Иммигрантский Дневник

2

Как ручеек, гуськом мы потопали по узким тротуарам в переплетении переулков, колоколен и площадей. Мимо исписанных граффити фундаментов, где брусчатка сменяла асфальт, а асфальт сменял посыпанный песком лед. Названия приобрели французский акцент: Орлеанская площадь, улицы Парижская, Эльзасская и так далее. В процессе общения, нахватавшись слов, начинаешь понимать простые надписи. Потом, смотря на жестикуляцию собеседников, впитываешь значение сказанного. Немецкая болтовня все меньше воспринималась как каша, и мой слух отчетливо улавливал слово «Инфоладен» – интеллигент-очкарик употреблял его с назойливой частотой заевшей пластинки.

Наша компания остановилась около деревянных дверей в большой старинный дом. На звонок замок отреагировал дребезжанием и щелкнул. Оставив припаркованные велосипеды жильцов за спиной, мы спустились в подвал. Внизу, за следующей массивной дверью разместилось несколько просторных помещений с названием «Инфоладен».

Неформальные течения, несмотря на видимость анархии и хаотичность, имеют организационные структуры. Многотысячным толпам, выходящим на «дни хаоса» в Ганновере и Берлине, блокирующим транспортировку радиоактивных отходов, и любому другому массовому хулиганству требуется управление. Здесь осуществляется печать листовок, организуется транспорт на протестные акции, продаются билеты на концерты рок-групп радикальной направленности. Это царство крайне левых, бреющих виски и верящих в победу анархии. Не каждый немец, ежедневно покупающий хлеб в булочной напротив, осведомлен о существовании подобной структуры. Я попал в ее мюнхенской филиал, расположенный во французском квартале – милом, прекрасном, тихом месте, живущем без туристов и вдали от лоска бутиков.

Беспощадный бой ударных инструментов за стеной, ребятишки в драных косухах, сидящие на табуретках вокруг столов, и чернильная полутьма делали все еще более привлекательным. Но главным действующим лицом в натюрморте были свежие багеты и холодильник с продуктами. Абсолютно бесплатно!

Застенчиво я намазывал масло и резал пармезан, ловя одобрительный взгляд Торстэна. Устроившись на размашистом диване поближе к барыге, он не ел, опасаясь ослабления дурманящего эффекта марихуаны.

– Русский, их бин капут!

Глаза Торстэна задорно поблескивали, меняя цвет в зависимости от угла к цветомузыке. А барыга уже слетел с копыт. Он сладко дремал, сжимая в зубах окурок. Торстэн признался ему, что любит его и, свернувшись калачиком рядом, тоже уснул.

Все панки знали английский язык, что облегчило знакомство. Заплатка на измызганных джинсах выдавала во мне принадлежность к классу страждущих и обездоленных. Конечно, на голове не было гребня, а на куртке – значка с буквой «А», символом анархии, но толпа демонстрировала солидарность.

Борьба за равенство и братство знакома мне с детства. Моя политическая карьера началась еще в школе, когда я подписал коллективное письмо к правительству Южно-Африканской Республики с требованием немедленно освободить Нельсона Манделу. А подпольщики-революционеры? Стар и млад в СССР знает их нелегкую долюшку в застенках царской охранки, муках, страданиях и неистребимой человечности.

Сидя за барной стойкой в окружении интеллигента-очкарика и его приспешников, я почувствовал, что пришел нужный момент, и поинтересовался возможностью ночлега в этом заведении. Панки задумались.

– Но. Итс нот поссибл, бикоз полис.

«Инфоладен» контролировался полицией. Мне дали понять, что в любой момент могут появиться карательные органы и начать обыск помещения. О немецких властях в этом месте говорилось с презрением и почти ненавистью. Я повторил просьбу и добавил:

– Ай ам э дезертир.

Вся публика обернулась на меня. Даже сидевшая в отдалении влюбленная парочка прекратила разговор. Торстэн, заворочавшись на диване, приоткрыл один глаз, и в моем направлении потянулись руки, сжатые в кулак, с большим оттопыренным пальцем вверх.

Перебивая друг друга, панки успокоили меня тем, что на улице не оставят и позвонят человеку по имени Рольф.

– Рольф! Рольф! Рольф!!! – неслось их кудахтанье по «Инфоладену».

Мне льстила такая забота, а им – возможность поддержать человека в пути. Ведь одно из призваний панка – взаимопомощь. Напряжение внутри меня переместилось из области груди к животу и растворилось там, как сахар в чайном стакане.

Рольф появился через час. Угрюмый, кудрявый и, наверное, очень умный. Навскидку ему было уже за тридцатник. Открыв бутылку пива, он смутил меня своим молчанием. Так молчат непризнанные гении, у которых куча нерешенных проблем.

