Иммигрантский Дневник

Все новые и новые имена – русские, украинские, белорусские, какие-то непонятные, малых народов, в том числе состоящие из двух-трех букв. Пара сотен человек всевозможных национальностей в черных, зеленых, красных, светло-голубых, темно-синих погонах со всевозможными лычками, без лычек и с золотыми буквами СА. Низкорослые хлюпики-стройбатовцы, широкоплечие десантники, киргизы-танкисты и прочие. Подобно армии персидского царя Ксеркса, Красная Армия состояла из кого угодно, так как всех объединяла идея, к началу девяностых ставшая абсурдной – защита общего Отечества. Советский Союз разваливался, а мы все еще стояли плечом к плечу и вместе слушали пузатого мужика в офицерской шинели.

Моя фамилия была зачитана предпоследней, что вызвало внутренний вздох облегчения, и марсельские пальмы в сознании сразу стали намного ярче и отчетливей.

Начался рассвет. Приехало несколько грузовиков, один из которых привез полевую кухню. Нам раздали ложки и котелки. Солдатиков кормили перед долгой дорогой. Многим есть не хотелось, так как большинство находилось в мрачном похмелье после армейских проводов, а в чемоданах-сумках-котомках почти у всех, кроме меня, имелась домашняя пайка. Тем не менее люди кушали картофельное пюре с жареной рыбой и с чернягой – армейским черным хлебом. Кто и как его делает? Он отличался резким вкусом и свойством лепить из него, как из пластилина. Если кусок такого хлеба кинуть в стену, он к ней прилипнет.

Потом мы поехали к вокзалу в тех же грузовиках. Не люблю в кузове ездить зимой. Но в мороз это значительно сподручнее, чем переться через пол-Бреста с громоздким чемоданищем в руках. Ехал, перешучиваясь со всеми, а с парочкой нашел общий язык, даже немного подружился, обсуждая их и свою воинские части и делясь приятными воспоминаниями об отпуске.

В секундном темпе меня всасывала армейская жизнь. Незаметно опять привычным стал армейский жаргон – облегченный диалект тюремной фени. Словечки вроде слоняра, рыбалка, сека, почти позабытые за три с лишним месяца в Москве, с новой силой приобретали актуальность. Кое-какие совпадают с бытующими в литературном языке, но у них иные значения. В Западной Группе Войск, в ту пору насчитывающей более чем полумиллионную армию, к этим словечкам прибавились немецкие и польские. Например, «вифиль». С немецкого оно переводится как «сколько», но я этого не знал и принимал его за существительное. В армейском жаргоне оно бытует как ритуальный вопрос старослужащего к слоняре – молодому солдату. Тому положено в ответ назвать количество дней, оставшихся деду до выхода регулярного «Приказа министра обороны СССР о демобилизации солдат и сержантов срочной службы». Ошибка в ответе имела фатальные последствия: злостный мордобой или многочасовую прокачку ночью в казарме. Поэтому слоняры всегда внимательно считали дни до Приказа, для чего вели календарь. Мне, как «черпаку», уже не надо знать точный ответ на подобные вопросы.

Однако не буду мучить солдатским жаргоном. Грузовики ехали по Бресту к вокзалу, солдаты подпрыгивали на лавках в кузове, и все шло по плану.

3

Людей на вокзале не удивлял строй советских солдат. Через Брест ежедневно проезжали сотни и тысячи служак в военной форме. Эшелоны с танками и гаубицами стояли на путях, соседних с пассажирскими поездами, придавая станции какую-то особую мохнатую серость. С каждым днем все больше и больше таких поездов, загруженных бронетехникой, пересекало границу в восточном направлении. Зачастую без определенного конечного пункта – бывало так, что уже за Уралом их перенаправляли в Выборг или на северный Кавказ. Несмотря на хаос, Западная Группа Войск была наиболее боеспособным подразделением Советского Союза, т. к. предназначалась для быстрого реагирования на возможные военные провокации со стороны НАТО. Высшее начальство, умудренное сведениями о многочисленных восстаниях в восточной Европе, располагало гарнизоны таким образом, что в течение одного часа почти половина этой орды имела возможность оказаться на центральных площадях Берлина. Армия народа-победителя с заметной неохотой покидала контролируемые территории. С брестского вокзала эшелоны уезжали дальше, насовсем и в никуда, увозя с собой полковые флаги, нажитое за бугром имущество и офицерские надежды.

Дул холодный ветер, поэтому посадка прошла быстро. Распределив багаж по полкам и сундукам под сиденьями, заполнив таможенные декларации, военнослужащие достали съестное. После отправления поезда на столах в изобилии появился алкоголь. Началась пьянка. Выпившие, как правило, щедрые люди, особенно поначалу. Во время дороги мне перепало немало от тех произведений кулинарного искусства, по пьяной расточительности попутчиков.

– За дембель!

