На службе двух государств. Записки офицера-пограничника

Итак, в сентябре 1957 года я пошел учиться в 5-й класс. Занятия в 5-м классе начинались с 08.00 часов утра, и было по 5—6 уроков каждый день. Вставать утром приходилось в 6 часов. Будил меня радиоприемник: передачи начинались в 06.00, как правило, – с гимна СССР. Как только заиграет гимн СССР, я вставал, а если не слышал, то мама будила, – она на ногах была с 5-ти часов утра, – умывался, кушал, одевался и выходил из дома где-то в 06.45, а в 07.45 я заходил уже в свой класс. Шел в школу, конечно, не один – с улицы нас собиралось по трое-четверо учеников.

В установленном месте мы договаривались встречаться по времени или, бывало, я заходил к кому-то, или ко мне кто-то заходил, – и мы вместе шли в школу. Поодиночке идти в школу было страшновато, так как, в зимнее время, было темно на улице. Со школы я возвращался с ребятами с нашей улицы, и к 15.00 часам приходил домой, сильно проголодавшись. После 4-го урока уже сильно хотелось кушать. Приходилось терпеть. Поэтому знания туго усваивались. После прибытия со школы, я обедал. После обеда мама заставляла выполнить какую-то работу по дому: поухаживать за кроликами, почистить стойло у коровы, подстелить ей соломки, напоить ее водой, положить в ясли сена. Поэтому за выполнение домашних заданий я садился не раньше 17—18 часов. С 5-го по 8-й класс мне приходилось готовиться к урокам по вечерам, используя керосиновую лампу, – так как электричество к нам провели только в 1963 году. То есть после окончания мной 8-ми классов.

Обучаясь в 5-м классе, мне приходилось много пропускать занятий по целым дням: зимой простывал и болел; директор часто отсылал домой за галстуком, которого у меня не было.

Из-за этих причин в 5-м классе я превратился в неуспевающего ученика. Я тогда запустил немецкий язык и другие предметы, догонять было трудно, и я стал отстающим учеником в классе. Чтобы самому догнать пропущенное, изучая по учебникам, – так у меня же половины учебников не было в наличии. Вот у меня и зародилась мысль: повторить учебу в 5-м классе по новой, со своими одногодками.

В 1957 году мой отец ушел с совхоза им. Кутузова и перешел работать в колхоз им. Суворова. Стал работать за трудодни. Преимущество работы в колхозе, по сравнению с работой в совхозе, заключалось в том, что можно было выписать за трудодни какую-то живность: кабанчика, овечку или теленка, а в совхозе этого нельзя было делать, – не разрешали, потому что там работа оплачивалась только деньгами, а в колхозе, – натурой: зерном и живностью. В совхозе отец получал мизерную зарплату: 100 рублей аванса и 100 рублей получки (курс рубля до 1961 года). За 100 рублей, мне или кому-то из братьев, родители покупали хлопчатобумажный костюмчик, которого еле хватало на годичный школьный период обучения, и еще около 100 рублей надо было, чтобы купить кому-то кирзовые сапожки или ботинки. А детей у моих родителей было восемь душ, – каждого надо было во что-то одеть и обуть.

На фотоснимке 7 ноября 1956 года старший брат Владимир – студент 4-го курса Днепропетровского индустриального техникума – держит маленького брата Ивана. Штаченко Н. Н. – ученик 4-го класса, стоит рядом со своими братьями. В июне 1957 года мой старший брат Владимир закончил индустриальный техникум и был направлен работать в г. Запорожье на металлургический завод «Запорожсталь». Поработав два-три месяца на заводе, Володя приезжал в отпуск в Лиховку. С первых своих зарплат он накупил нам всем подарки. Помню и мне он привез подарок – клетчатую рубашку. В конце октября 1957 г. (на 24 или 25 октября) он получил повестку в армию и приехал в Лиховку. Мои родители организовали ему проводы. Он хоть был и моложе, на 2 года, старшего брата Виктора, но призывался в армию в один год с ним.

Он служил всего три года в морской авиации, в метеорологической службе, в г. Геленджик, Краснодарского края.

А буквально через три недели после проводов в армию брата Володи, приехал в Лиховку самый старший мой брат Виктор, то же, получив повестку в Армию. И 11 ноября 1957 года мои родители так же организовали проводы его в армию.

