Иммигрантский Дневник

– Мда. Вот ты, мать твою. А погранцы?

– Я не дурак на рожон лезть. Целый день перед этим лежал в кустах и смотрел, в какие часы они мимо проходят.

Когда прошел патруль, Витька, выждав минут пятнадцать, сделал первые шаги к проволоке, чтобы исследовать преграду вплотную и начать действовать.

Подобное ограждение я уже видел под Брестом и с полной ответственностью заявляю: преодолеть его – задача исключительно трудная, почти нерешаемая.

Вскоре послышался лай собаки. Овчарка набросилась на Витьку, но тот хладнокровно огрел ее до потери сознания пустой винной бутылкой, брошенной пограничниками в зарослях. А затем полез вверх.

– Лезу, а она током жгет и как начала на меня заваливаться!

Оказавшись на другой стороне, советский прапорщик и член ЛДПР с момента основания партии со всех ног бросился прочь. Задыхаясь от нехватки воздуха и возбуждения, он пересек овраг и по замусоренному полю достиг пункта, где находился советский пограничный столб.

– Да метров триста дотуда. Если не все пятьсот. Настоящая помойка. Че они там делают, на нейтральной полосе? Потом в Кошице добрался. Там большой вокзал, ну, и сел на крышу товарного вагона. Еду, а люди мне все время руками махали. Спал в основном. А что еще на крыше вагона делать? Просыпаюсь ночью, смотрю – остановка с надписью «Трудеринг». С вагона соскочил, и оказалось, что в Мюнхен попал. Если бы днем, то дальше поехал. В военной гимнастерке, с вещевым мешком и в сапогах еще в полицию заберут.

Не снимая военной одежды, Витька сумел без документов из Таджикистана добраться в Мюнхен. Я всегда верил, что он гений!

За удивительно светлой внешностью и неуклюжестью жирафа хранились тайны, которых не знали даже его близкие друзья. Спустя несколько лет вечером к дому, где жил Витька, подъехали полицейские автомобили и автобус. Оттуда выскочила группа захвата с лающими псами на поводках, окружила здание, и несколько вооруженных людей бросились к парадному входу. Выломав дверь, они обнаружили, что Витьки нет. Он скрылся и с тех пор больше не появлялся. Что он натворил – для всех осталось загадкой. Кто-то рассказывал, что его видели в Мадриде.

Мой въезд в Мюнхен не так импозантен. Попутка остановилась около массивного серо-металлического небоскреба в ультрасовременном стиле.

Оглядевшись и пробежав глазами по сетке окон, я перешел через перекресток. На город спускался долгий вечер, и зажигались первые люстры.

4

Иммиграцию принято делить на волны: первая – революционная, вторая – послевоенная и диссиденты. Сталкиваясь с представителями всех трех, я видел разные людские типажи: от белогвардейских бабушек-одуванчиков до тронувшихся рассудком иеромонахов-алкоголиков. Вальяжного профессора древнегреческого языка и забулдыгу из Экибастуза, приехавших в незнакомую страну, роднит то, что в этот переходный период, способный тянуться годы, они инвалиды по жизни. Отличие лишь в качестве и размере инвалидной коляски. Именно в это время осознание ущербности сталкивает лбами и спаивает крепчайшим припоем самых неожиданных персонажей, которые при обычных парниковых условиях друг с другом бы не поздоровались.

Мой первый опыт был брутальным с физической и моральной стороны. Но на пути из Москвы в Мюнхен всегда находились люди, протягивающие мне руку помощи. Никого из них я больше не встретил, но до сих пор вспоминаю о них с благодарностью. Теперь, впервые вдыхая мюнхенский воздух, уставший, замерзший, бездомный и грязный, я оказался в числе первых на гребне новой волны, образованной изгоями, немцами-переселенцами, евреями, нелегалами и беженцами-азюлянтами. Робкая, едва заметная четвертая волна переросла в чудовищное цунами, по мощности превысившего всю предыдущую иммиграцию в целом. Покинувшие свою страну в эти месяцы были первой пеной. Только я этого еще не знал.