В помещение вошла Дора, покачивая стены подвала. Широкоплечая двухметровая мадам с черными волосами до пояса, она командовала этим заведением. «Коня на скаку остановит, в горящую избу зайдет» – это не про нее. Такие не останавливают коней. Их удел – бегемоты. А в избу Дора не поместилась бы. Проглотив бокал пива, она повернулась ко мне с вопросительным выражением лица. Наконец-то у меня возникла возможность поведать о похождениях, и тогда я начал сбивчивый рассказ. Моего английского не хватало, чтобы передать ощущения, эмоции, рассказать ей о причинах действий и точно описать свой маршрут. Но чем дольше я говорил, тем меньше вопросов она задавала. Она слушала меня взахлеб, опершись подбородком о руку, поставленную на стол. Позже к нам подсел Штефан – незаметный, сутулый, тихий, как Рольф, и по совместительству парень Доры.

Барыга и Торстэн ушли незаметно, не попрощавшись. Они отлично сыграли свою роль, появившись в нужное время и именно там, где ожидалось. «Инфоладен» был пуст, когда мы поднялись из-за стола. Это прекрасно – идти морозной ночью по улице и знать, что сегодня тебя точно ждет теплая кровать. На углу Парижской площади Рольф стал прощаться. Я хотел рыпнуться за ним, но Дора, взяв меня за руку, произнесла:

– Стоп. Комм.

– Ахх. Хорошо.

Контуры зданий расплывались в зимнем тумане, а я больше не видел себя нелепым. Мне нравилась Лотрингерштрассе – Лотрингская улица и квартира, куда мы пришли.

3

Это была трешка с окнами в небольшой внутренний дворик. В длинном коридоре стояли шкафы с книжками и иной всячиной вроде утюга.

Рассматривая плакаты на стенах с изображенной губастой женщиной, я понял, что здесь почитают творчество Нины Хаген – немецкой певицы, известной своими закидонами во всем мире. Нина Хаген – богиня анархизма, феминизма, буддизма, шизофрении и всяких других политических течений и заболеваний. Ее плакаты на стене – добрый знак, говорящий об открытости обитателей квартиры ко всему нетрадиционному.

Дора и Штефан удалились в опочивальню, а я познакомился с новым обитателем моего убежища. Его звали Курт. С крашеными волосами, серьгой в ухе и странным прикусом зубов – такой бывает только у уроженцев Кельна. Курт шабашничал на стройках Германии. Предполагаю, что лет десять назад он принадлежал к молодежной тусовке, аналогичной той, которая меня принимала в «Инфоладене». Но годы делают свое дело, интересы меняются, и протест переходит в желание переехать в Колумбию – об этом Курт тарахтел беспрестанно. В Мюнхене он находился временно и жил в боковой комнате. Его искренне рассмешило мое неумение пользоваться ванной. Ох уж эти крантики. Их надо тянуть наверх и вбок. Я разделся и, сидя в пенной теплой воде, стирал носки, размышляя о чугунной убогости московского трубопровода и странной сантехнике.

Следующим утром вчетвером мы сидели на кухне. Выбрав себе место около отопительной батареи, я копил тепло. Бутерброд уменьшался, приближая минуту прощания. Голуби вызывали жалость во мне. Зимой их не спасает полет, и, переохладившись, они падают с неба. Но, сидя на кухне и рассматривая серых птиц на балконе, увитом плющом, я видел ожившую красивую поздравительную открытку. Сделав последний глоток, поднялся, надел кроссовки, куртку и потянулся к дверной ручке, чтобы уйти.

Нет, это не камень давит на сердце. Это огромный булыжник, поросший мхом и плесенью. Орошенный дождями, грустью и страхом перед неизбежностью. На этом булыжнике чья-то злая рука выбила грубый крест. Их в древности ставили на могилы. Они сводят с ума, превращая людей в бледные привидения, заставляют сожалеть о прожитых днях и сомневаться в себе. Есть силы, способные очищать лучше святой воды, и одна из таких сил – это искренность. Слышите стук? Так падает булыжник с сердца. Его сбила искренность, на которую я рискнул в «Инфоладене».

Дверь уже открыта, одна нога за порогом. В эту секунду я услышал оклик из кухни. Наверное, это самое главное, что я слышал в жизни. Эти несколько слов поменяли краски вокруг меня, формы изменили очертания, и жизнь приобрела совершенно новый смысл. Эти слова гулким эхом звучали во мне, вызывая дрожь победившей надежды. И не хочу их похабить своим корявым английским произношением.

– Эй! Подожди. Останься. Мы решили тебе помочь! Штефан сейчас будет звонить в Толстовский фонд.

Кто-то становится иммигрантом, ступив с трапа самолета в аэропорту Бен Гурион, а кому-то ставит въездной штемпель американский полисмэн. Каждый иммигрант имеет свою точку отсчета. Зимним утром, когда я стоял у дверей и собирался уйти, чтобы окунуться в другие города и автобаны, упала последняя песчинка в таинственных песочных часах. Отрывая руку от дверной ручки, как в киноленте, пущенной в обратном направлении, я неосознанно перевернул эти песочные часы. Отсчет начался снова. Он идет до сих пор уже под новым названием – иммиграция.

9. Двери в азюль

1

Благотворительные организации, как жемчуг, рассыпаны по земле. Говорят, что некая Агнес Гонджа Бояджиу лечила прокаженных. Если в какой-то точке земного шара вспыхивала эпидемия, война, цунами, горел лес или засуха превращалась в смерть, Агнес Гонджа Бояджиу была тут как тут. Она кормила страждущих и давала приют любой казанской сироте. В Индии до сих пор помнят вкус ее пирожков и бубликов. Их количество настолько велико, что улыбчивую старушку в белых одеждах наградили Нобелевской премией мира. Мы, обыватели, знаем ее как блаженную Мать Терезу.

Или, скажем, взять благотворительность службы «Каритас». В Мюнхене расположены три отделения. Приходишь туда – там чаем напоят, по голове погладят и пустят слезу сострадания. Из огромной кучи подержанных шмоток достанут вполне пристойную кожанку, подарят и отпустят со словами «приходите почаще», как будто намекая, что общество оттолкнуло тебя, и теперь ты надолго изгой. Каждый бездомный немецкий алкаш любит «Каритас» за непредвзятое отношение к лохматой бороде и хроническому архиалкоголизму. А если придет гражданин Афганистана и, впадая в задумчивую сентиментальность, случайно обронит тихое «я соскучился по Родине», то ему посодействуют в его скорейшем вылете в Кабул. Он даже оглянуться не успеет, как счастливый и слегка ошарашенный сойдет с трапа самолета в стране падишахов и визирей.

Для бывших подданных Советского Союза, попавших в неприятности за рубежом, создан Толстовский фонд. Когда-то, очень давно, он поддерживал беженцев, спасающихся от сталинского гнева и возмездия Наркомата внутренних дел. После Великой Отечественной войны Запад имел договоренность с Советским Союзом о выдаче так называемых перемещенных лиц. Этот засекреченный договор с союзниками вывел на чистую воду именно Толстовский фонд. Людей перестали высылать. Список спасенных от депортации в СССР исчисляется десятками тысяч. В их числе советские военнопленные, казаки из армии Колчака, власовцы, перебежчики и невозвращенцы.

Однако Сталин умер, президент фонда состарился, а папки с людскими судьбами были сданы в архивы и макулатуру. К моменту моего появления фонд уже давно превратился в странный закрытый клуб. Он существовал непонятно зачем, кичился былой славой и напоминал этакий богемно-пыльный ностальгический монумент великим свершениям прошлого. Ну, а если говорить без пылкости – он как поломанные лыжи на антресолях, которыми не станут больше пользоваться, а выбросить жалко. И пельменями в Толстовском фонде не накормят.

На следующий день после телефонного звонка Штефан привел меня туда. В пеналообразном кабинете сидела вальяжная напомаженная примадонна лет сорока. Стол сгибался под грудой книжек и авторучек. Примадонне не хватало аристократического веера в руках. У такой обязательно должен быть поклонник – нежный юноша с бабочкой и в штиблетах-лодочках. Разговаривала она по-русски. Мой мятежный дух сбавил обороты от ее глубокого грудного голоса.

Это был не вопрос, а мелодичная строфа из оперной арии.

– Садитесь. Ваш друг рассказал мне о вас. Чем могу быть полезна?

Штефан покосился на меня. Хотелось вскочить со стула, встать перед ней на одно колено и, сняв несуществующий цилиндр, протянуть букет гладиолусов.

– Да-да. Я знаю, что у нас беда, – пропела примадонна, закатив зрачки. – А я не знаю, что могу сказать.

Взмахнув рукой, как дирижер, она включила аккомпанемент, нервно барабаня длинными ногтями по столу.

– Покажите документы, принесенные с собой.

Моим главным козырем был военный билет. Я вытащил его из кармана и осторожно вручил собеседнице. Ария ускорилась:

– Ах, какая ерунда. Спасибо вам, что вы пришли. Но адрес дали вам не тот.

Разглядывая мою фотографию в военном билете, она перевернула несколько страниц и, выпрямив спину, покашляла. Теперь в ее голосе звучала строгость подполковника.

– Мне нужно позвонить в американское посольство.