Иммигрантский Дневник

Сравнение моего блестящего значка с иконой импонировало. Льстило, что от солдата вообще можно что-либо хотеть.

– Конечно, конечно! Забирайте на память.

С этими словами я открутил добротно приделанный к кителю ярко-синий значок. Все равно не нужен. Можно было бы начать торговлю и назначить цену.

Только не имелось ни малейшего желания обижать таких симпатичных ребят. Пусть добрым словом вспомнят русского солдата, освободителя мира от фашизма. Мне в голову не приходило, что солдатскую символику, шапки-папахи, ремешки, гимнастерки всех размеров, военные барабаны, части от зенитных установок, поляки массово продавали по всей Европе на блошиных рынках. Значок классности стоил не меньше, чем оригинальный кусок берлинской стены, снабженный сертификатом. На кителе осталась небольшая дырочка, а между мной и поляками установилось полное взаимопонимание, позволявшее скоротать время до отправления поезда на Эрфурт, отходящего на рассвете.

В наш оживленный разговор вмешался аккуратно причесанный человек с глубоко посаженными глазами.

– Привет, солдатик. Куда путь держишь? Из какой части будешь? – в его уставшем взоре сверкнул метеорит искренней радости. Он служил офицером и возвращался из командировки. Одетый в штатское, говорил неофициально – как принято на гражданке.

– Лютерштадт-Виттенберг. Я из отпуска.

– А я в Вюнсдорф.

В Вюнсдорфе находилась одна из самых больших воинских баз за пределами СССР: несколько дивизий, части снабжения, собственный железнодорожный вокзал и три рейсовых автобуса с маршрутами, не выходящими за забор этого детища-мутанта Министерства Обороны. Представляю, как окрестные дороги забиты колоннами военной техники. Однажды, удостоившись небывалой чести съездить туда с начальником штаба батальона, я услышал песню проходивших мимо роты бойцов.

А мы стоим здесь на задании,
Всегда в дозоре боевом, за рубежом.
Солдаты группы войск, советских войск в Германии.
Покой земли мы бережем!

Отполированные слоняры, шедшие в первых рядах, горлопанили лужеными глотками, а сзади, скребя по земле подкованными каблуками сапог, передвигались усатые старослужащие. Идти сзади с расстегнутым воротничком – большая привилегия в Вооруженных Силах. Неписанный закон давал ее лишь высшей касте – рядовым и ефрейторам второго года службы.

– Покой земли мы бережем! – отдавалось эхом по окрестным холмам.

– Цок-цок, – скребли сапоги по брусчатке, положенной тут еще до фюрера.

– Громче! Почему запевала отлынивает? Мы те подсластим житуху после отбоя.

– Громче, кому сказано! – справедливо негодовали дедушки.

Навстречу маршировала другая рота, по старинной традиции орущая свою песню:

Солдат малоденькАй в пилотке
новенькАй. У гимнастерки тот же цвет!

Оба ротных командира лениво, по-блатному заученно отдавали друг дружке честь. Из-за громкого пения и топанья армейских ног невозможно было обсуждать дела насущные в близлежащей курилке, и стоявшие там солдаты раздраженно поглядывали на марширующие роты.

Всегда в дозоре боевом, за рубежом!
У гимнастерки тот же цвет.
Покой земли мы бережем!
У гимнастерки тот же цвет!
Стрелковой роты рядовой.
Всегда в дозоре боевом!
У гимнастерки тот же цвет!

Напоминало заевшую пластинку брежневских времен, резало слух, но такова уж пафосная молитва дембелю. Ведь вся жизнь срочника – ожидание конца. После отбоя, когда закончились разборки, уставший дневальный начнет почесываться и приплясывать, разминая ноющие колени на так называемой тумбочке. И в казарменном полумраке каждый засыпающий солдат, независимо от срока службы, остро вспоминает и ждет свою гражданку.