7. Первые сутки в Мюнхене

1

Погода портилась. Город встретил меня пустотой уличных пролетов, уходящих в бесконечность, и сутулостью редких прохожих, прятавших руки в карманы. Небо ушло. Субтильные здания крышами упиралась в тяжеловесные серые облака. Проходя по лесному массиву, оказавшемуся Английским парком, я увидел отштукатуренные белые стены. Рядом на табличке красовалось «Radio Liberty» – радио «Свобода». Побывав до этого лишь в городах на территории восточной Германии, в эту секунду остро почувствовалось, что этот мир является противоположностью мира, породившего меня. Размышления о легендарной радиостанции, форпосте западной пропаганды в радиоэфире СССР оставили глубокий шрам на бескомпромиссном стремлении к романтике средиземноморских пальм. Табличка как будто спрашивала: может быть, все-таки Мюнхен?

Пытаясь отогнать, как мух, сомнения от святой идеи, я вышел на широкий проспект. Разноцветные огни, мельтешащие люди, сверкающие хромом бамперы автомобилей и памятник королю со скипетром и короной – все они производили ошеломляющее впечатление. Величественные постройки напомнили Невский проспект. Только закрытые двери магазинов не давали возможности зайти в них согреться. Впрочем, вряд ли я осмелился бы открыть одну из них. В гламурных бутиках не ждут оборванцев с заспанными глазами.

Закрытые двери – признак выходного дня. Так я догадался, что сегодня воскресенье. Единственным местом, предоставляющим возможность согреться и перевести дух, был университет. Зайдя туда, побродив по пустым коридорам и аудиториям, я нашел лавочку и уснул, подложив под голову стопку книжек, взятых на кафедре романской филологии. Сон длился до тех пор, пока угрожающий голос не заставил вздрогнуть и приподнять затылок. Надо мной стоял человек. Единственное слово, которое я разобрал в его эмоциональной речи – грозное «полицай». Оно выгнало меня на улицу.

Подземный переход, ведущий к станции метро «Университет» послужил местом моего нового базирования. Подобно надоедливому нищему, я приставал к прохожим с разными вопросами в надежде найти того, кто каким-то непонятным мне образом облегчит мою ситуацию.

Чтобы достоверно уяснить происходящее, поставьте небольшой эксперимент. Находясь в чужой стране, поздним вечером наденьте самую грязную одежду. Волосы взлохматьте, а на лицо нанесите тонкий слой подсолнечного масла, чтобы к нему клеились грязь и смрад. Оставьте кошелек дома и в таком виде идите на центральную улицу в поисках любой возможности, которая позволит переночевать в тепле. Друзьям предварительно не звоните и не обращайтесь в социальные службы, способные оказать поддержку. Поверьте, задача трудная.

Выхватывая из проходящих мимо людей наиболее подходящие кандидатуры, я обращался к ним с различными вопросами. Через час или два, обнаглев и потеряв всякий стыд, мне уже не надо было действовать намеками. «Ай эм э стюдент» сразу-же превращалось в конкретную просьбу о том, что мне нужна любая помощь, включая ночлег, работу, ужин. Мир не без добрых людей. Абсолютно незнакомые люди дважды пытались помочь мне найти возможность подработать. Первый раз – в каком-то ресторане. А второй – в забегаловке, где студенты занимались копированием документов.

Время шло, а с ним сокращалось количество проходящих мимо. Заполночь переход совсем опустел. Жутко уставший, я сел на пол в закутке, и отчаяние победило меня. С лестницы, ведущей наверх, веяло жестяным холодом. Он язвительно шептал, что впереди долгая зимняя ночь в чужом городе. Он будет дразнить светом в окнах квартир. Хлестать снегом и кашлем. Когда город совсем заснет, он включит режим ожидания, который спазмами пойдет по коже и мускулам. Если ему повезет, то кинет на лед и, кривляясь, расскажет о мюнхенских зимах, когда температура падает на двадцать градусов ниже нуля.

Но ангелы, которые смотрят сверху и видят своих героев, дали мне шанс не сдохнуть. Я снова молюсь на вас, ангелы, за то, что было послано мне – за громкую русскую матершину в подземном переходе, доносившуюся из-за угла.

Везет туристам! Везет всем тем, кто наслаждается кофе в кафешке за стеклом. Везет безработным, сидящим в теплой квартире. Везет наивной девушке, которую кавалер галантно угощает вином. Но я пью не за вас! Я предлагаю выпить за всех тех, кто без зонтика попал под холодный дождь. За потерявших кошелек в чужом городе. За забывших пальто. За опоздавших на важную встречу!

