По велению Чингисхана. Том 2. Книга третья

– Кучулук-Хан, пока жив, буду благодарен тебе за то, что спас меня, заслонив собой!

– Не говори ерунды! – отрезал Кучулук. – Нас осталось так мало, что если не будем беречь друг друга, защищать, а уж тем более будем предавать, подставлять друг друга, то все перестанет иметь какой-либо смысл! А не будет нас, перестанет существовать великий народ. А пока мы есть, пока мы вместе – найманы живы, и у них есть будущее!

Кучулук улыбнулся, чуть застыдившись своей пафосной речи.

– Ладно, – добавил он просто, – иди, лучше поесть добудь. Мы должны есть хорошо.

Джасабыл опрометью бросился исполнять поручение.

Кехсэй-Сабарах, глядя на молодых друзей, щурил благодушно глаза. Однако так ничего и не сказал, оставшись наедине с Ханом. Оба сидели неподвижно, глядя в разные стороны, одинаково прислушиваясь к чему-то, пронзительно гудящему в душе каждого из них.

Кучулук-Хан с удивлением обнаружил, что ломит кости и горячо жжет в груди. Немудрено: в свои семнадцать лет он столько отведал горького и сладкого, пережил взлеты и падения, большой чаркой хлебал беды и радости, прошел-проехал такие расстояния и встретил на пути своем столько народов, что другому человеку вдоволь хватило бы на три жизни! Чудом вырывался из цепких когтей смерти, оказываясь зажатым в кольце врага; не раз обдавала леденящим холодом пролетевшая на волосок от него шальная стрела; грозное острие копья скользило по его виску. Страшно бывало – мурашки бегали по спине! Но такого чувства опасности не было! Там требовались смелость, смекалка, быстрота! А здесь… думать надо и думать. Как говорится, держать ухо востро.

Здесь все решают острый ум и бойкий язык. Высказанная вовремя умная мысль, веский довод, верное слово могут в корне изменить твою судьбу. Странно, но пышная, благодушная придворная жизнь таит в себе особую опасность. И как выматывает она, и как заставляет бояться даже его, который доселе казался себе бесстрашным человеком!

– Да, в трудную переделку попали. – Кучулук покачал головой, обращаясь к Кехсэй-Сабараху. – Не знаю, что было бы с нами, не будь тебя рядом. О, не зря, оказывается, говорят, что громкая слава открывает крепостные ворота! Старик гур хан ценит тебя! Видел и помнит моего деда, потому сразу же узнал меня. Кого я хотел провести! И как только он простил меня? А ведь вы предупреждали, да я, глупец, не внял вашему совету. Теперь, задним числом, и сам не пойму, зачем, из каких соображений я так поступил? Больше никогда не буду перечить вам! Я сказал!

– Ты сказал, я услышал. – Кехсэй-Сабарах усмехнулся горячности мальчишки. – И если ты готов следовать моим советам, не горячись! Не давая обещаний, которые завтра могут помешать тебе. Что значит, никогда не буду перечить тебе? Да, я больше повидал, знаю побольше, но все же я – лишь твой советник. А ты – Хан. Ни на миг не забывай, что ты Хан. Сегодня у тебя один советник, а завтра их будут десятки. И у каждого по одному вопросу могут быть разные мнения. Как бы ни доверял мне, что получится, если будешь следовать лишь советам одного человека?

– Хм… Что я тогда должен был сказать? – Кучулук усмехнулся и, подобно маленькому мальчишке, почесал затылок.

– Скажи, что всегда будешь внимательно выслушивать мои советы и взвешивать их. Для меня этого достаточно.

– Но ведь я и так вроде почти всегда слушаю тебя. – Хан опять почесал затылок.

– Правильно, слушаешь. Но часто именно «вроде». А на самом деле, если что-то не по тебе, пропускаешь мимо ушей. А вот если что-то по нраву, конечно, слушаешь всем сердцем и принимаешь. Вот и кажется тебе, что слушаешь, считая это за заслугу.

