Разбойничья Слуда. Книга 2. Озеро

Выбравшись на берег, он попытался встать на колени. Ноги не слушались, но ему удалось все же устоять. Опираясь на растущую рядом вековую ель, Рочев сквозь густой лапник посмотрел на чуть не угробившую его реку. И в этот момент заметил плывущую вниз по реке лодку. Он попытался что-то крикнуть, но сил говорить уже не осталось, и лишь хватило на то, чтобы прошептать несколько слов. Потеряв равновесие, Рочев сполз вдоль ствола дерева на землю. Скопившиеся за многие годы у ствола сухие лапы-ветки с хрустом подогнулись под грузным телом Степана. Он попытался встать, но силы окончательно покинули его, и Степан снова потерял сознание.

Он очнулся от слепящих солнечных лучей, пробившихся сквозь еловые лапы, и ощущения, что кто-то на него смотрит. Степан покрутил глазами, не поворачивая головы. «Не тут ты поживу свою караулишь, – подумал Степан, увидев сидевшего на соседней ёлке черного ворона». Совсем рядом послышались чьи-то шаги и птица с шумом взмыла вверх. Звук шагов поначалу негромкий, всё усиливался. Рочев приподнял голову силясь увидеть идущего, но тут хруст веток стал удаляться, и вскоре совсем исчез. «Медведь или зверь какой что ли промышляет, – решил Рочев, не заметив прошедшего совсем рядом с ним Семена».

Лишняя вода хоть и стекла, но одежда оставалась мокрой и неприятной. Рочев попробовал собраться с мыслями, не понимая до конца, что же всё-таки произошло. В правом боку появилась ноющая боль. «Не ребра ли поломал. Не хватало еще!». Уже в который раз за последнее время чертыхнувшись, он побрёл вдоль берега к Савеловскому порогу, в надежде найти Серафиму и Прохора.

Спустя час уже был на месте. Переход дался ему не просто. Боль в боку усилилась, а на спине вместо влаги от сырой рубахи появилась противная испарина. Увидев, что случилось с рекой, Степан растерялся и долго крестился, глядя на творение природы. «Спаси и сохрани, сохрани и помилуй меня грешного, – шептал он, глядя на новое речное русло. – Вот оно что, значит! Значит Прохор… значит… – боялся он признаться своей догадке».

– Проша утонул, – наконец выдавил он из себя. – Всех смыло… утонули… и всё из-за золота этого! Будь оно не ладно!

«Ну не хотел же с Серафимой связываться! Вот дурак, поддался на бабины уговоры. Обогатиться захотел, дурак! А Серафима? Где Серафима! Куда пропала? Ее же не было с нами, – Рочев никак не мог сосредоточиться.

Мысль о погибшем племяннике заслонила всё остальное. В этот момент ему стало все безразлично. Все, кроме гибели племянника. «Нет мне прощения за Прошку, – сокрушался он, обхватив голову руками и ругая себя последними словами». Но внезапно пришедшая мысль заставила его остановиться. «Не показалось, значит мне. Не показалось, – вспомнил он те минуты, когда выбрался из реки. – Она была в лодке. Больше не кому. Ну, Слава Богу, хоть сестра живая».

Степан немного успокоился и встал. По привычке хотел стянуть шапку с голову, но широкая костистая пятерня сгребла лишь копну давно не стриженых седых волос. «Эх, и шапка тоже утонула, – вздохнул Рочев».

***

Панкрат и Аграфена Ластинины, давно собирались уйти из Ачема и обосноваться где-нибудь в таежной глуши поближе к пинежским рекам. Жизнь в Ачеме в последние годы становилась для староверов в тягость. Кто-то из них пытался со старой верой жить среди иноверцев. Кто-то новую веру принял, и по-новому креститься стал. Но постепенно в деревне их становилось всё меньше и меньше: кто в верховья реки и вглубь тайги подались, а кто и совсем в другие края ушли. К началу первой мировой в Ачеме проживало пятьсот с лишним душ, среди которых старой веры крестьян была добрая половина. А через год всего с десяток семей двумя перстами и крестились.