Умники учили меня, что вокруг лишь материальная суть – так называемая «нормальность». Их слова звучали авторитетно. Все без исключения – это скучные люди, которым не суждено взять в руки монетку и, подкинув ее, ждать, как она делает выбор. У нее три стороны! – орел, решка, но, возможно, она встанет на ребро. Потому что существует грань между наивной магией невозможного и спесивой банальностью вокруг. Эта грань всегда выпадает тому, кто, кутаясь от ураганного ветра, находит приют, потому что искал его.

Удача неизбежна, если искренне хотеть и цепляться за последнюю соломинку.

Выпьем за тех, кто кидает монету и дает ей встать ребром, превращая «нормальность» в ничего не значащую демагогию. Потому что умники не лучше сибирских шаманов, а их речи значат не больше, чем гороскоп на неделю из бульварной газеты.

2

Шум исходил от двух молодых парней и коренастого мужика. Парни вполне могли сойти за московских пацанов, а коренастый мужик, покачиваясь, стоял на ногах – от него пахло спиртным.

– Вы русские? – спросил я парней, внушавших мне больше уважения. Они удивленно переглянулись и, отпрянув, дали понять, что не поняли моего вопроса. С ними все стало ясно – немцы.

– Ты русский? – я развернулся к мужику, который по-бараньи исподлобья глядел на меня. – Нэт! Азэрбайджанэц!

Мужик не выглядел бандитом. Он пересиливал икоту и ругался, но на его лице застыло выражение интереса, и он явно радовался, что теперь нашелся собутыльник.

Нынче уже давно никого не удивляет русская речь в любых закоулках планеты. Но тогда услышать русский язык считалось редчайшим случаем. Ну что-то вроде как неопознанный летающий объект, принадлежащий внеземной цивилизации в пределах видимости радаров ПВО – это гражданин Советского Союза на Западе. И такая встреча – хороший повод выпить. Иммигрантская волна набрала размах уже позже.

Болтая, мы поднялись по ступенькам. Слушая азербайджанца, меня перестал пугать холод. Вскоре мы зашли в теплый бар. Кухня уже не работала, и последний имеющийся в наличии кусочек тортика исчез у меня в желудке. Мой компаньон накатил рюмки две-три и еле вязал лыко. К счастью, он был не настолько пьян и располагал возможностью самостоятельно передвигаться.

Мне предстояла задача напроситься на ночлег.

– Слушай, а ты из Мюнхена?

– Нэт! Я тют проездом. Я живю в Гамбюргэ.

– А переночевать есть где?

Азербайджанец боролся с собой и с трясущимся хаосом вокруг и пытался понять вопрос. Выдержав паузу, он многозначительно поднял палец вверх и, смотря не его кончик, произнес заветное:

– Есть!

Бар закрылся. После продолжительного поеживания и подпрыгивания на остановке, мы дождались автобуса и поехали по городу. Мужик дремал на сиденье. Снежная мгла не представляла никакой возможности сориентироваться. После шумного бара обстановка за окном снова стала холодной и чужой. Минут через тридцать мы вышли.

– Куда идем, мужик?

– Тюда идем.

– Куда туда?

– Тюда. Там мой машин. Я в Мюнхене на машин. Тют брат мой. В машин бюдэм спать.

– Слушай, а какая машина-то?

– Мой машин – это фиат. Нэ такой хороший, как этот машин, – он показал на легковушку, припаркованную на обочине бесконечной перламутровой аллеи.

Почувствовав, что трезвеет, азербайджанец снова зашел в открытый бар – единственное светлое пятно в ночи. Там было место паломничества для забулдыг. Они шумели, играли в карты и спорили. Выпив за мое здоровье и дав мне возможность согреться, азербайджанец уплыл в пьяную грусть, а потом мы опять шли. Так идут люди в вечность. Так идет жизнь. Она как бесконечная улица с встречающимся на пути столбами. Их количество зависит от степени опьянения. Иногда наталкиваешься и ведешь им счет. А иногда они могут послужить опорой и дать возможность перевести дух. Наверное, так шли бакинские комиссары на подвиг, вдохновляя моего нового друга. А я показывал на припаркованные автомобили пальцем и спрашивал его: