Могусюмка и Гурьяныч

– Купить – нет силы… – сказал Макар. – Да и не продадут.

– Старики толкуют: мол, купить на время[33 - …купить на время – то есть взять в аренду.]. Да башкиры не захотят, – добавил русый Авраамий, – земля, мол, самим нужна, баранов надо пасти… А что же, скажи, нам с голоду помирать? Будь милосерден, братец дорогой, у тебя есть там приятели, они с заводскими лучше, чем с нами. Пособи, исхлопочи, пусть продадут на время.

– У тебя там друзья, – повторил Авраамий, – помогай!

– А кто хозяин?

– Курбан!

Гурьян знал Курбана. Это богач, земли у него много, большие стада. «Жалко, Могусюмка уехал, – подумал Гурьян, – он бы тут пособил». У заводских Сиволобовых, как у мастеров на все руки, дружба была не с одним Могусюмкой. Однако в таком деле нужней всего Могусюм. Без него ехать к баям – только зря кланяться.

– Поедем-ка, попробуем сыскать еще одного друга, – сказал Гурьян, – а то упустим. Поехали!

Кого упустим – не спрашивали. Вскоре все трое вышли, запрягли коней в телегу. Дом подперли колом снаружи, ворота – изнутри. Гурьян перемахнул через заплот, все уселись и покатили.

Башкирские общинные земли начинались по этой дороге верстах в пятнадцати от завода. К обеду доехали до кочевок. Сюда башкиры приезжали летом и выгоняли на пастбище скот, коней и баранов.

На лужайке среди леса стояла войлочная кибитка. Рядом устроен был навес на шестах для скота. Старуха в черном халате и длинном чистом белом платке, который углом закрывал спину, сидя на корточках, доила кобылицу. Женщина помоложе хлопотала у печи, сбитой из глины и поставленной поодаль от кибитки прямо на земле. Тут живет старик Бикбай – отец Хибетки.

Могусюмка, ускакавший чуть свет с завода, должен был сюда заехать.

Телега подкатила к навесу, около которого лежали бревна и виднелись груды стружек. Несколько башкир и сам Бикбай сидели кружком неподалеку.

– Здорово, брат! Ненадолго простились! – сказал Гурьяныч, обращаясь к Могусюмке, которого увидел среди сидевших.

– Это никак Могусюмка! – со страхом шепнул Макар.

И он, и Авраамий перепугались. Знали они, что Гурьян знается с Могусюмом, но никак не предполагали, что именно к нему прикатит.

«Вот шайтан!» – подумал Макар. Но уж теперь следовало терпеть и помалкивать. Оба николаевца невольно сняли шапки.

К башкирам нельзя заезжать мимоходом. Приехал – сиди, угощайся, не торопись. Уж таков неписаный закон приятельства. День предстояло провести тут.

– A-а! Приехал! – засмеялся Могусюмка. – Говорил тебе, что в урмане лучше. Давно надо было!

Поднялся Бикбай. Он в черной круглой шапке, с окладистой черной бородой и с крупным, толстым носом.

– Благослови, Аллах! – приветствовал он гостя, прилагая ладони к лицу.

Руки у него жилистые и дочерна загорелые, взгляд острый и веселый. Тут же Абкадыр – башкирин лет сорока, здоровый и плечистый, скуластый, безбородый, в тюбетейке. Над его широким лицом тюбетейка торчала, как маленькая заглушка на самоваре.

Башкиры усадили гостей. Появился кумыс. Оказалось, что Бикбай хочет строиться, заготовил бревна в лесу и будет возить.

– Может быть, совсем сюда переедет, поближе к заводу… – сказал Абкадыр и хитро подмигнул.

– Хорошо в урмане? – спрашивал Могусюмка.

– Хорошо! – вздохнув, отвечал Гурьян.

Вчера в избе Гурьян сидел угрюмый, с печальным взором, а нынче хоть и глядит исподлобья, но уж весел и даже чуть смущен, словно его против воли выволокли на свет божий, на люди. Глаза у него сегодня синие, яркие-яркие, и добрые, кроткие, умиротворенные.

Здесь, где широкое, незаконченное небо, где яркий лес, совсем по-другому чувствует себя Гурьян. На заводе – ни деревца, как на складе, где торгуют бревнами, стоят сухие бревенчатые избы, и серая земля между ними. Только барский сад, да сад у церкви, да кое-где в верхнем селении палисаднички, как у Булавиных. А здесь лес густой, теснятся ели, тучные, с мертвыми сучьями. Глянешь под них – там как темная ночь. И тут же огромные березы, целые вороха листвы свисаются, прямо на ели ложатся. Цветы, птицы поют, журчит ручей у самой кибитки, стрекочут кузнечики. Просветлел взор Гурьяна.

Сейчас вцепился бы жеребцу в загривок, вскочил бы да поскакал…

– Эх ты, колдун! – ухватил Гурьян своего друга за шею.

Но шея у Могусюма, как тонкая сталь, не гнется, только дрожит под лапой мастера. Сталь нашла на сталь.

– Ты шибко все об урмане печешься. У тебя от этого может ум за разум зайти.

– Чего болтаешь? Как может ум за разум зайти? Ум и разум одинаковы.

– Нет, разница есть!..

– Болтаешь, болтаешь! – махнул Могусюмка рукой.

Пошло угощение. Старуха в белом платке и черном халате стала черпать кумыс из кадушки, накрытой чистой холстиной. Тут всюду кони, кобылицы, жеребята их сосут, стоят ведра, сало в чашках, пахнет парным молоком.

Гурьян объяснил, зачем явились мужики.

– Ладно! Съездим к Курбану, – согласился Бикбай.

За подобные дела брались охотно.

– Надо ехать к Курбану, – подтвердил Абкадыр.

– Хлопотать! – добавил Бикбай по-русски.

Башкиры объяснили, что земля, которую хотели снять николаевцы, – общинная. Бикбай был в этой общине, но распоряжался землей Курбан. Известно было, что все общественные постановления выносились по желанию Курбана. Абкадыр хотя и в другой общине, но тоже взялся помочь.

– Курбан хороший! Поедем, – сказал Абкадыр, – попросим его!

– Сейчас?

– Зачем? Завтра! Куда торопиться?

Гурьян к утру должен был возвратиться на завод, чтобы выйти к молоту.

– А ты не пособишь? – спросил он Могусюмку.

Могусюмка хотел ехать на Куль-Тамак.

– Не помирать же людям с голоду. А ведь Бикбая может Курбан не послушать.

– Слышь, Гурьян, а не страшно с ним ехать? А как нас за него всех заметут? – потихоньку спросил Макар.

– Скажешь тоже! Да башкиры его слушаются знаешь как… Как мы станового или исправника!