Фельдъегеря́ генералиссимуса. Роман первый в четырёх книгах. Все книги в одном томе

– Не пробовал, что ли, царской водки? Попробуй – враз поумнеешь.

– Да и ты поумнеешь, если нашей, лошадиной, нахлебаешься! – угрожающе засмеялся Семен.

– Ты что, паря? – тотчас сменил тон разговора Селифан, и не из-за грозного смеха конюха, а вдруг что дельное скажет. – О царской водке по простоте душевной сказал. И не водка она вовсе, а так… кхимия сплошная, кислота соляная.

– А у нас не кхимия! – погладил Семен, словно девку, бутыль с мутной жидкостью.

– Так это она, что ли? – сделал широкие глаза Селифан.

– Она самая! – уже снисходительно засмеялся Семен. Укорот на Селифана и он нашел, в фараоны вышел. И заговорил без удержу: – Матрена ее из особых трав варит, а я станционному смотрителю отвожу. Уговор у него с Матреной. Он этой водкой лошадей поит, потому так мы ее и прозвали: лошадиной. А поит он их с таким расчетом, чтоб они, как пьяные, на нашей версте рухнули!

– Зачем рухнули? – только и успел вставить свой вопрос Селифан, когда Семен перевел дух, чтобы отхлебнуть из бутыли этой самой лошадиной водки.

– Крепка зараза! – передернуло все его тщедушное тело.

– А сам-то не рухнешь? – поинтересовался Селифан.

– Не, мы привычные. – Конюх распрямил спину, расправил плечи, задрал свою бороденку кверху. Явил, так сказать, свой фараонов облик Селифану. – А зачем на нашей версте рухнули, догадайся сам! А? Догадался? Нет?

Чуден человек русский. Дай ему только значимость свою показать, он тебе такое выложит, что его за это на каторгу, а то и под топор палача. И ведь не пожалеет, что лишнего сболтнул! С полным своим удовольствием и на каторгу в кандалах пойдет, и голову на плаху положит. Перекрестится только. Мол, простите меня, люди православные, что так мало зла учинил вам. Вы бы меня еще тогда сильней жалели – и уж точно простили.

– Девки-то наши, конечно, товар соблазнительный, – продолжил свои откровения Семен, когда Селифан ничего не ответил будущему каторжнику. – Ну, подумай сам, долго ли, особенно на морозе, в таком соблазнительном виде выстоишь? Вот и поим лошадей, чтоб они наверняка возле баньки остановились. Девки тогда и выбегают.

– И всех вы поите без разбору? Курьеров али фельдъегерей тоже?

– Избави Бог!.. Фельдъегерей, – перекрестился Семен. – Поим с понятием. Правда, этим летом к нам один фельдъегерь заехал. Колесо у него сломалось. Сам я ему это колесо с кузнецом нашим и починил. С девками, конечно, само собой, он побаловался. Смешная история с ним приключилась, – захохотал Семен. – Пока он в баньке с ними парился, значит, лошадь сумку его чуть не сжевала. Ели спасли! Ох, матерился он, бушевал. «Ремешок-то всего и съела», – урезонивал я его. Ни в какую! Пистолетом машет, курок взводит. Насилу утихомирили. Денег даже не взяли. Думаю, он нарочно бушевал, чтобы денег-то не платить. Нет, с таким народом мы не связываемся. Зачем? Денег-то с них все равно не возьмешь.

– Стало быть, говоришь, с понятием, с разбором поите! – сквозь зубы проговорил Селифан и так прошелся кнутом по спинам своих лошадок, что они вихрем взметнулись, вихрем домчались до Выдропужска и, вихрем развернувшись, встали возле станционной избы. И теперь уже Селифан, ухватив за горлышко бутыль с лошадиной водкой и взяв за горло Семена, вихрем влетел в избу!

– Говори, ирод, этим зельем ты фельдъегерских лошадей поил? – заорал он на станционного смотрителя, мирно пившего чай, – и с грохотом поставил бутыль на стол. – Этим?