Вот и Ластинины в первую же военную зиму решили, что следующая весна будет их последней в Ачеме.

– Как Никишку справим армию, так и подадимся, – вынес свой вердикт тогда Панкрат Васильевич сразу после Рождества. – К Прохору на Юлу[16 - Приток реки Пинега (Архангельская обл.)] уйдём. До Новолетия[17 - День осеннего равноденствии по Славянскому календарю] управимся.

Аграфена Ильинична правда в Матверу[18 - Название деревни в Пинежском районе Архангельской области] на Пинегу предлагала, откуда родом сама была, и где две сестры у нее проживали. Но Панкрат решил по-своему.

– Нечего ноги мять почем зря. Да и там иноверцев уж поди хватает, – высказал он тогда свое решение.

Никифор был единственный у них ребёнок. После него двойню Аграфена родила, но они году не прожили. Тот год много малых детей в Ачеме умерли. А больше детей Бог не дал. Поначалу была надежда, что сын с ними подастся, да не смогли уговорить. Не хотел Никифор отшельником жить. Так и условились, когда тому двадцать исполнилось: если на будущий год на службу призовут, то дожидаться родители его уж будут на новом месте.

Лесная дорога шла от Ачема вдоль реки и вела в самые ее верховья. Время от времени она пересекала реку, срезая выступающие речные мысы.

– Тпру-у! Стой, окаянный, – прикрикнул на коня крепкий седовласый мужик лет пятидесяти. – Аграфена, что там собака скулит? Сходи, погляди, – сухо произнёс он и отпустил узду.

Худенькая, небольшого роста Аграфена Ильинична поправила вылезшие из-под платка волосы, перекрестилась и свернула с тропинки. Некоторое время спустя она вернулась. Рядом бежал большой рыжий пес.

– Панкрат, там мужик какой-то лежит. В Плашкиной избушке. Не поняла, жив, аль нет. Страшно в избу заходить. Поди-ка, посмотри, – проговорила Ластинина, тронув мужа за рукав.

– Да кто там может быть! – проворчал Ластинин. – Как думал, что завтра надо идти! И чего сегодня подались, – и, достав с повозки ружьё, шагнул в лес.

– Не наш будет, – проговорила Аграфена ему вслед.

– Ладно, поглядим, – обернулся Ластинин. – Коня привяжи и следом ступай.

В небольшую дверь охотничьей избушки Панкрат еле втиснулся. Сквозь небольшое окно затянутое пожелтевшим от времени бычьим пузырем, еле пробивался уличный свет. Крупный бородатый мужчина с длинными слипшимися седыми волосами лежал на спине, распластавшись на полу, устланном высохшими еловыми лапами.

– Живой, Слава Богу, – сразу понял Ластинин. – Откуда он тут? Вот же напасть, какая, – проворчал Ластинин.

– Куды его? – спросила Аграфена, когда Панкрат выполз наружу.

– Куды, куды, – передразнил он ее. – Не знаю, куды. В Ачем бы надобно.

– Тут до Мониной избы недалеко, – осторожно предложила Аграфена. – Всё ближе. Да и не след возвращаться. Примета плохая. Потом дороги не будет. И так еле собрались. Очнется, дай Бог, вскорости, сам уйдёт по реке.

Но, ни на завтра, ни на следующий день Степан не оклемался и пролежал без сознания почти неделю. Потом с неделю Аграфена его выхаживала, поя отварами и кормя с ложки свежей ухой. За это время Панкрат сходил на Юлу, где был скит Прохора Ларионова и увёз весь скарб с коровой. Договорился там о временном жилье в старой бане одного из жителей скита, да определился с местом для постройки своего дома. Когда он вернулся, Рочев уже начал вставать и рассказал о том, как оказался в заброшенной охотничьей избушке, где Ластинины его обнаружили.

