Иммигрантский Дневник

Единственный «Макдоналдс» Советского Союза дразнил гамбургерами москвичей и гостей столицы. Устройство туда на работу считалось престижным и было возможным только по великому блату. Жаль, что денег ни гроша, а то даже на сытый желудок потешил бы душеньку – народу-то никого. Рука достала из чемодана очки и русско-немецкий разговорник, навязанный мамой в дорогу. Побыть в этом светящемся ласковом месте на дерматиновом стульчике мне удалось около пятнадцати минут. Затем подошла девушка – по внешности ну просто фотомодель! Она на чистейшем русском языке строго-вежливо попросила покинуть помещение.

– Йэхх, землячка, ты бы солдатику хоть погреться дала – холодрыга же!

Что ж, подамся в кассовый зал, к лавке в центре, где уже вальяжно разместился пожилой полубомж.

Тараканами бежали мысли: необходимо заиметь гражданскую одежду – в военной форме я выгляжу как попугай среди трясогузок.

Еще в поезде Москва – Брест я пытался обдумать неизбежное столкновение с неизвестностью один на один. Не исключено, что полубомж мне поможет, хотя бы что-то подскажет. Подсев к нему и воспользовавшись разговорником, я попытался начать разговор. Кроме «гутен таг» и парочки других расплывчатых фраз, ничего выдавить не получалось. На мои усердия он реагировал беззубой улыбкой. Выглядело забавно: я в советской военной форме и человек в обносках и с заторможенным взглядом посередине блестящего кассового зала в абсолютно незнакомой мне стране. Ему, наверное, в тепло ночлежки. Мне же и такое не улыбалось – идти некуда.

Вдруг раздался громкий, привыкший приказывать голос:

– Товарищ рядовой, предъявите документы!

Оо, блин! Уютный бомж пулей вылетел из здания и улетучился в утреннюю мглу привокзальной площади, куда я на тот момент еще не осмелился выходить.

– Чем вы тут занимаетесь? Пройдите в здание военного вокзала и ждите там вашего поезда!

Пришлось, отдав честь, взять дурацкий чемодан и медленным шагом перейти в соседнюю постройку. Жутко мешающая ноша, несмотря на свой размер, вес и форму, одновременно являлась замечательной маскировкой. Для любого постороннего взгляда чемодан делал меня обыкновенным солдатом, возвращающимся из отпуска, и, пока не было другой одежды, мне приходилось играть такую роль. Хорошо, что офицер не задал лишних вопросов, а ведь мог.

Соседнее здание военного вокзала разительно отличалось от кукольного немецкого. Поднявшись по лестнице, я увидел точную копию захолустного вокзалишки где-нибудь в российской глубинке, скажем, в Камышине. Такой же буфет и те же помятые бутерброды. Валютой служат, понятное дело, рубли, оставленные в Бресте патрулю. Стулья в зале ожидания, даже батареи отопления – все исцарапанное и неуклюжее. Конечно, о посадке на поезд и об отправлении тут объявляют тем же загробным эхом, что и в Советском Союзе.

Попав на немецкий вокзал во Франкфурте-на-Одере – маленьком городке в восточной Германии, я как будто перенесся вперед лет на пятьдесят – ни дать ни взять машина времени. Теперь пришлось сесть на родимый стул в зале ожидания и наблюдать, как жены советских офицеров в вязанных круглых шапках покупают вареную курицу и галдят между собой. Одно все же очень обрадовало – этот закопченный военный вокзал отапливался на полную катушку. Я прижался к батарее, приятная нега разлилась по телу, меня одолела сонливость, клевок носом, еще один… Очнулся я часа через три от возни по соседству. Народ на вокзале шумно перемещался к выходу. Все спешили на поезд. Продрав глаза, застегнувшись и осмотревшись, решил вновь устроиться поближе к Burger King.

Незаметно наступил короткий зимний день, а за ним пришли ранние сумерки. Долгие часы мимо меня проходили люди, шедшие теперь с работы домой. Они появлялись волнами, по мере прихода электричек. Одна волна за другой, спеша и переговариваясь, а я стоял, и было интересно, где они работают и что можно вообще делать в этом городе и окрестностях. Ну да, недалеко отсюда Берлин, но тогда мне это не пришло на ум. Мода казалась странной. Конечно, как и в Москве – людишки в джинсах, куртках и пальто. Однако довольно часто встречалось другое: в обтяжку по худющим ногам леггинсы из блестящего материала вроде латекса, шарообразная куртка и огромные носастые боты – ни дать не взять средневековые трубадуры. При взгляде на таких трудно скрыть усмешку. Чужая страна, чужие нравы. А потом опять нос в поднятый воротник шинели. Ничего не происходило. Единственное, что развеяло мою внешнюю бездеятельность – это недолгая беседа с продавщицами цветочного магазина, двумя улыбчивыми тетками, немного разговаривающими по-русски.

Не хватало импульса, чего-то вроде толчка в спину. Это событие, а точнее сказано – эта хрупкая женщина появилась. Немолодая, элегантно одетая, она возникла в прямом смысле слова из-под земли – из подземного перехода. Как в любовной истории, наши глаза встретились. Не берусь угадывать, что ей прочиталось во взгляде съежившейся солдатской шинели с человеком внутри.

Не сказав ни слова, лишь слегка сменив направление движения, она решительно и молча засунула в мой карман банкноту в двадцать немецких марок. В ответ на мою робкую попытку вернуть ей деньги, она опять же молча остановила мою руку, по-доброму взглянув в глаза, и ушла в неизвестном направлении. Я остался, ошеломленный такой дерзкой выходкой.

По земле ходят люди, делают дела и зачастую не догадываются, насколько важными бывают их поступки – это именно тот случай. Действиями таких людей управляет мистическая сила. Они как ангелы, спустившиеся с небес в самый нужный момент, дающие нам, смертным, возможность еще раз убедиться в том, как прекрасна жизнь.

Двадцать марок дали мне знак: Николай, пора идти! Появился оперативный простор, например возможность приобрести дешевую обувь, скажем – кроссовки. Изучив расписание поездов на Эрфурт, куда ехать с двумя пересадками, я опять вышел на обледенелый перрон. Электричка в Эркнер – пригород Берлина – прибывала в ближайшие минуты. Там первая пересадка. Во внутреннем кармане лежат засаленные бумажонки, выданные мне перед убытием в отпуск – пусть считаются билетом до места расположения воинской части. Их можно показать проводнику, или кто там у немцев в поездах билеты проверяет.

3

Из окна немецкой электрички я пытался разглядеть ландшафт. Но ничего, кроме отражения своего лица, увидеть не удавалось – наступил ранний зимний вечер, превратившийся во тьму. Оконные стекла в вагоне становятся зеркалами. Тогда уже как будто не едешь, а создается впечатление, что это замедленная телепортация из точки А в точку Б. Стерильность вагона, тишина являли разительный контраст с пьяной анархией плацкарта Брест – Франкфурт-на-Одере. Жаль, что убаюкивающий, еле слышный стук колес длился недолго. Меня клонило в сон, да и пожевать чего-либо было бы совсем не плохо. Двадцать марок во внутреннем кармане шинели согревали лучше батарей центрального отопления, но тратить деньги на такую глупость, как еда, не имело смысла. Предстояло действие стратегической важности – покупка кроссовок, а помимо них нужны штаны, свитер и хоть какая-то куртка.

Вскоре тусклым светом фонарей из темноты было вырвано неуклюжее здание станции с полукруглой надписью Эркнер над двумя зияющими дырами входных дверей. Поежившись на ветру, подняв воротник шинели и запинаясь о чемодан, я поволокся к близлежащим одно-двухэтажным домикам, окруженным садами. Черный солдатский силуэт на заснеженной безлюдной платформе издалека привлекал внимание, и перспектива проверки документов не прельщала.

Не сезон, а ведь яблочко не помешает. Я усмехнулся, вспоминая, как наш полк, делая еженедельный пятикилометровый забег в окрестностях Виттенберга, безбожно обчищал точно такие же садики. Сотни солдат, задерживаясь на секунды, быстро рвали яблоки, груши или сливы, в зависимости от того, что находилось на пути и попадется под руку, и стадом неслись дальше, обрадованно поругиваясь между собой. Перед таким забегом возмущенные немцы не осмеливались носу высунуть из своих усадеб. На улицах в это время никто никуда не шел и не ехал – воцарялась пустота. Солдатский табун не сопровождался офицерами. Бежать с утра пораньше им было лень. Время от времени они занимались более элитарным делом – ходили на охоту, вооруженные пулеметами, из которых длинными очередями стреляли по оленям и ланям. Немецкая полиция не встревала в офицерское браконьерство – все равно бесполезно.

Некий рядовой Виноградов, ночью находясь на посту, вскарабкался на вишневое дерево и занялся сборкой чужого урожая. Представьте себе бюргера, сидящего дома на диване с бутылкой пива. Глянув в окно, в своем саду на фоне лунного диска он видит солдата в полном боевом вооружении, бронежилете, с противогазом и болтающейся на ремне каске. Как бы вы среагировали? Бюргер без колебаний принес воздушное ружье, выстрелил наугад в направлении блестящих белков глаз и силуэта пришельца. Попал ему в горло. Виноградов месяц отлежал в санчасти, что само по себе более чем здорово: халява, ничегонеделанье, докторская колбаса, симпатичные медсестры в белых халатиках, помимо чая приносящие в постель еще и свой девичий смех. А после выписки и официальной головомойки в батальонном штабе прапорщик Бахмет ему советовал:

– Ты подай на него в суд. Оформи на этого немца соответствующую бумагу и проверь, есть ли правда в немецких судах. Ты ж не хуже других. Будь как все!