Почему его призвали в армию позже младшего брата Владимира? Он два года учился в железнодорожном ремесленном училище в Днепропетровске, которое окончил в 1954 году и надо было ровно 3 года отрабатывать. Поэтому его призвали в Морфлот только в 1957 году в возрасте 22-х лет. И загудел он в Морфлот на все четыре года. Сначала он учился с полгода в г. Пинске на моториста корабля, а затем его направили служить в Черноморском флоте. В последний год он служил в г. Измаиле.

В августе 1958 года мои родители решили поехать на Кировоградщину в гости к родственникам моего отца. С собой они взяли троих детей: Нину, Ивана и Валю. Я ехать не захотел, остался с братом Анатолием на хозяйстве.

У нас была голубятня и много заводских голубей. Голубятню отец построил сам в 1952 году. Чтобы к голубям не залезли ни коты, ни куницы, отец построил голубятню на рельсе, которую забетонировал в земле. Наверху рельсы болтами привинтил металлическую крестовину и начал сооружать деревянный пол голубятни, затем боковые стены и, в последнюю очередь, крышу. Затем покрасил голубятню черной краской. Внутри на задней стенке отец, из фанеры, сделал с десяток мест для гнезд голубей. В голубятню можно было забраться только по массивной лестнице, которую я еле-еле подымал. За несколько лет у нас развелось много голубей. Я любил лазить к голубям и смотреть на них, как они воркуют; заглядывал в гнезда и играл с молодыми голубятами.

Отец развел много породистых голубей, – как тогда он их называл, – это были голуби «Николаевской» породы, были еще и «вертуны», которые при полетах вертелись через голову, делая обороты в 360 градусов. «Николаевские» голуби, – они не просто летали по прямой, когда их сгоняли, – они летали малыми кругами над голубятней и подымались все выше и выше, долетая до самых облаков, и, таким образом, под самыми облаками могли летать, будучи на одном месте по нескольку часов. В это время я любил наблюдать за их полетами. Простилал во дворе какое-то старое одеяло, ложился на спину и, лежа, наблюдал за полетом голубей, – а в глазах от них мерцали только маленькие точки. И так я мог лежать и часами наблюдать за их полетами, пока они медленно не начнут снижаться и не сядут на голубятню.

Помню, как мой отец приобрел у своего знакомого, тоже любителя голубей, красивую, черно-белую голубку, которую он, и все мы, называли «чайкой». Она была очень крупной голубкой. Приобрел ее отец поздней осенью. До весны она привыкала к нашей голубятне; на ней спаровался один из одиноких голубков, – и образовалась парочка.

Весной, в апреле месяце, отец открыл голубятню впервые после зимовки, то есть выпустил голубей. Они все вышли с голубятни, повылезали на ее крышу и начали греться на солнышке. Наблюдая за голубями, я увидел, что они кого-то испугались и взлетели, поднялись вверх на метров 200 и начали делать круги над голубятней, и тут, где ни возьмись, со стороны посадки, налетел сокол-сапсан. Все наши голуби с большой скоростью полетели вроссыпь, а наша «чайка», оторвавшись от остальной группы голубей, быстро полетела в сторону зеленого, озимого колхозного поля за нашим огородом; смотрим с отцом, – сокол-сапсан устремился за ней. «Ну, все, – сказал отец, – теперь он ее унесет». Я побежал через свой огород к озимому полю и увидел, как сокол-сапсан нанес удар нашей «чайке», – с нее посыпалось только перья вниз. Но наша «чайка» оказалась тяжела, – он ее не мог унести, а медленно, держа ее в когтях, опустился вниз и сел на зеленое поле. Мне оставалось бежать к ним метров 200, и я начал сильно кричать, отвлекая сокола, чтобы он ее не убил ударом своего клева по голове. Подбежав к ним поближе и, не добежав 30 метров, я увидел, как сокол-сапсан, бросив свою жертву, поднялся и улетел прочь. Я с расстояния увидел, что голубка наша живая, – сидит и водит своей головкой. Когда я приблизился к ней на метров 8—10, она взлетела и полетела к нам домой. Так что, благодаря моей реакции и быстрой скорости, я спас нашу голубку-чайку от гибели.

До 1953 года мой отец содержал голубей на чердаке сарая-коровника. Боковушки фасада чердака сарая были из глины; со стороны двора на чердак можно было залезть по лестнице через метровые двери; выше дверей, и на противоположной стороне фасада, были небольшие окна, так что на чердаке было светло в дневное время. Поднявшись по лестнице, мы забирались на чердак, где и находились наши голуби. В верхней части чердачных дверей были вырезаны два отверстия диаметром в 10 см каждое. Они предназначались для выхода голубей на двор, при необходимости, их можно было закрывать задвижками.