– За дембель! – хором отвечал вагон.

– На брудершафт, братва.

– За связистов!

– За пехоту!

На несколько секунд наступила тишина, и видно было только подбородки закинувших головы жадно пьющих людей. Потом слышались кашель и матюки, снова гремели кружки и хрустела газета, в которую заботливые материнские руки завернули закуску.

– А ты что не пьешь, слоняра? Не скоро еще предложат выпить.

– Да погоди ты! Лучше глянь, что снаружи. Такое не каждый день увидишь.

Поезд по диагонали переезжал границу. Я с интересом глядел из окна на высоченную колючую проволоку. На смотровых вышках, выпуская клубы белого пара изо рта, мерзли пограничники с калашниковыми в руках. Потом распаханная земля пограничной полосы и столб с гербом и надписью СССР. Под колесами колошматил мост через реку стального цвета, лишь частично одетую в лед. Вдруг снова земля и другой столб, уже красно-белый – Рolska. Вот и все. Неужели так просто? Или мне повезло?

За посаженными вдоль дороги кустарниками, покрытыми дымкой изморози, какой-то польский крестьянин топором рубил дрова. Прошло много лет, но сейчас я отчетливо помню этого поляка, интенсивно делающего свое дело под пасмурным небом на границе под Брестом. Может, кому-то этот миг покажется банальным, а фотограф просто поленится поднять свой фотоаппарат. Но для меня это самый первый кадр в важнейшем жизненном этапе, мое неуклюжее «Здравствуй, Новая жизнь». Этот поляк, мелькнувший в окне всего на несколько секунд, навсегда у меня в голове и в сердце. Он и сейчас тут.

Водка и вино в изобилии, а стол в купе ломился от разных блюд: сало, пирожки, картошка с грибами, пара дюжин куриц. Я пригубил алкоголь, но решил не напиваться. Ведь меня ждали прогулки по знойной марсельской набережной или бульвары Парижа. А может, выпить? И плевать. А вдруг у прокурора хороший день и судья отпустит грехи?

Одного из людишек, до того сидящего в грузовике рядом со мной, все называли Воробей. За час-полтора нашей беседы он умял две бутыли вина, запил это пивом, потом снова вино. Поначалу мы чудесно разговаривали, но в процессе Воробей убухался и перешел, выражаясь культурно, в иную ипостась своего существования. Пребывая в таковой, он уже и не пил, прекратив осознавать, что прозрачная жидкость в бутылке, поставленной на стол каким-то солдатом, это водка, и что от нее с новой мощью по телу польется ласковое тепло. Втягивая голову в шею и вращая лопатками, он мутно косил в мою сторону и за что-то благодарил речитативом:

– Спасибо тебе. Спасибо тебе. Спасибо. Спасибо тебе. Полная уважуха.

Так продолжалось минут двадцать. Внезапно встрепенувшись, он спросил:

– А ты служил когда-нибудь в армии?

Вот те на! Он что же, не замечает на мне военной формы?

– Да-да, конечно служил. Служу!

Воробей понимающе кивал, давая понять, что его разум утерян не окончательно. Напоминая титана, измученного борьбой с античными богами, он все-таки находил силы, несмотря на обильные возлияния и на то, что его язык быстро превратился в вату, выразить ко мне свои теплые чувства. Видимо, ему нравилась моя предупредительная вежливость. А я был рад, что мой попутчик не армейский гопник, кровью и потом выстрадавший право расстегнуть воротничок гимнастерки или перегнуть пряжку ремня с отполированной серпасто-молоткастой звездой – чем круче загиб бляхи, вернее следуешь дембельской моде.

Прикид строго соответствовал сроку службы. За нарушение правила можно в худшем случае получить инвалидность, а в лучшем – остаться без ремня. Эта традиция устанавливалась с годами, оттачивалась от призыва к призыву. Глядя на солдата, можно с точностью определить его статус в запутанной неуставной иерархии.

Кто-то с собой имел кассетник, и на радость братве из него разнеслись песни Виктора Цоя. Десантура перекидывалась в картишки, а Миша-Карлик, сразу же так прозванный за свой необычайный рост, – он еле влезал в огромного размера шинель, рассказывал о своих геройских амурах на гражданке. Собравшаяся вокруг него группа солдат, затаив дыхание, внимала тонкостям взрослой эротики. У служивых такие истории особенно популярны. В дополнение к своему гусарству Миша-Карлик умел играть на гитаре. Устроившись на видном месте в проходе, он забубнил, конкурируя с кассетником, томно-жалобные солдатские песни – настоящий подарок развалившимся на полках сослуживцам. Эти песни о душевных страданиях личности, находящейся вдали от завода, трактора, института; о том, что еще не скоро появится возможность свободно набухаться с собутыльниками-приятелями; о родном колхозе и о взрывах крупнокалиберных снарядов, под которыми якобы надо пройти, чтобы вернуться домой. Главное же, на что они нацелены, это кинуть слушателя в жалость к самому себе.