Виноградов, пережевывая остатки пахнущей санчастью докторской колбасы, запивая кефиром, соглашался с Бахметом:

– Да, товарищ прапорщик. Подам в суд. Обязательно подам.

– Не бойся, сынок! – прапорщик лет на десять был старше Виноградова. – Покажи этому гаду ползучему принципиальность наших вооруженных сил! Ты ведь имел право пристрелить его без предупреждения, но не стал.

Ротный придурок Виноградов обратился в немецкие органы. День суда совпадал с дембелем. Получив ни много ни мало 4000 немецких марок «шмерценсгельд» – компенсации за причиненные ему моральную боль и физическое увечье, на зависть нам, долговязый Виноградов уехал в родную деревню богачом. В девяносто первом за такую сумму покупалась двухкомнатная квартира в Питере, а то и в Москве, не говоря уже о его родной деревне – купить ее можно было всю целиком, с лугами, лесами, полями, коровами и председателем колхоза. Небольшой шрам на горле – и псевдострадания в санчасти компенсировались с лихвой.

Уродливый чемодан мешал передвигаться. Как будто он набит свинцовыми кипятильниками. В полумраке читалась белая буква S на круглом зеленом щите. Что бы это значило? Сделав круг по словно вымершим улицам и убедившись, что место тут гиблое, вернулся назад к зданию. Мимо могла случайно проехать советская воинская машина и подбросить туда, куда хотелось меньше всего.

Я сел на единственную скамейку в зале вокзальчика. По сравнению с этим заледенелым полустанком, вокзал Франкфурта-на-Одере казался мегаполисом и средоточием всех благостей буржуазного мира. Единственный прохожий – спешащий мужик средних лет. И почему бы с ним не заговорить?

– Эй. Сорри. Э кюэстшэн.

Мужик обернулся и подошел ко мне.

– Йес? Вот ю вонт?

C наглостью и отчаянием – терять-то нечего! – я выпалил:

– Ай хэв а проблем. Мэй би ю кэн гив ме фифти джерман марк?

Мысленно я упрекал себя за разгильдяйство на уроках иностранного языка в школе. Мои знания английского ограничивались двумя-тремя десятками предложений и междометий. О грамматике и акценте речь не идет вообще. Однако дядька сообразил, что мне от него нужно. Он и сам не намного лучше меня разговаривал на языке Шекспира. Кивнув зубастой головой, он показал, что осознал смысл моего англо-тарабарского наречия. Мы пошли к одиноко стоявшему такси. Впервые в жизни я уселся в «мерседес». В те времена даже в Москве «мерседес» встречался не чаще, чем инопланетный корабль при заходе на посадку. Всевозможные автомобили, в том числе и такие, что по внутреннему устройству и комфорту превосходят технику инопланетян, появились позже. В самом начале девяностых задрипанный и ржавый двадцатилетний «Опель» на дорогах Москвы был доступен лишь продвинутому бандюгану, а подавляющее большинство граждан в жизни не ездили ни на чем, лучше «Волги». «Мерседес» являлся привилегией работника иностранного посольства или как минимум МИДа.

Усатый таксист – прожженная немчура с пшеничного цвета усами – вез, переговариваясь с моим новым дружбаном, а куда – неизвестно, да и неважно. Важно, что вокруг что-то происходит! Ведь при наличии динамики в действиях проще нащупать место для следующего шага.

Возле одного из домиков, окруженного аккуратно подстриженным кустарником, машина остановилась. Мы вышли, а моего немецкого друга на пороге встретила женщина неопределенного возраста. После громкой перепалки на немецком, из которой я не понял ни одного слова, заграничный друг расплатился с таксистом, пожал мою руку и исчез в доме, оставив меня на улице. Ясно, что назад он возвращаться не собирался. Такси продолжало стоять на месте. Дверь приглашающе открылась, и шофер, фамильярно ухмыльнувшись, кивнул: дескать, садись. И я залез на заднее сиденье.

По дороге назад к вокзалу под буквой S с тою же лихостью и опять по-английски я спросил таксиста: не может ли он мне «подкинуть пятьдесят марок». Ура! Получилось! Из бардачка тот достал кошелек и вынул купюру, правда, не пятьдесят, а только пять марок.