Смотритель затравленно посмотрел на бутыль, на Селифана, на Семена.

– Этим, – сказал чуть слышно.

– Кто тебя надоумил? С кем ты в заговоре? Отвечай! – И Селифан выпихнул Семена вперед: – С ним?

– Нет, – ответил смотритель.

– А с кем тогда?

– Пусть он уйдет, – кивнул головой смотритель на Семена.

– Мерзавец, ты у меня будешь говорить! – на чистейшем французском языке заговорил тогда Селифан и ухватил смотрителя за горло.

Смотритель захрипел, но по-французски он не понимал.

– Каналья, говори! – перешел Селифан на немецкий и крепче сжал его горло, но смотритель не понимал и по-немецки.

– Висельник, – обратился тогда Селифан к нему по-английски, – я тебя заставлю говорить!

Смотритель захрипел еще пуще. Он не понимал и по-английски – и обалдело смотрел на Селифана, приняв его за генерала. Так был свиреп и важен в эти минуты Селифан.

– Отпустите, барин! – наконец вымолвил смотритель по-русски.– Я все скажу… в-ваше… ваше прев-вос-сходительство!

– Говори! – лишь ослабил хватку Селифан.

– Месяца два тому назад один черный человек… как вы… инкогнито, – начал рассказывать смотритель.

– Что? – взревел Селифан, входя в генеральскую роль. – Как смеешь ты меня с каким-то мавром сравнивать! Задушу, – добавил он сообразно мизансцене, в коей они в данный момент оказались, и захохотал.

Селифановой шутки смотритель не понял, так как Шекспира не читал, да и не до Шекспира ему было.

– Простите, ваше превосходительство, – проговорил он, – не точно выразился. Он во всем черном был, а так… лицо белое, усы только и бакенбарды черные… и на голове, разумеется, черные.

– А не путаешь? Может, крашеные?

– Нет, не путаю. Природный цвет.

– Не прихрамывал?

– Нет, шустрый был… вроде вас, – осекся смотритель. – Все стращал. Откуда-то узнал, что мы тут, – кивнул головой на Семена, – проделываем. Вот и застращал. В полной его власти, ну, я и оказался. Приказал фельдъегерских лошадей поить водкой ихней, но меру в два раза уменьшил. Вот я безропотно и поил.

– А где сейчас этот человек в черном?

– Уехал сразу же.

– И куда уехал?

– Он не сказывал куда… В сторону Москвы поехал. Больше я его и не видел.

– Так, – насупился Селифан. – О чем я с тобой тут толковал… никому! Понял? – И брезгливо отшвырнул от себя смотрителя.

– Как не понять, ваше превосходительство!

– И вот еще что, – уже в дверях проговорил Селифан. – Если вдруг он объявится, то в Москву немедля депешу на мое имя. Генерал-аншефу Селифанову!

– Непременно! – возликовал смотритель. – Непременно! – И рухнул на табурет.

Через час, купив водки в трактире, Селифан с Семеном возвратились в имение Пульхерии Васильевны.

Разумеется, Селифан приказал и Семену молчать о всем случившемся. Пригрозил Сибирью. «А так, – оглядел он при этом Семена с ног до головы, – может, и помилую». И душа у конюха ушла в пятки. «Это в каких же таких тогда страшных чинах пребывает курносый, бритый наголо, барин? – подумал он со страхом. – Если сам генерал-аншеф Селифанов за кучера у него!»

Да, курносый нос Порфирия Петровича многих, и не таких олухов, как Семен, заставлял призадуматься. Нос у капитана артиллерии в отставке был, действительно, императорский, и отчество, Петрович, соответствующие. Не иначе как… Сам… инкогнито!

Сие сходство с императором было лестно, что грех таить, для Порфирия Петровича, но и опасно. Того и гляди – в самозванцы угодишь! А с самозванцами на Руси, сами знаете, как поступали.

Глава десятая