Степан, конечно же, умолчал о причине, по которой он оказался на реке, поведав лишь о последующих днях. А Ластинины особо и не допытывались. Не в характере Панкрата любопытство лишнее проявлять. «Ну, был, значит, надобность была. Видать так Богу угодно было», – только и проговорил Панкрат, слушая рассказ Степана. Аграфена, чувствуя настроение мужа, от любопытства тоже воздержалась – раз не спрашивает, то и ей «язык вытягивать» не пристало.

Как выяснилось позднее, в день, когда собака Ластининых нашла Рочева, прошло уже две недели со дня, когда он оказался в речной стихии и еле живым из нее выбрался. Первую ночь он провёл под елкой, надеясь на следующий день добраться в деревню. Одежда и так сохла плохо, а тут еще и дождь с вечера зарядил. Ненадолго уснуть в таком одеянии он смог лишь ближе к утру. Поспав немного, он с рассветом, отыскал тропинку, идущую вдоль реки, и отправился, как ему тогда казалось в сторону деревни. После нескольких часов ходьбы почувствовал сначала легкое недомогание, а спустя какое-то время самочувствие его резко ухудшилось. Неожиданно тропинка оборвалась и перед ним предстала ужасное зрелище. Впереди, сколько хватали глаза, леса не было. Огромные вековые ели с корнем были вывернуты ураганом из земли и повалены друга на друга, а некоторые из них стояли с переломленными ветром стволами.

Пытаясь определить направление куда дальше двигаться, он попытался забраться наверх этого природного нагромождения. Но, сделав несколько шагов, не удержался и упал вниз. Других попыток он больше не предпринимал, и решил лесоповал обойти.

– Буря лесная прошла. Городские ее смерчем зовут, – проговорил Ластинин, когда Степан рассказывал об увиденном. – Недавно совсем лес вывалило. Хорошо хоть деревню стороной обошло. Я тот день из-за ветра в лес и не пошёл. А Порфирий Ретьяков в само пекло угодил. Говорит Бог спас от верной погибели – под выскорью схоронился.

– В самом конце мая то было кабыть. Слава Богу, живы все, – тихонько дополнила воспоминания мужа Аграфена.

Так прошёл второй день. К вечеру Рочеву стало совсем плохо – поднялась температура. Хорошо хоть за день одежда высохла на солнце, не то опять пришлось бы спать в сырой. Ночь прошла ужасно. Его всего трясло, бросало то в холод, то в жар. Весь следующий день он пролежал вблизи лесного ручья, время от времени припадая к нему, чтобы смочить пересохшие губы. Сил идти не было.

Дня через три, почувствовав некоторое облегчение, попытался идти. Но, как оказалось, улучшение было временным. К вечеру снова почувствовал сильный жар. Вдобавок появился удушающий кашель и спустя какое-то время, выбившись из сил, он повалился на землю. Он брёл несколько дней, временами забываясь на какое-то время и теряя сознание, и совершенно не понимая, куда идёт. Питаясь еловой хвоей и прошлогодней клюквой, да жуя березовую чагу, он кое-как поддерживал в себе силы. Когда однажды набрёл на старую лесную избушку. Он уже не понимал сколько времени находится в лесу.

Внутри избы обнаружился запас сухих дров, а рядом с каменкой[19 - Печь, сложенная из камней и топящаяся по черному.] к его большому удивлению лежал коробок с несколькими спичками. Сил у него только и хватило на то, чтобы разжечь костер. Дымника[20 - Отверстие в стене для выпуска дыма при топке изб по черному.] в избушке не было, а потому дверь держал приоткрытой. Как только клубы дыма скопились под потолком, постепенно заполнив всю избу, и стали через дверь выходить наружу, Рочев свернулся клубком у печи и потерял сознание. Очнулся уже в хорошо протопленной избе с влажной тряпкой на лбу, которую Аграфена заботливо положила.