Деревья чернели по окраинам дороги, фары автомобиля подчеркивали их темноту. Меня грела радость от того, что просьба сработала и принесла результат. Конечно, попрошайничая в военной форме, я позорил Советскую Армию отвратительнейшим образом. Так ведь ее позорили еще полмиллиона человек, ежедневно и ежечасно досаждая мирному населению марш-бросками, танковыми учениями, охотой на оленей и пожиранием яблок. Уж извините, назад в армию я не собирался и себя с ней никак больше не ассоциировал. Навстречу неслись редкие мигающие светофоры и вывески Германии, освещенные неоновыми лампами. Ждал Марсель.

Разглядывая на табло время отправления электричек, прояснилось, что последний поезд на Берлин – Шонефельд скоро отправится. К слову, если кто не знает: Шонефельд – аэропорт восточного Берлина. Оттуда мне предстояло в Эрфурт. На часах было за полночь, и в Шонефельде, судя по времени, придется провести остаток ночи.

Иногда слышался отдаленный гул – это взлетал самолет. Может, на родину, и какой-нибудь пассажир разглядит меня во мгле и на прощанье махнет рукой. Ну что же, передавай привет Златоглавой. В темноте аэропорт отдаленно напоминал Курский вокзал: стекло и бетон с вкраплениями кафеля, антенны связи, пешеходные переходы. Только везде, куда ни кинь взгляд, надпись «Берлин» да изображение вставшего на задние лапы медведя. Около входа сиротливо пристроились уже знакомые мне желтые такси – «мерседесы», ожидающие клиентуру.

Говорят, волка ноги кормят. А я вам скажу, что зайца – антипода волка – кормят, кроме ног, еще уши и большие глаза, дающие ему возможность слышать в ультрафиолетовом диапазоне и видеть в угловом размахе почти на триста шестьдесят градусов. Волку бояться нечего, кроме двустволки охотника. Зайцу же сложнее, особенно весной. Снег сошел с полей, земля оголилась, а он все еще белый на голой коричнево-мокрой земле. Кроме чутья и быстроты, полагаться не на что. Подобно ему, в солдатской шинели я наматывал круги по блестящему терминалу аэропорта, делая вид, что все окружающее неинтересно. Так заяц ищет первые всходы, чтобы свежей травой побаловать свой изголодавшийся желудок. А у меня за наигранной флегматичной усталостью скрывался интерес к людям вокруг: работнику туалета в халате под табличкой WC и двум совсем молоденьким парням.

Мелочь на небольшом столике у туалета манила, подобно магниту, и побуждала производить простейшие арифметические операции – определять, сколько же всего там на тарелочке. Похоже, марки три, а может, и семь. Каким-либо образом заполучить эти деньги не представлялось возможным. Отбросив все заячьи комплексы в сторону, предварительно сходив в туалет, я попытался начать разговор на своем мелкокалиберном английском языке. WC-работник, хоть и выглядел как завкафедрой молекулярной биологии, вообще не соображал на тех аглицких диалектах, при помощи которых пытался завести с ним дружбу стоявший перед ним солдат. Судорожное перелистывание разговорника и чтение совершенно не нужных мне фраз никак не вдохновляло его на задушевную беседу. Перед глазами мелькали варианты вопросов о посещении ресторанов, гостиниц и о погоде в разных городах Германии. Но чего в книжке не было, так это раздела, необходимого для бездомных попрошаек. Оххх, мама! Опять ты мне в чемодан не то положила! Идеи взлетали, а затем следовал фейерверк, постепенно гаснувший, подобно далекому мычанию коровы в вечерней степи.

Сняв колючую шинель и усевшись на отделанном кафелем входе в подземный переход, я перевел дыхание. На груди, почти как орден, красовался значок классности третьей степени, должный указывать на приобретение воинской специальности. Скорее всего, именно пышность значка привлекла внимание молодых парней, замеченных мною ранее. Как хорошо, что из-за расстояния они могли расслышать лишь гулкий бубнеж между мной и туалетным завкафедрой молекулярной биологии. Послышались польские «добже», «дженкуе» или что-то в этом роде – парни приближались ко мне. Вот радость-то!

– Розумешь трохэ по-польску?

– Да. Розумлю, – чего тут разуметь-то? Никакого словаря не надо. Если внимательно прислушиваться к пшеканью, улавливался не только общий смысл сказанного, но и эмоциональные нюансы.

– Росыйски жолнеш? – они тыкали в меня пальцем и хихикали. «Жолнеш» – словечко непонятное. Однако ничего негативного в нем не чувствовалось.

Братья-славяне все-таки.

– Да, российский, очень российский.

– Презент икона?