Поречане

Иван Семеныч был главным героем этого финала и, таким образом, кровью вражеской смыл пятно с чести пореченской. На берегу дамы встретили его с восторгом, а Аграфена Митревна тут же согласилась выдти за него замуж.

* * *

Во второй части этого рассказа автор хотел описать семейный быт поречан, быт, имеющий свои особые, характерные оттенки. Из этой части в бумагах покойного нашлась только одна глава, набросанная вчерне, которую мы и помещаем здесь. Из этой главы читатель может судить о главных основах пореченского семейного быта.

О том, как поречане лупят по пути прогресса

Сегодня Иван Семеныч с Аграфеной Митревной – оба находятся в самом приятном настроении духа. Супруг не дуется, не глядит медведем, дети его не боятся; его благоверная медведица, несмотря на свой сорокалетний возраст, вспоминала юные годы своей с ним сипондряции и, отыскав довольно мягкое место между бакенбардами и носом своего мужа, влепила в то место довольно могучую безешку; детям обоим она не дает зуботрещин, не дергает их за волоса, не гоняет из дому. Мало того, она выглядит не прежней амазонкой, а простой российской женщиной, хорошо знакомой с плетью – суррогатом супружеского счастья, и радующейся тому, что брачная плеть висит спокойно на стене. Во всем доме Огородникова мир и тишина – эти редкие гости его жилища. Откуда и как явились сюда эти непрошенные гости? Что все это значит? Это значит то, что сегодня в Поречне храмовой праздник Марии Магдалины, бывающий 22 июля. Аграфена Митревна чутьем чует да и по опыту давно знает, что с этого дня сипондряция их жизни принимает иное направление, что муж ее в этот день возьмет из рук ее жезл домоправленая, который долго не выпустит из своего здорового кулака. Мы сказали, что в Поречне существовало совершенное полноправие как женщины, так и мужчины, то полноправие, о котором так много хлопочут наши дамские эмансипаторы. Но все-таки пореченскую эмансипацию мы называем сипондряцией, потому что жезл домашнего правления все-таки существовал, попеременно переходя в руки то того, то другого лица, а не то чтобы быт семейный управлялся каждый день и час с общего согласия мужа и жены и даже при любовном вмешательстве детей. Вот почему в семье попеременно царил то мужской, то женский террор. Мир в ней наступал только в переходное время, в которое прекращался женский террор и после которого должен был наступить мужской. Как это делалось, читайте далее,

* * *

День был ясный и тихий. В Поречну через реку народ валом валит. Вся Озерная покрыта огромным количеством яликов и елботов. Начиная от перевоза до самого проспекта, двумя длинными рядами стоят нищие, убогие, слепые, глухие, хромые, несчастные уроды, – все, чающее движения медного гроша, – тот жалкий люд, который мог быть исцелен только разве Христом. По проспекту до церкви и от церкви до трактира стоят палатки и на козлах лотки с разными сластями и пряностями. В церкви, набитой народом, идет обедня; правый и левый клирос, состоящие из любителей-поречан, ревут и стонут, по их мнению, очень благолепно. Кладбище переполнено нищим, торговым людом и почитателями праздника, из которых, между прочим, большая часть пришла помянуть своих родственников и друзей, с самоварами, кофейниками, водкой и закуской. Стон стоит на кладбище, потому что многие, не дождавшись крестного хода, уже успели справить поминальную тризну, – а на тризне, как известно, наш православный народ не ест, а лопает, не пьет, а трескает. За кладбищем, на поле, расположились до поры до времени фортунки, игра в кости, медведи, обезьяны, ученые собаки, комедианты и шарманки. Здесь уже довольно весело, потому что часть народа, которая была равнодушна к Марии Магдалине, но очень любила всякое празднование, развлекалась по мере возможности; полиция, получивши следующую ей аксиденцию, смотрела, на это сквозь голенище.

Так зачинался праздник.

Но вот церковные сторожа яро ударили в колокола; хотя в уставе и сказано, что в большие праздники "пономарь клеплет во все тимпаны тяжко, но не борзяся", однако сторожа очень борзились. Церковные двери распахнулись настежь, и из них показались хоругви, потом фонарь, запрестольный крест, за ними певчие – сборная братия, далее огромное количество образов, несомых большею частью благочестивыми бабами и мальчишками, любящими всевозможные церемонии, наконец появились попы, а за ними огромная масса народу. Мы должны сказать, что хоры, бог их весть когда успевшие кутнуть, усердствовали довольно неблагоговейно, да и один из дьячков урезал косушечку-другую. Народ, один за другим, составив длинный ряд по крайней мере в четверть версты и нагибаясь лицом к спине соседа, проходил под образами, как под воротами. Все это было очень занимательно и весело. Крестный ход должен был обойти своим шествием кругом всей Малой Поречны.