– Жив остался, и, Слава Богу, – проговорила Аграфена, когда Рочев умолк. – Поди, дома-то тебя потеряли.

Степан задумался. Потом откашлявшись, попытался найти, из чего бы напиться.

– Вот тебе посудина. Из нее впредь пей. Нашу посуду не измерши[21 - Использование иноверцем посуды староверов], – проговорила Аграфена, протягивая ему кружку с водой.

– Да, чего уж. Особо и не ждет никто. Торопиться мне сейчас некуда. Коль не погоните, так у вас какое-то время пожил бы, – он посмотрел на Панкрата. – Обузой не стану. В плотницкой артели старшим был. С домом, да и вообще с хозяйством помогу управляться. Мне-то не в новинку будет. Ну, а как не нужен буду, или еще какая причина, скажете, так уйду без задержки, – не дождавшись ответа, проговорил Степан.

Мысль не возвращаться в Архангельск появилась у Рочева накануне. Поначалу о чем-то другом кроме как о возвращении домой он и не помышлял. Не думал вплоть до вчерашнего вечера, когда сразу после ужина Аграфена присела на нары рядом с ним и не заговорила. Панкрат еще не вернулся с Юлы, а Ластининой хотелось поговорить с Рочевым до его возвращения.

– Я гляжу, Степан, думы разные тебя одолевают. На лице все твои муки и радости разглядеть можно, – начала осторожно Аграфена.

– Не совсем понимаю тебя, Аграфена Ильинична. Но верно ты подметила. Не спокойно на сердце у меня, – проговорил Рочев.

– Спрашивать много тебя не буду. Коль надумаешь, сам расскажешь, что тебя внутри точит. Панкрат скоро вернется, и уйдем мы. Тебе сухарей немного оставим, да уду рыбки словить. Харис сейчас не привередлив, хорошо клюёт, голодом не останешься. А там и до Ачема доберешься. Вижу, что болезнь отступила, так дня через три сможешь уж идти. Вниз по реке пойдешь, не заблудишься. За двое суток и доберешься до деревни. В Ачеме Порфирия Ретьякова спросишь. Скажешь, что мы направили. У него остановишься насколько нужно. Ну а там и до города сможешь добраться, – тут она замолчала, и о чем-то вспомнив, вышла из избы на улицу.

А когда вернулась, увидела, что Степан слез с нар и сидит за столом, обхватив голову руками.

– Права ты Аграфена Ильинична, – услышав, что Аграфена вернулась, проговорил Рочев, не поднимая головы. – В корень смотришь. Нехорошо мне, ох нехорошо. Я же в смерти племянника своего повинен. Взял его с собой на реку и не уследил. Утонул Прошка. Нет мне прощения. Не могу тебе всего сказать. Не моя одного эта тайна. А вот как с грехом таким жить не знаю. Может от того и страдаю больше, чем от простуды.

Аграфена несколько раз перекрестилась, что-то непрерывно шепча.

– Не нужно тебе сейчас одному быть. И казнить себя, когда уж всё случилось. Видать Господу угодно было, вот и прибрал Прохора твоего. А ты с нами бы побыл, пока душа не успокоится. Время пройдет и станет легче. Вот тогда и в люди сможешь вернуться. Подумай ночь, да завтра с утра и решишь. Панкрат воротиться, спросит же всё одно. Мне горе утраты знакомо, поверь, – тут женщина замолчала, и промокнула уголком платка повлажневшие глаза.

Потеря детей не прошла для нее бесследно. Не могла успокоиться. Так и жила она все эти годы, виня себя в их смерти. И вроде со временем боль притупилась, а всё одно, при воспоминании в груди что-то начинало давить. И вместе с подкатывающим к горлу комом, из глаз невольно пробивались слезы.

Часть третья