Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Иоанн Цимисхий

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 42 >>
На страницу:
7 из 42
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Юстиниан думал, что уже навеки истребил синих и зеленых, но четыре века прошло и они живы во мраке и гонениях. Он мыслил, что истребил мудрых и избранных, но они живы в наследниках златой цепи философов православных, умевших помирить мудрость языческую с истинами святой веры. Македоняне хотели казаться покровителями мудрости; Василий, Лев и Константин думали быть философами, и – не было им дано! Но в то же время мудрые существовали, и, утаенная вблизи, далеко гремела слава их между неверными и варварами. Когда казалась потухшею последняя искра философии, когда после Юстиниана и Копронима, казалось, угасло на веки светило разума, и на голос мнимых покровителей сбежались, как псы к трапезе, только бессмысленные риторы, суесловные витии, лжемудрые софисты, от Востока пришел глас. Халиф зловерный, Аль-Мамун[226 - Аль-Мамун – халиф (верховный правитель) Арабского Халифата в 813—833 гг.] пишет к Феофилу[227 - Феофил (ум. 842) – византийский император в 829—842 гг.]: «У тебя в Царьграде есть звезда мудрости, философ Леон. Он укрывается в бедной хижине; отдай его мне, и он будет обитать во дворце моем. Я сам пришел бы в Царьград внимать его учению, но не могу оставить престола, Богом мне врученного. Отдай мне мудрого Леона. Знание есть благо общее, и деля его, мы все обогащаемся. Возьми от меня 2000 литр золота и отпусти ко мне Леона». Изумился Феофил и не хотел поделиться даром Божиим. В хижине найден был мудрый Леон и в чертогах царских поведал мудрость. Но – горе мудрому, егда не настало время его! Имея уши – его не слышат, имея очи – его не увидят, имея разум – его не уразумеют!..

Задумчив и молчалив сидел Калокир, и философ, утомленный многоречием, казалось, отдыхал, также в молчании. Тускло горела лампада. Оба собеседника; не заметили, как вошел и стал подле них человек высокого роста, с длинною черною бородою. Калокир вздрогнул при его нечаянном появлении, но он всмотрелся в него и с радостью протянул к нему руку:

– Почтенный Афанас!

«Здравия Калокиру!»

Афанас посмотрел на философа и Калокира.

«Вижу, что мой мудрый друг открыл уже тебе, юноша, тайны наши, тайну судьбы твоей»,

– О Афанас!

«Или ты ужасаешься грядущего? Еще есть время, еще ты можешь отказаться… Только после сего не выйти тебе отсюда», – прибавил Афанас вполголоса.

– Нет, благодетель мой! Я предаюсь вам!

«Ты можешь назвать меня благодетелем, юноша; но, в самом деле, мои благодеяния корыстны. Честь и слава Царьграду! Вот для чего трудился я».

– Честь и величие мудрости! – воскликнул философ.

«Разумеется, – прибавил Афанас, улыбаясь. – Но я не умею говорить так, как говорит мудрый друг мой. Я воин и разговариваю мечом, убеждаю копьем, доказываю стрелами.

Калокир! еще мы равны. Будешь ты на престоле царьградском, и я первый преклоню колено мое пред тобою. Теперь еще не настало время для лести и обрядов.

Калокир! ты должен мне поклясться в том, чего потребую я за труд мой! Внимай: ты должен восстановить в полной силе все древние права синих и зеленых».

– Только? – спросил с удивлением философ.

«Другие условия до меня не касаются».

– Я обещаю тебе, почтенный Афанас, что древние права Ипподрома будут для меня священны и ненарушимы.

«Клянись! И вот та клятва, которую должен ты произнести!» – Афанас подал Калокиру медную дощечку, на которой была вырезана форма присяги. Калокир начал читать ее вслух, и – останавливался! Так страшна была клятва эта.

– Кажется, ты колеблешься?

«Не колеблюсь, но страшусь – не грех ли на душу клятва предметами столь священными, столь ужасная клятва! Господь запрещает клятву, и неужели недостаточно одного слова моего?»

– Я давно отвык верить словам и самим клятвам худо верю, но все-таки они повернее. Время, когда достаточно было слов: ей-ей и ни-ни – это время давно прошло! И притом, не разделяю ли я греха твоего? Горе идущему, горе ведущему! Ты должен произнести клятву; потом кровью подписать свое обещание…

«Такие ужасные обряды…»

– О житель Царьграда, о придворный императора царьградского! Неужели думаешь ты хитрить со мною? Если это пустой обряд – что за беда исполнить его? Если же ты намерен сдержать клятву – что за опасение произнесть ее?

