и земли наши. Слезай, отворяй ворота настежь и подъезжай к главному подъезду.

Скрипнули давно не крашенные тяжелые железные ворота на ржавых петлях, и тарантас покатился к большому господскому дому по широкому въезду, обсаженному по сторонам шпалерой не стриженным в прошлом году кратегусом. Въезд был грязен, на нем лежали еще прошлогодний лист, хворост, сбитый с деревьев ветром осенью. То там, то сям валялись старый башмак, прилипшая к земле бумага, обглоданные собаками кости, битые горшки, битые бутылки, и было насорено гниющей соломой, щепками, древесной корой. Не подстрижены были с осени и два тополя, стоявшие против главного подъезда. Среди большой круглой клумбы валялись разбитый зеркальный садовый шар, ржавые железные обручи от кадки, а вокруг всего этого вылезли уже из земли пригретые весенним солнцем и зацветшие уже голубенькие сциллы, желтые крокусы и красовался цветок белого нарцисса с желто-красным кружочком внутри.

Тарантас, однако, проехал мимо широкого крыльца барского дома, составляющего портик с толстыми сильно облупившимися белыми колоннами, и, по приказанию Лифанова, остановился около пристройки, составляющей кухню. Здесь из-за разбитых оконных стекол, местами заклеенных бумагой, показалась бабья голова в красном платке, из-за угла выскочил красивый сеттер и слегка залаял. Около кухни было еще грязнее, стояла лужа помоев.

Лифанов вылез из тарантаса. Это был приземистый полный человек в высоких сапогах и резиновых калошах, в забрызганном грязью коричневом пальто и в картузе с белым чехлом. На дворе никого не было. Он посмотрел по направлению к целому ряду помещавшихся вдали хозяйственных построек – и там было безлюдье. В хлеву мычала корова. Экипажный сарай был отперт, из него торчало дышло какого-то экипажа, и на нем сушилась красная кумачовая рубаха.

– Словно вымерло все… – проговорил Лифанов. – И Гурьяна-кровельщика, должно быть, здесь еще нет, а я послал его осмотреть крышу у дома до моего приезда.

– Пусто. Хоть шаром покати, – отвечал кучер. – Да ведь и то сказать: у них и людей-то нет. Все разбежались. Прошлый раз мы были на Пасхе, так один кучер да две бабы. А какой он кучер? Он и кучер, он и дворник, он господам и на стол подает. Говорят, жалованья не платили.

Лошадь Лифанова заржала, и на это ржанье из экипажного сарая выглянул рыжебородый человек в сером армяке, опоясанном кушаком, увидал Лифанова и побежал к нему.

– Вон он, Гурьян-то, – сказал Лифанов. – Должно быть, дрыхнул в сарае, что ли? Поезжай, Гордей, туда к сараю и стой там, – обратился он к кучеру. – Да лошадь-то можно привязать и дать ей сенца. Раздобудь нам охапочку. Ведь и сено теперь наше. Все наше.

Кучер направился шагом к сараю. Перед Лифановым стоял рыжебородый кровельщик Гурьян с картузом в руке и кланялся.

Лифанов в ответ приподнял свой картуз и спросил:

– Дома ли господа-то? Людишек-то никого не видать. Не у кого спросить.

– Да ведь у них только кухарка да кучер теперь. Есть экономка, но она, говорят, больше для утешения барина.

Кровельщик ухмыльнулся.

– Смотрел крышу на доме? – задал ему вопрос Лифанов.

– Смотрел и на доме, и на бане, Мануил Прокофьич. Крыша на доме, будем так говорить, один срам. Лет шесть не крашена, право слово. Железо было хорошее, тринадцатифунтовое, но везде проржавело. А в разжелобках, так что твое решето. Придется много нового вставить.

– Так вот ты и сообрази, сколько листов купить надо. Где новое вставить, где подмажешь суриком. На Пасхе я осматривал комнаты, так в верхнем этаже на всех потолках протеки.

– Штукатурка сыплется, карнизы обвалились, так чего еще. Тут, Мануил Прокофьич, с суриком ничего не поделаешь. Тут сплошь листы вставлять придется. Железа много понадобится.

– Так сколько же, говори. Надо уж приступать к работе. Послезавтра я переезжать хочу в усадьбу. Не знаю, чего этот Пятищев прохлаждается и не выезжает. Я его честь честью просил уехать, назначил ему последний срок, а он все живет да живет. Когда уж срок-то был!

– Прогорели… хоть и важные господа, а вконец прогорели. Некуда им деться, – отвечал кровельщик.

– Прогар прогаром, а, должно быть, чести-то не понимают. Хотят, чтобы их силой выселяли, – проговорил Лифанов и прибавил: – Так вот ты и запиши, сколько листов железа надо, сколько сурику на подмазку, сколько масла и сколько краски. В зеленый цвет красить буду. Дороже это, много дороже – ну, да уж чтоб все было на отличку.

– Железа листов полтораста потребуется, Мануил Прокофьич, а то и больше.

– Да что ты! Куда ж такая уйма? – ужаснулся Лифанов.

– Крыша тут – одно разорение, вот как запущена. Старые листы снимем, выкроим, что получше, – баню позаплатим. Там все запущено так, что и сказать невозможно! Посмотрите-ка вы у служеб-то… Затворы с петель свалились – затвориться невозможно. Кучер говорит: ведра допроситься не могу, чтоб купили лошадь поить. А старое ведро что сито.

– Ну, трафь… – сказал Лифанов. – Вот железа куплю и пришлю, так и ведер нам понаделаешь. В большом хозяйстве нельзя без ведер.

– Это сколько угодно. Ведер-то мы из старого железа понаделаем, что с крыши снимем. Вот тут суриком позамазать да выкрасить, так в лучшем виде отслужат. Ведра – в хозяйстве дело нужное.

– Еще бы! И скотину поить, и в огороде для поливки. Садовник-то здешний сбежал или тут еще?

– Никакого садовника тут нет. Все сбежали. Говорю вам, одна баба-стряпуха да кучер.

Лифанов вздохнул.

– Удивительно, как это люди верхним концом да вниз! – произнес он. – А ведь когда-то, я помню, здесь у него были и садовник-немец с цигаркой в зубу, и камардин, и буфетчик толстопузый во фраке… и повар, и арабчонок в красном колпаке на подъезде. А конюхов-то что было! А всякой челяди что! Егерь, псарня… Лошади какие!..

– А теперь всего пара, да и те убогие… На них и воду, и дрова возят, они же и господам на выезд…

– Опустились, совсем опустились, – покачал головой Лифанов.

– Произошли, вконец произошли, – прибавил кровельщик. – Лошади-то на одном сене стоят, без овса. Своего овса нет, зимой продали, а с воли не покупает. Уж мне кучер-то много про их житье-бытье рассказывал, пока я вас дожидался. Только одно слово, что господа, а выходит совсем напротив.

– Надо, однако, самого повидать да поговорить с ним насчет выезда поосновательнее. Ведь затем я и приехал.

Лифанов подошел к окну кухни и стал стучать в стекло.

II

В окне опять показалась женская голова в красном платке, и на этот раз отворилась форточка.

– Генерала вашего можно повидать? – спросил Лифанов.

– Да почивает он, батюшка. Похлебал и почивает, – был ответ.

– Когда же они проснутся?