Время пролетело незаметно. Ни одним словом и жестом я не выдал истинной цели своего путешествия. Войдя в роль мартовского зайца, рассказывал о своих армейских делах, как будто и вправду с искренним воодушевлением держал дорогу в батальонную казарму. Над аэропортом робкой акварелью забрезжил восход. Участившийся гул взлетающих самолетов разбудил спящее нахохлившееся воронье царство, и большая стая с карканьем поднялась над стоянкой такси. В длинных переходах вновь замелькали спешащие пальто, начиналась торговля в магазинчиках терминала – неторопливо пришел новый день. Молодые польские попрошайки растворились по делам, а вскоре офицер сказал, взглянув на часы:

– Ну, мне пора на поезд, служивый.

– Спасибо за беседу.

– Мир тесен. Может, свидимся.

Повезло солдатам-срочникам с таким харизматичным командиром. С неподдельным интересом он слушал мои рассказы, смеялся и сетовал. А я – историю о его непростой офицерской работе, штабных интригах, о семье, о том, что многие из сослуживцев едут на войну в Азербайджан.

Господи, а сколько войн еще впереди? Одна? Две? Сколько предстояло ему? На таких людях держалась наша армия в наступившее смутное время. Эта человеческая порода крайне редка. При иных условиях спросить бы его домашний адрес или номер воинской части. Сейчас же излишества могут сбить с пути. Даже если мир очень тесен, вряд ли нас когда-то сведет по новой – это я знал точно, потому что меня ждало Средиземное море.

4

Снова поезд и дорога, и за окном аккуратная красная черепица, припорошенная снегом. Церквушки со шпилями, как будто сошедшие с рекламы игрушечных железных дорог фирмы «Пико», в морозном утреннем тумане проносятся мимо. Поезд шел тихо, и мягкий желтый свет ласкал шинель, а под ней и меня.

Хорошо на мгновение забыться в этом раю, состоящем из еще сонных людей, мягких кресел и собственного дыхания.

С трудом, дернув приоткрытым глазом, я обнаружил очередную остановку – поезд находился на небольшой станции. По кукольному, в сравнении с солдатским плацкартом, вагону прошло несколько человек. С той стороны стекла, прямо напротив, находилась длиннющая, с непривычки трудно читаемая немецкая надпись.

Язык Гете богат на необычные выдумки. В «кошачьей библиотеке» зафиксировано множество словесных извращений более чем средней протяженности. В том числе употребляющихся в повседневном обиходе. Но при виде этого названия меня как будто окатило холодной водой. На двухметровом синем щите едва умещалось Lutherstadt-Wittenberg – место дислокации моей воинской части.

Вот он, город великого Лютера, место расположения танков Т-72 и тропосферных станций Р-412, колыбель протестантства и вкусных яблок для советских солдат. Схватить чемодан, да к выходу. Деловито дойти до воинской части, где меня с распростертыми объятиями впустят знакомые часовые на КПП, а прапорщики да майоры, надув щеки, станут срочно разбираться, как со мой быть и какой пистон придумать. Пускай судят показательным судом в полковом клубе и шлют в дисбат, чтобы другим слонярам неповадно было!

Спокойно, Коля! Вдох, выдох, еще раз. Усталость, мороз за окном, и ведро ледяной воды постепенно превратилось в пар, шедший изо рта стоящих на платформах людей. Держи себя в руках, пусть не свершится ошибка. Жизнь в любом случае уже не будет прежней. На КПП люди с сочувственно-справедливым взглядом рутинно позвонят в штаб полка, возьмут под стражу. Приедет уазик и, для начала, отвезет на гауптвахту. В жизни не любил краснопогонников – у войск МВД погоны малиново-красного цвета. Людишки, служившие в этих войсках, отличались низко посаженными бровями, веснушками и шириной плеч. Все как на подбор, призванные из отдаленных уголков нашей бесконечно огромной страны, они разговаривали матюками и были жутко нелюбимы в других родах войск по легко объяснимым причинам. Стоит ли отдавать судьбу в лапы клубного правосудия? Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Накинув шинель, я почувствовал, как покатился поезд. Бесшумно скользя на снегу, по платформе мимо проплыло название населенного пункта. Колеса застучали с нарастающей неотвратимой быстротой, все дальше и дальше унося меня от последней точки, где еще оставалась возможность соврать бдительному патрульному, захотевшему проверить документы.