Когда были зимой сильные морозы, то на чердаке было очень холодно, и, иногда, голуби примораживали свои лапки. Приморозив лапки, голубь ходить не мог, и нам надо было лечить такого голубя. Я помню, когда еще не ходил в школу, то и я научился лечить таких голубей. Наливал в тазик горячей воды, насыпал 3—4 столовых ложки соли, размешивал в воде, а затем брал пораженного голубя и парил ему лапки; парил минут тридцать. Затем лапки вытирал тряпочкой, укутывал их вместе с голубем и в таком состоянии я его держал до высыхания. Где-то через час после моих процедур, голубь уже хорошо ходил, как и ничего не бывало. Но голубя надо было держать в хате несколько дней, до полного выздоровления, иначе, если его сразу на холод, на чердак, то он приморозит лапки по новой.

Вспоминаю, как в холодную зиму с 1952 на 1953 год, у нас на чердаке замерз «Николаевский» голубь светло-коричневого цвета, – я его на чердаке заметил, будучи вместе с отцом. Я начал плакать. Отец, чтобы успокоить меня, сказал: «Коля, ты его попарь в соленой воде, может он и оживет». В хате я его всего долго парил в горячей соленой воде, но тщетно, – голубь не ожил, и я вновь начал плакать за голубем. Мама меня начала успокаивать: «Коля, не плачь, давай мы сейчас напишем письмо Вите в г. Днепропетровск (он учился в ремесленном железнодорожном училище), он пойдет на голубиный базар и точно такого же купит тебе голубя». Позвали сестру Люду, и она начала писать письмо, а я ей диктовал, какого голубя надо купить. Диктовал я подробно: «…пиши, Люся, чтобы купил Витя светло-коричневого голубя, с белым хвостом, и не забудь написать, чтоб в хвосте было два коричневых перышка на краю…».

Письмо Виктору было написано, и Люда на второй день его отдала почтальонше. Я после этого немного успокоился, а со временем уже больше не вспоминал о замерзшем голубе. На сколько помню, – то, мне кажется, – Виктор никакого голубя и не привозил с города.

А еще, задолго до этого случая, где-то в году 1950-м, две парочки голубей у нас содержалась прямо в хате. Отец соорудил им два гнезда и их поставил под одной из кроватей. Так они целую зиму у нас и зимовали. По хате они не летали, а ходили по полу и к нам привыкли. В то время подстилок не было, – пол застилали соломой, чтобы босиком не холодно было. Через несколько дней эту грязную солому собирали и сжигали в печке, а чистую, – вновь стелили.

Так вот, эти голуби среди зимы начали мостить гнезда: одна из голубок одной пары, сидела на гнезде, а ее напарник, голубь, носил ей в клеве соломинки. Все, кто был в хате, наблюдали за голубями. Голубка сидела на гнезде, голубь приносил ей соломинки, и тут мы услышали воркование голубки; голубь вышел из-под кровати за очередной соломинкой, и прежде чем взять очередную соломинку, начал воркотать, затем взял и понес. Тут же, ко всем нам, обратился отец и сказал: «Вы поняли, что ответил своей голубке голубь? Он ей ответил: «Я знаю, какую ты хочешь соломинку!» Так что наш отец понимал, о чем разговаривают голуби.

В то время, когда родители ездили на Кировоградщину, в одном гнезде подросла пара голубят, которые только начинали летать. Когда уехали родители, я брал по одному из голубят, слезал с лестницы на землю и начинал их пускать и смотреть, как они уже летают.

В один из дней, в период отсутствия родителей, я достал одного из летающих голубят, слез на землю, посадил его на руку и чуть-чуть подбросил. Голубя полетело в сторону колодца, а крышка в колодец оказалась открытой. Голубя начало садиться на козырек колодца, соскользнуло, полетело вниз и булькнуло в воду. А глубина-то колодца у нас была 20 метров до воды. Я быстро опустил ведро на тросике и пытался выловить его, но не мог никак поймать его ведром. Пока пытался выловить, то голубя и вовсе утонуло в холодной воде. Вытащил его ведром из колодца, а оно уже оказалось мертвым. Я сильно перепугался: что же будет мне от отца, когда он узнает?