«Слово грешное губит душу так же, как и дело, – начал философ. – Мой почтенный друг! самое отречение юного избранника нашего от клятвы не доказывает ли тебе искренность слов его? Опытный в хитростях, испытанный в лукавстве отречется ли сделать все, только бы достигнуть исполнения желаний своих?»

– Мудрый человек! Ты не знаешь мира и людей, и дел людских, ты, знающий течение светил небесных и умеющий понимать язык зверей и птиц! Если он содрогается теперь произнесть несколько страшных слов, не содрогнется ли он, когда надобно будет приступить к делу и по трупам и крови идти к цели своей… И потом, когда сядет он на престол, и его окружат измена и хищения, и ковы врагов…

«Давно изрек премудрый Пильпай: два рода людей окружают престолы: хитрецы, жаждущие злата и чести, и глупцы, которых самая зависть оставляет в покое (Перевод Сефа, Отд. X.). Но дело владыки воцарить с собою мудрость и ее призывать в совет, а не хитрости, и не ухищрению повелеть заседать с собою, но…»

– Да, ваш Платон какой-то, говорят, давно написал обо всем этом[228 - Платон… написал обо всем этом… – Имеется в виду книга Платона «Апология».] толстую книгу, которую никто не читает! Говорить о деле и делать – великая разница. Тебе, мудрый друг мой, предоставил я первое – беру себе другое!

«Делать? Что ты разумеешь под этим словом?».

– То, что настало время для действия и никогда не было оно благоприятнее нынешнего. Разные бедствия вдруг, как будто с неба, свалились на нас, то дождь, то жар, то землетрясение; победа, кажется, села отдыхать на берегах Эвфрата; с берегов Дуная грозят нам большие хлопоты, и главное – последние действия Никифора раздражали народ, и забавная шутка его на Ипподроме совершенно разрушила в сердцах народа все, что приобрел он несколькими годами. Как все это счастливо случилось! Трудно было бы бороться с Никифором, когда бы, по-прежнему, он въезжал победителем в Царьград. Но теперь несколько переломанных рук и ног затмили в глазах народа все его дела и победы. Ха! ха! ха! Смейся мудрец над суетою человеческою и думай о том, как от малых причин происходят великие события! Весь Царьград вопиет теперь против Никифора: он не желает блага своему народу; он грабит его, отбирает у него даже коней и колесницы – пощадит ли имение? Он ведет безумные войны; он хочет, как Дарий, идти в Скифию и погубить там юношество царьградское[229 - …как Дарий, идти в Скифию… и погубить там юношество царьградское… – т. е. погубить византийское войско подобно персидскому царю Дарию I (ум. 485 до н. э.), предпринявшему против скифов поход в 514—513 гг. до н. э., закончившийся неудачно.]. Теперь время – пользуйтесь минутою, или она пролетит, и все пропадет, и при первой победе Никифора народ опять увидит в нем Бога земного.

«Что называешь ты: пользоваться минутою?»

– Разумеется: немедленно уничтожить Никифора и весь род Македонский. Друзья наши готовы – три галеры пустятся к Царьграду по знаку моему, и в двадцати легионах воскликнут: Смерть македонцам! Завтра же не останется следа их.

«Юноша, – сказал хладнокровно философ, обращаясь к Калокиру, – помни клятву, тобою мне данную!»

– Какую клятву? – воскликнул Афанас, сдвигая вместе свои черные брови.

«Клятву в том, что Калокир не проложит пути к престолу убийством и хищением».

– Как? Что ты говоришь?

«Говорю, что Калокир поклялся мне в этом и должен исполнить то, в чем поклялся».

Афанас побледнел. Рука его невольно взялась за кинжал. «И ты согласился, Калокир?»

Калокир не знал, что отвечать..

– Говори, юноша! – вскричал Афанас.

«Да, говори, – повторил философ, – говори смело, противопоставь твердую мудрость страстям человеческим, говори, что ты не хочешь лишиться благословения Божия, принимая участие в убийстве и смерти, грабеже и бедствиях, какие изливаются на Царьград, если только с мечом убийцы ты решишься исполнить судьбы – Божественные!»