– Что правда, то правда. Признаюсь! – Хан засмеялся, совершенно став похожим на провинившегося ребенка. И снова царапнул затылок. – Почему я такой?

Кехсэй-Сабарах грустно вздохнул, глянув на парня. Довольно долго молчал. Несколько раз старик даже набирал воздуху, порывался что-то сказать, но получился лишь вздох.

– Я должен знать причины своего поведения, – помог заговорить ему Хан. – Понять свой характер, чтобы управлять им. Понимать ошибки, уметь их признавать, сдерживать чувства. Без этого меня могут называть Ханом, но настоящим Ханом я не буду.

– Вот это дельные слова! – Помутневшие глаза Кехсэй Сабараха загорелись, лицо посветлело. – К широкому пути приведут лишь мудрые решения. Ну, раз ты сам просишь, сам желаешь услышать… Истину знает лишь Всевышний, лишь высшие силы способны узреть ее! А смертные люди могут судить да предполагать, исходя из жизненного опыта, из того, что от людей слышали да из преданий узнали.

Старик с радостью увидел, как внимательно, совершенно по-новому слушает Кучулук. Прежде молодой Хан уже нетерпеливо ерзал бы на месте, улыбался из вежливости и потряхивал головой, мол, все понятно, старик, давай покороче! Его манила Степь, где подростковые забавы текли вперемешку с грозными взрослыми делами. Кехсэй-Сабарах иногда даже с опаской подумывал: да, хорош парень, и ловок, и смел, боец удалой, но сомневался, получится ли из него предводитель и повелитель? Теперь Кучулук восседал на пестрой подстилке, будто сокол перед охотой. Крутой лоб словно нависал над лицом, а в глазах отражалось каждое слово учителя. Как он в эти мгновения был похож на своего отца! Старый воин спрятал улыбку умиления и продолжил суровую речь:

– Любой человек должен понимать, что его характер и внешность передаются ему от предков, как древесный ствол растет из корней. У глупца, произошедшего от рода никчемного, случайного, и судьба обретает случайный характер, подобно щепке, плывущей по течению. А тот, у кого благородные, знатные предки, прежде чем совершить тот или иной поступок, может воспользоваться своей родовой памятью, как копилкой, заранее взвешивая все достоинства и недостатки своего характера. Он имеет возможность просчитать, основываясь на опыте предков, возможные ошибки и сделать выводы. Родовитый человек, даже самого пылкого нрава, всегда ведет себя осторожно, руководствуется разумом. Тогда ему удается преодолевать многие преграды, уходить из расставленных недругами ловушек.

– Потому я должен знать не только легенды, воспевающие величие нашего рода, но также всю его подноготную. Только ты один можешь поведать мне всю правду, не искажая ее ни в чем, – сказал Кучулук, вскочил и заметался в маленьком сурте, словно зверь в силках. – Ведь сам я еще не выстроил своей судьбы, и все мои достоинства и недостатки – наследство предков!

– Истинную правду говоришь. – Кехсэй-Сабарах во все глаза смотрел на своего мальчишку, еще не веря, что Хан так быстро уловил суть его слов. – Жизнь человеческая подобна наконечнику длинной стрелы, выпущенной из лука.

– Все зависит от того, из чего сделан, кем и как был натянут лук и верно ли заточен и насажен наконечник. Так откуда пошла стрела моего рода и какова она?

– Ты думаешь, что готов выслушать правду, выдержать и понять?

– Выбора не дано. Я должен знать правду о своих предках, какой бы она ни была. Я рожден Ханом.

– Это слова настоящего правителя!

– Давай для ясности рассмотрим то, что произошло сегодня. Сейчас мне самому понятно, что я, в шутку переодев джасабыла Арсыбая в собственные одежды, не считаясь с твоим советом, рисковал не только своей жизнью, но и судьбой нашего народа. Теперь спрашиваю прямо. Только я такой уродился или в отце, в деде тоже были похожие черты?