Через три дня, – смотрю в сторону колхозной фермы и вижу, – возвращаются мои родители с сестрами и братом. Что же мне делать? Если узнает отец, то мне не миновать ремня. Я заранее спрятался в кукурузном поле. Сижу и наблюдаю за домом. Настает вечер, – я домой не иду, все боюсь. Когда становилось совсем темно, подумал: «Куда же мне идти, где ночевать?» В конце двора стояли ясли для коровы (это глубокий желоб, в который высыпали траву для коровы) размером в длину где-то метр двадцать и в ширину – на дне – сантиметров 50, высота желоба – сантиметров 50—60. И вот я использовал этот желоб для своей ночевки.

В одну из ночей я лежал в этих яслях и слышал сквозь сон, как что-то зацарапало по желобу, я открыл глаза и увидел над собой большую голову черного пса. У меня от неожиданности волосы поднялись дыбом и побежали мурашки по коже, – сильно он меня перепугал. Я как гаркнул на пса, он моментально отскочил и побежал в сторону. Я поднял голову и выглянул с желоба – увидел большущего пса. Потом до утра я не смог уснуть. А чуть-чуть рассвет, – я опять в кукурузу. Кушать забегал тайком в летнюю кухню. Так я трое суток прятался. А в последнюю ночь меня поймали. Лежу в желобе ночью, сплю. Брат Толя был уже парубком и поздно приходил с гулянок. Вот в одну из ночей он пришел домой, его встретила мама. Они наверно догадались, где я ночую: потихоньку подкрались к яслям для коровы и поймали меня. Мама начала уговаривать меня, мол, не бойся, отец бить не будет, он даже и не заметил, что нет молодого голубята. Я сопротивлялся, не верил, но, вконец, сдался и согласился идти ночевать в хате.

После окончания 5-го класса (конец мая 1958 г.), мне классный руководитель объявил, что я оставлен в 5-м классе на второй год.

И вот начался новый учебный год в школе; я пошел учиться повторно в 5-й класс. Как там меня восприняли ученики – мои одногодки? Да, в этом классе я так же был ниже остальных ростом, – стоял в строю на физкультуре опять последним. Я в этом классе был новичком, поэтому, как часто бывает в таких случаях, на меня градом посыпались насмешки, унизительные клички. Я злился, но одному против большинства не попрешь, приходилось все терпеть. Дать отпор, и кому-то врезать по ушам, – силенок не хватало, ведь был еще слаб физически. Но за учебу решил взяться не на шутку. Мне было легко учиться: ведь пошел на повторный курс. Теперь легко давались и алгебра, и геометрия, и физика, да и химия. Контрольные по алгебре и геометрии я первым исполнял. Впереди сидящие девочки и мальчики, во время контрольных, все оглядывались да просили подсказать. За что имел я замечания от учителей. А физика, – успевал по ней я на «отлично». Сдавая выпускные экзамены за 8-й класс, я был единственным в классе, кто сдал физику на «отлично».

Обучаясь 6-м классе я, впервые за всю учебу в школе, получил незаслуженное сильное физическое и моральное оскорбление, которое запомнил на всю жизнь. Это было где-то в декабре 1959 года. В школе была большая перемена. После перемены должен был начаться урок по алгебре. Все ученики выстроились по обе стороны от классных дверей, тем самым создавая живой коридор. Я решил первым, не дожидаясь звонка, зайти в класс. И тут неожиданно, с левой стороны, меня толкнули два ученика (Самойленко Николай и Самарец Иван). Я этого не ожидал и, от этого толчка, полетел в правую сторону, натолкнулся на Тараненко Николая, Анатолия Лана и Гупала Ивана. Те, без всякого предупреждения, бросились на меня с кулаками и начали бить в лицо. Разбили сильно мне нос, – и кровь потекла ручейком. Тут зазвенел звонок. Все зашли в класс на урок. Я остался в коридоре и под краном минут 20 останавливал кровь и промывал себе нос. Вытекло наверно грамм 200 крови – так сильно мне расквасили нос. После, я постучался и зашел в класс на урок. Об этом происшествии учитель, наверно, не сообщила директору школы, так как никто разбором этого проступка не занимался. К директору ни меня, ни содеявших проступок учеников, не вызывали. Родителям, что меня избили, я не говорил. Как-то было стыдно об этом говорить родителям. Я не пожаловался об этом своему старшему брату Анатолию. Не пожаловался ни родителям, ни старшему брату потому, что не хотел, чтобы меня ученики-одноклассники посчитали жалобщиком. Вот и утаил все. Но обиду и злобу на своих обидчиков я сохранил на всю жизнь. Даже сейчас, по истечению стольких десятков лет, я с большим бы желанием сполна отдал бы долг каждому своему обидчику.