Через год, а многим и меньше, все обитатели вагона забудут Мишу-Карлика, его пшеничные усы, а песня им покажется нелепой и смешной. Но сегодня поезд стучал в такт, с каждым покачиванием приближая окончательную демобилизацию. Огромные пальцы великана дергали струны на шестнадцатирублевой гитаре в си-минорной тональности, и над бритыми головами под стук шпал и потряхивание вагона неслась песня.

Солдатский строй
Идет домой.
Встречай меня,
Кузбасс родной!
Родной Кузбасс,
Родная мать,
Увижу я
Тебя опять.

Песни, звучащие трагично и пародийно, исполненные дурным голосом, но с искренностью бывалого тракториста, затуманивали тоской лица слушателей. А тоска в сочетании с алкоголем – страшная сила.

– Вот ведь Миша клево лабает.

– Миша, спой Розенбаума.

Как положено, нас сопровождала пара офицеров. Однако они вообще не вмешивались в добродушную пьяную анархию, так как тоже пили в купе для проводников. А там, за снежными полями незнакомой мне страны, за сидящими на телеграфных проводах воронами, находилась следующая точка моего маршрута – городок с колющим славянское ухо названием Франкфурт-на-Одер.

3. Франкфурт на Одере – Биттерфельд

1

Под утро, часа в четыре, нас разбудили. Спал, не раздеваясь, в армейских брюках. Под очередным мостом в черной пустоте блеснула река, и я догадывался, что это Одер. Сквозь гулкий железный стук послышалось:

– Ну давайте. Подъем!

Через минут десять на выход, и солдаты сонно переглядывались, пытались острить по поводу вчерашней попойки. Возможно, это была не конечная остановка поезда, но я не знал про это. Подозреваю, что он шел дальше. Под лязг тормозов думалось, что цель поездки у меня особая и не по пути с Воробьем. Мой похмельный сосед, ругаясь, застегивал военный пиджак и, наверное, внутренне содрогался в предвкушении того, как на перроне его лицо обдаст холодный ветер уже чужой страны – Германии.

Нас построили около вагона для пересчета, и сопровождающие офицеры пожелали счастливого возвращения в часть. Вся гурьба, схватив чемоданы, подгоняемая морозом, рванула в кассовый зал. Кто-то служил в Котбусе, кому в Цирндорф, а кому в Померанию, дальше своим ходом.

Как по волшебству изменилась окружающая обстановка. Синие полки плацкарта и железнодорожный запах сменились пестрой рекламой, а пол в зале поражал блестящей стерильностью. Повертев головой в разные стороны, я увидел билетные кассы, так не похожие на привычные московские, и уютный цветочный магазин. Яркая вывеска Burger King активировала сомнение насчет правильности моей затеи, сменившееся мыслями о предстоявшем новом испытании: каким-то образом раздобыть гражданскую одежду, не имея даже медяка в полутора десятках карманов униформы. Легким утешением было осознание того, что при любом контроле можно достать военный билет и жалобным голоском наврать: дескать, направляюсь в воинскую часть. Ведь с предписанного мне маршрута я еще не сошел. Серые солдатские шинели куда-то пропали, и в небольшом зале осталось всего несколько человек, никакого отношения не имевших к армии. Конечно же, это немцы, в несусветную рань ехавшие на работу.

Искренне я завидовал этим людям: им было куда идти, дома стояла диванно-телевизионная атрибутика, а на работе ждали коллеги и зарплата. Глаза наткнулись на карту Германии, висящую неподалеку, – вот мой первый ориентир. Мне приблизительно известны расположения крупных городов Европы. Рассмотрев паутину железных и автомобильных дорог, я решил передвигаться через Берлин, Эрфурт и Штутгарт на французский Страсбург. А там как-нибудь до Марселя – города с пальмами.

Не исключаю, что у маршала Жукова в сорок пятом имелись в голове подобные планы по передвижению пехотных дивизий и танковых армий. Общая протяженность намеченной дороги составляет навскидку более полутора тысячи километров через крупные и малые города, ландшафты, запечатленные на картинах Сезанна, ронские виноградники, горы и немецко-французскую границу – ее нелегальный переход казался мне пустяком. Сейчас нужно решить конкретную проблему с одеждой. Ну, и при этом двигаться, не попадаясь в волосатые лапы патруля.

2

Совершенно новый запах щекотал нос. Какая-то смесь сосисок, горчицы, кока-колы и очистительной жидкости для автомобильных стекол – так пахла Германия. Зайдя в Burger King, я понял, что это подобие «Макдоналдса», в котором я никогда не бывал, а только издалека видел гигантскую многочасовую очередь в Москве на Пушкинской площади, озаглавленную большой желтой буквой «М», потому что из-за ажиотажа к самому заведению было не подобраться.