– Хм… – Кехсэй Сабарах долго мялся, крякнул и заговорил опять иносказаниями: – Если покопаться в прошлом, то из старого сундука многое можно вытащить…

– Правду! Ты должен рассказать все по правде! Не бойся, что бросишь тень на святые лица моих предков или обидишь меня. Нет здесь никого постороннего. Ты говоришь только мне. А я должен знать это!

– Хорошо-хорошо. Только ты не наседай на меня так. Не горячись. Я уже немолод, надо собраться с мыслями. Думаю, как тебе объяснить….

– Говори прямо, – замер напротив старика Кучулук.

– Теперь я вспоминаю, что и дед, и отец твой на самом деле обладали нравом вспыльчивым, горячим, что вело иногда к опрометчивым поступкам. Очень часто в угоду своему характеру стремились воплотить в жизнь даже случайно влетевшие в голову мысли, а это почти всегда оборачивалось несчастьем.

– А если это были случаи, когда нужно было мгновенное решение, надо было ловить момент?!

– Бывало и такое, бывало. В решительные моменты они вели себя как герои. Но это не всегда оборачивается крупными победами. В жизни ничего не решается однозначно. Одно дело – уметь принять решение. Это очень важное качество для повелителя. Вот бедного Тогрул-Хана погубила его привычка слишком долго раздумывать, не принимая решения в неотложных вопросах, сомневаться именно в такие моменты.

– Я тоже слышал про это.

– Но это одна сторона. Другое дело – поймать удобный момент. Этот момент в девяти случаев из десяти нужно уметь подготовить! Пусть иные говорят: «Как ему везет!» Но ты о своем везении должен уметь позаботиться сам.

– Выходит, медлительность все-таки лучше горячности?

– Выходит, так. Но еще лучше – взвешенность суждений. Не зря есть выражение: золотая середина.

– Значит, только тот, кто ходит по середке, сможет прожить свой век без больших ошибок и упущений? – Кучулук усмехнулся и опять уселся на подстилку, нахохлился, став похожим на хищную птицу. – Но ведь середка, она и есть – середка. Может, это и спокойная долгая жизнь, но – по середке! Без больших и уж тем более выдающихся побед и завоеваний!

– Как сказать… Лично я предпочел бы долгую, размеренную жизнь глупой смерти по собственной дури. А сколько на моих глазах сильных племен и родов оказывались истребленными под корень из-за большой горячности и пыла своих предводителей! О, таким орлам укорачивали крылья те, кто с виду казался телком, но обладал осторожностью и расчетливостью. Да можно ли вести войско по чужой стране без опаски, без оглядки?! – У Кехсэй Сабараха от волнения даже задрожал голос, и он невольно перенесся мысленно в прежние, счастливые для найманов времена. – Я делал переходы с войском в сотни мегенов!..

Кехсэй-Сабарах вдруг осекся, застыдившись, что позволил себе погордиться.

– Я знаю, мне не раз говорили, – поддержал его ученик, – что ты ни разу не попадал в засады и не оказывался в неожиданных ситуациях.

– Ладно, что прошлое ворошить. – Старику все же было неловко. – Прошло безвозвратно. Как будто ничего и не было.

– Но, по рассказам людей, тебя знавших, воевавших с тобой, выходило, что ты не был таким уж осторожным военачальником?

– Что теперь скрывать, дело давнее. – Старик усмехнулся: – Я был хвастуном.

Этого Кучулук никак не ожидал услышать.

– Да ну?! – не поверил он.

– Правда, сынок, правда. Уж я-то знаю. – Старик вздохнул. – Когда Хан хвалил, а люди возносили хоть малейшую мою удачу, мысли мои парили, язык развязывался. Признание людей окрыляет любого, даже самого посредственного человека. А если я видел, что Хан не понимает, не поддерживает меня, делает замечания или ругает, я терял всякую способность думать, падал духом.

– Видимо, это было так. Даже я помню, как огорчились тойоны, когда Хан тебя отстранил от руководства войском перед самым сражением с монголами, и ты не стал спорить. Кучулук заговорил с укором. – Молча и покорно согласился с его решением.

– С решением Хана не спорят. Нельзя спорить. Если Хан будет менять свои решения, то люди перестанут в него верить.