Внутри что-то екнуло, и загорелся пожар. Пылал последний мост на пути. Он сгорал дотла, до последней доски. Так горит лес в засушливый год – безвозвратно, но удобряя почву и давая возможность новым, свежим росткам однажды с силой уйти в небо. Так, в телевизионных новостях горела нефть после бомбардировки Ирака, разнося злой дым и смрадный запах страха над пустыней, смешивая его с апатией.

В то время, когда шевелящиеся на макушке волосы потихоньку успокаивались, а прическа приходила в надлежащий ей вид, появился человечек в синем костюмчике и важной красной фуражечке – видимо, контролер.

– Битте, – проявляя учтивость и всем видом пытаясь показать заинтересованность в удачном завершении процедуры, я протянул ему истертый в карманах талончик.

Его выдали мне перед убытием в отпуск, уверяя, что мутный клочок бумаги, напоминающий пятикопеечный билет на московский автобус, открывает двери во все наземные немецкие транспортные средства на пути Франкфут-на-Одере – Виттенберг. Контролер поклацал компостером и произнес длинную непонятную мне фразу. В таких случаях лучше всего становиться «тормозом» – так в армии называют того, чьи действия противоположны молниеносной реакции на происходящее.

Подняв брови и глупо улыбаясь, я закивал: дескать, «ничего не понимаю, и не пошел бы ты куда подальше?». Выбивая искры из пластикового пола, контролер побежал по вагону, глядя по сторонам. Конечно, он нашел переводчика – женщину, говорящую по-русски. Она объяснила, что билет лишь до Лютерштадт-Виттенберга и что мне придется на следующей остановке покинуть ласковый вагон. Контролер окинул мою фигуру сверху вниз, чтобы в памяти зафиксировать внешность, а затем поманил рукой.

– Комм! – так он предложил переместиться в тамбур.

Стоя рядом и ожидая скорой остановки, все время он с подозрением разглядывал мой прикид. А я подумывал о том, что мне следует сказать органам власти чужого государства в том случае, если они ожидают на следующем вокзале. Оптимальной казалась такая версия: «бедный несчастный заблудший солдатик» отбился от табора и теперь ищет путь к своим.

Поезд покачивался, а вместе с ним покачивались мы оба в некоем медитативном танце или молитве. К счастью, ему не пришло на ум выписать штраф – видимо, сказался безбашенный авторитет нашей армии: такого рода процедура бесполезна в отношении к военнослужащим далекой и очень суровой страны. Советской Армии с ее патетической убогостью удавалось уходить от наказания за любые проступки.

На моей памяти случай. Машина, перевозившая саму себя на одном из марш-бросков, отстала от основной колонны, состоявшей как минимум из нескольких десятков бронетранспортеров, грузовиков и подскакивающих на буграх бочек для питьевой воды. Грузовик въехал на железнодорожный переезд, и у него внезапно заглох мотор. Несколькими секундами позже раздался звук склянки, шлагбаум быстро опустился. Приближалась электричка.

Солдатик за рулем, призванный в армию около трех месяцев назад, в ужасе схватился за буйную головушку и оцепенел под гипнотическим красным сигналом светофора. Только случайность спасла этого паренька от неминуемой гибели – находившийся рядом сержант выскочил из машины и выволок своего сослуживца из кабины. Оба залегли в безопасной близости, а поезд гудел и трубил… Грузовик устоял против удара, лишь чуть сместившись с жутким скрежетом в сторону. Зато на всех вагонах, от первого до последнего, капотом он оставил глубокую и трудноизлечимую рану.

Тяжело оценить размер штрафа, взымаемого в таком случае с водителя транспортного средства. Воинской части, в которой служил вышеупомянутый извозчик, пришлось в качестве компенсации высылать целую роту на сбор урожая капусты в близлежащую немецкую деревню. А тут какой-то солдафон-безбилетник. С такими у Немецких Железных Дорог как с мозолями – ссадил с поезда, и дело с концом.