Как я проводил летние каникулы?

Продолжались школьные летние каникулы три месяца. Приходилось в это время и помогать родителям по хозяйству, и отдыхать с ребятами с нашей улицы. Начиная с 5-го класса, я помогал родителям выпасать коров. Выпасалась наша корова в череде. Выпасали череду по очереди, по два человека. Когда подходила очередь к нам, то приходилось пастухом быть мне. Выпас коров летом осуществляли с 06.00 и до 19.00 часов. А еще, по соседству с нами, жили одинокие старые женщины, и когда подходила очередь до них, так они просили маму, чтобы за них кто-то из детей шел выпасать коров. Раньше использовался брат Толя, а когда мне было лет десять-двенадцать, то это возлагалось уже на меня. В остальные дни родители мне поручали заготавливать подкормку корове на ночь: накосить и привезти мешок травы с посадки, привезти кормовой свеклы и другое. Были у нас кролики, – то заготовка ежедневных кормов для них так же легла на меня в это время.

Держали родители и гусей. До пятого класса я их выпасал летом почти ежедневно. Однажды, я выпасал гусят не далеко от посадки, на краю кукурузного поля. И случилось так, что мои гусята подверглись нападению лисы. Взрослые гуси подняли гогот, гусята запищали и начали убегать. Я увидел, как лиса хватает одного гусенка, но не может унести – тяжеленький уже был. Я рванулся к тому месту, отбил гусенка, лиса его бросила и убежала. Гусенок остался жив, только спинку ему лиса прокусила.

Я не только летом ходил за травой для кроликов, но и ходил с косой по посадкам и косил траву для сена, для зимней их кормежки. Начиная с 1958 года, кроликов мы держали в клетках, которые располагались в сарае. До окончания 8-го класса уходом за кроликами, как летом, так и зимой, занимался исключительно я один. Я почти через день чистил клетки, задавал им корм. Когда я чистил клетки, то кроликов выпускал с клеток, и они у меня бегали по сараю. Чтобы они не выбегали на улицу, я крышкой от стола перегораживал наполовину дверной проем. Когда клетки были вычищены, я начинал загонять кроликов по своим местам. К ноябрю месяцу у нас молодняк вырастал, и мы начинали их забивать.

В последующем, во время уборки у кроликов, я стал их приучать к улице – не стал закрывать двери сарая; выходил на улицу и смотрел, что же будут делать кролики. Они несмело начали выдвигаться с дверей сарая на улицу. Я им разрешал побегать во дворе недалеко от дверей, а затем издавал свист, и они стремительно все забегали в сарай, а дальше, – по своим клеткам.

В дальнейшем, я им разрешал бегать по всему двору, и как только я издавал свист, – они бежали все, со всех кустов, в сарай и моментально забегали в свои клетки. Зимой то же они бегали по снегу. На зиму отец оставлял штук пять кроликов: три-четыре крольчихи и одного кролика. Так что уследить за ними во время их прогулки во дворе было легко.

Потом стало нормой, когда я приходил в сарай для уборки у кроликов, я сразу открывал все клетки, они убегали на улицу и бегали по двору, а я приступал к уборке клеток, не следя уже за кроликами. Закончив эту работу, я выходил на улицу, издавал свист и наблюдал, как все кролики бежали в сарай. Даже мама удивлялась и говорила: «Какие ученые стали у тебя кролики?!»

Но все-таки, через пару лет, когда я заканчивал 8-й класс, то видели, что какой-то кролик бегает по огороду и роет норы. Наверно избежал этот кролик от нас.

Где-то с 1958 г. пошла по селам хрущевская агитация, чтобы все селяне сдавали своих коров на фермы, а молоко можно выписывать в колхозе и ежедневно его получать. Для ускорения процесса, руководство совхозов и колхозов организовали вспашку всех, удобных для выпаса худобы, угодий. И селяне вынуждены были сдавать своих коров в колхозы. Люди до того начали сдавать коров в колхоз, что на нашей улице осталось всего 8—10 коров, в том числе и у нас осталась. Выпасали этот гурт коров по очереди. Я тоже их выпасал.

Помню, в мае месяце, выпасая коров, я одновременно в поле, в день подготовки, готовился к сдаче экзаменов за 5-й класс, зубрил по книге правила и ответы на вопросы, и присматривал за коровами, чтобы паслись на лугу и не лезли в кукурузные и пшеничные поля.