* * *

Иван Семеныч, обладая необычайным басом, рубит как топорищем: "Христу, нас ради от девы рождшемуся". Он успел уже пропустить крупную столбушку кокоревского яду. Сосед его, тенор, имевший певческий талант, был трезв и унимал его.

– Побойся ты бога, – говорил он: – перестань вопить-то!

– Не беда! Ходи по колено во щах!..

– Ведь ты в крестном ходу, а не в хороводе. Ишь нарезался.

– Не беда! Кто празднику рад, тот до свету пьян.

– Эх, жаль, что твоей бабы здесь нету.

– С ухватом, что ли, ее в крестный ход?

– Она с тобой и без ухвата управится.

– Баба-то?

– Да, баба. Давно ли она тебе трепку давала?

– Баба?

Иван Семеныч возмутился крепко, злость в нем закипела, водка бросилась ему в голову. Живо и ясно представились ему все обиды, все униженье, принятые им от своей супруги. Он более трех месяцев был не главою дома, а каким-то батраком, наравне с детьми своими вполне повинуясь кулаку и башмаку жены своей. Сосед-певчий тронул больное место Ивана Семеныча.

– Врешь ты, дурак, – сказал он: – не боюсь я своей бабы.

– А что же она бьет тебя, отчего не дает тебе денег, прячет водку да и самого иногда запирает в чулан?

– А хочешь, докажу, что ты врешь?

– Ну-ка, докажи.

Иван Семеныч молчал, не зная, что ответить.

– Что ж ты? Понатужься: докажи.

Иван Семеныч, стиснув свой здоровый кулак, сказал:

– А вот, докажу же.

– Чем?

– А тем, что приду домой и дух вышибу из своей бабы.

– А ухвата не боишься?

– Пошел к чорту!..

Иван Семеныч отошел в сторону.

– Чорт ее побери, – рассуждал Иван Семеныч сам с собою. – Значит, мной жена командует – значит, она глава семейства, а не я? Нет, этому не бывать. Как, значит, тресну ее, так, значит, сразу и покойник. Постой же!.. – С этим словом Иван Семеныч отделился от церковной церемонии и отправился в кабак. Здесь он спросил себе косушку, которую и осушил.

Но оставим его выпивать и посмотрим, что делала жена его дома.

* * *

Жена, конечно, со страхом поджидала Ивана Семеныча, зная наверное, что он по случаю праздника выпьет и потом учинит какое-нибудь буйство. Поэтому она припрятала все, что было поценнее, и сама ушла подальше от греха. Иван Семеныч воротился домой с четвертью водки и с толпой гостей и, не найдя жены, начал бить и ломать все, что попадалось ему под руку, и затем выбрасывать за окно. Гости в страхе разбежались, а хозяин, оставшись в совершенно пустой комнате, завалился спать. Утром на другой день произошла сцена с женою; Иван Семеныч ни за что ни про что поколотил ее, и жезл домоправленья опять надолго перешел в его руки.

Окончанием рассказа послужило следующее событие.

Иван Семеныч, зарабатывая копейку, как известно, не брезгал и воровством, особенно когда предсгавлялся благоприятный к тому случай. В последнее время он с тремя товарищами начал усердно воровать хлеб с барок, стоящих на реке Озерной. Не видя никаких особенных препятствий к такому промыслу, Иван Семеныч увлекся до того, что ежедневно притаскивал домой по несколько кулей с мукою и потом за полцены сбывал их в ближайшие лавки. Барочники сначала не обращали на это внимания и смотрели на воровство, как на дело неизбежное при Поречне; но когда кули стали убывать слишком заметно, они решились ночей не спать – караулить. Иван Семеныч переждал несколько дней и, сообразив, что сторожа на барках уж поутомились, снова отправился на промысел. В темную осеннюю ночь он с товарищами осторожно подъехал к баркам и усердно начал таскать кули. Мужики сразу заметили его, но не подали в том ни малейшего виду. Воры нагрузились до самых краев лодки, но только чтэ хотели отчаливать, как мужики подняли страшный крик и со всех барок бросились к лодке с баграми. Попробовали было те дать тягу, но плотно нагруженная лодка плохо подвигалась вперед. Мужики, давно сердитые на подобных гостей, распорядились с ними очень просто: они окружили лодку и баграми потопили ее вместе с людьми и со всем грузом.

Так погиб главный герой Поречны Иван Семеныч Огородников.

[1863]