– А! я этого не знал. Следовательно, мудрый друг мой! ты приготовил какие-нибудь другие способы для исполнения наших намерений? Ведь нельзя же Калокиру нашему прийти просто во дворец Никифора и сказать ему: «Позволь мне сесть на твое место, а ты поди в темницу, потому что мне велит судьба быть владыкою царьградским». Кажется, это невозможно?

«От человека невозможно, но все возможно от Бога, если есть на то его святая воля».

– Но Бог дал человеку ум и руки, и неужели ждать чудес?

«Не богохульствуй, Афанас, или горе тебе! Или мнишь ты своею бренною рукою совершить волю Божию?»

– Ну, не моею рукою, положим; но что же ты придумал?

«Я? Ничего я не думаю и не придумал». И философ начал обширное изъяснение о том, как слаб и ничтожен человек, как судьба разрушает его замыслы, и там восстановляет силу, где была слабость. Он приводил в пример Ирода и Юлиана отступника[230 - …приводил в пример Ирода и Юлиана Отступника… – Имеется в виду библейская легенда о неудавшемся плане царя Иудеи (с 40 г.) Ирода I Великого (ок. 73-4 до н. э.) погубить родившегося Христа. Не зная, где и в какой семье родился Христос, Ирод приказал «избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже». Однако накануне, ночью, разбуженные ангелом, родители Христа – Иосиф и Мария, вместе с младенцем покинули Иудею и ушли в Египет, Христос был спасен. Юлиан Отступник – Флавий Клавдий Юлиан (332—362) – византийский император с 361 г., вошел в историю церкви как гонитель христиан; придя к власти, он отказался от христианства, перешел в язычество, возродил почитание старых (языческих) богов, вернул из ссылки всех противников христианства, удалил из школ учителей-христиан и т. д., заслужив тем самым прозвище «Отступник».], Псамметиха[231 - Псамметих (664—610 до н. э.) – египетский фараон 26 й династии.] и Антония[232 - Антоний – см. комм. к с. 59.], и заключил любимыми изречениями Пильпая: не раскаиваются только два рода людей – не делающие зла и творящие добро; четыре предмета суть изображения пустоты и запустения: река без воды, царство без царя, жена без мужа, человек без ума; три человека должны быть осторожны: кто приступает к злому делу, кто идет на крутую гору, кто ест рыбу.

– А как называются те люди, которые рассуждают о том, чего сами не знают? – вскричал, наконец, Афанас с досадою. – Мудрый друг мой! я уважаю тебя, но теперь не тебе действовать должно. Какая нелепая – подлинно философская мысль: связать клятвою Калокира! Ты связал ноги человека и говоришь ему: бегай! Видно, что Богом определено философу рассуждать и думать, а не мешаться в дела государственные – особливо войну.

«Разве война твое предприятие возмутить Царьград, и жизнь и спокойствие тысячей предать огню, мечу и буйству народному? Но ты ошибаешься, Афанас, ты забываешь, что наука всегда первенствовала над храбростью и силою телесною. Так некогда вся победоносная мощь римлян была бессильна перед великим Архимедом, и когда бедствия грозили императору Анастасию, кто спас его? Великий Прокл, знаменитый изъяснитель Платона. И чем спас? Силою, войском? Отнюдь! Уже давно испытал он силу огня в смешениях с другими стихиями мира; по его вымыслу, пламенеющий от солнца порошок рассыпан был на кораблях дерзкого бунтовщика Виталия[233 - …бунтовщика Виталия – Имеется в виду Виталиан, византийский военачальник, руководитель восстания Балканских провинций в 513—515 гг.], и едва лучи солнца осветили корабли – порошок вспыхнул, и небесное пламя, попаляя корабли, доказало мудрость великого Прокла! Что начал он, то, через два века многотрудных испытаний, кончил мудрый Каллиник[234 - …начал Прокл… кончил мудрый Каллиник… – см. комм. к с. 33.], и неугасимый огонь греческий начал истреблять врагов Царьграда, и составил непреоборимую ограду римской империи».

– Прекрасно! Нет ли у тебя такого порошку, который заставил бы Никифора отказаться от престола?

«Афанас! рука философа никогда не будет орудием убийства… Но ты воин, привык к словам буйным и строптивым – прощаю тебе!»
<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 42 >>
На страницу:
7 из 42