Начиная с 1960 года, мы держали корову с Иваном Гляненко на двоих хозяев. Мои родители свою корову сдали на мясо, а полкоровы купили у Гляненка Ивана. Содержали ее так: три дня держали ее у себя дома Гляненко, а затем она была у нас три дня. Вот таким образом и чередовались. Три года корова удерживалась на двоих хозяев.

В обращении с людьми эта корова была спокойная, но других коров она не любила, – все время с ними билась. Поэтому ее другие люди, с нашей улицы, не хотели, чтобы она выпасалась в гурте с другими коровами, – она устраивала драчливые поединки с другими коровами. А в июне 1963 года, когда я обучался в ГПТУ, она в одном из драчливых поединков заколола корову Нестора Кротенко. Дала рогами в бок этой соседской корове и попала в сердце. Ей надпиливали рога, прикрывая рога, привязывали доску. Намучились с ней мои родители и ее основные хозяева, затем или продали ее, или сдали на мясо. Мои родители решили приобрести корову только для одних себя.

В свободное от домашних работ время, летом, я с ребятами ходил купаться на речку «Вирка», под Бузовой, или на глубокое озеро «Виницкое», под Ганевкой. И купались мы там с 10.00 до 16.00. Купались, выходили с воды, ложились и согревались на солнце, загорали, затем опять купались, ныряли без устали, занимались играми в воде; наиболее отважные, в том числе и я, переплывали озеро, – а оно было длинною метров 300.

Плавать я научился после 3-го или 4-го класса. Учился я плавать в речке «Вирка», что под самой Бузовой. Эта речка шириной не больше 15 метров. Все ребята с нашей улицы знали, где самое глубокое место на этой речке. Поэтому мы учились плавать немного в стороне от него, а ребята постарше, – ныряли и плавали на глубоком месте. Мы собирались вместе: я, Петя Стюпан, Леня Озерной, Моргун Вовка и еще кто-то с нашей улицы, и, когда солнышко пригревало, вода нагревалась где-то к 10.00, – мы шли к речке купаться. Обучение плаванию у нас начиналось с ныряния в воде. В первую очередь мы научились нырять. Обучались нырять вдоль берега, где была глубина по колени. Когда научились хорошо и далеко нырять, то начали соревноваться: кто пере нырнет речку от берега к берегу, и так постепенно, за одно лето, каждый научился и плавать. В последующие годы, мы уже плавали на глубоком месте речки, учились, с разбега и прыжком, нырять головой в воду.

Начиная с мая месяца, и когда наступало лето, я начинал ловить сусликов капканами. Закидывал на спину связку капканов, штук пятнадцать, шел, или ехал велосипедом, в Лоринскую долину; и на косогорах, и на лугу искал свежие сусличьи норы. Найдя свежую нору, ножичком вырывал возле нее углубление для капкана, устанавливал капкан; затем его маскировал свежей травкой с таким расчетом, чтоб никто из посторонних не заметил и не забрал капканы. Для быстрого нахождения мест установки капканов, я втыкал в землю небольшие палочки вместо ориентиров. Установив таким образом все капканы, я садился на велосипед и уезжал домой. Проверку капканов я осуществлял через несколько часов, – там уже в них сидели пойманные суслики. Конечно, не в каждый капкан попадался суслик, – были и пустые капканы, – суслики в этих норках не обитали, приходилось переставлять капканы на другие норки.

После 10-го августа на баштанах начинали поспевать арбузы. А когда они начинали поспевать, то это поле начиналось охраняться двумя сторожами. После окончания 5-го класса, и до отъезда на учебу в ГПТУ, я с хлопцами, как правило, по ночам ходил за арбузами на совхозное поле. Арбузные поля высеивали подальше от населенного пункта, – возле абрикосовой или маслиновой посадок; было чередование: один год посеют возле абрикосовой посадки, а на следующий год, – перед маслиновой посадкой или за ней.

Мы ходили за арбузами с учетом бдительности сторожей. Знали, что, если только стемнеет, сторожа начинают делать обходы арбузного поля и обходят его где-то до 24.00 или до 02.00. Сторожа всегда были вооружены ружьями, и мы боялись получить от них пучок соли в мягкое место. Сторожами были мужчины: Остап Коновал, дед Драбина и Владимир Хейлик. Мы понимали, что сторожам необходим отдых и догадывались, что они где-то с 03.00 и до восхода солнца, то есть до 07.00, – обязательно спят. Вот в это время мы смело могли заходить на арбузное поле и выбирать спелые арбузы, даже не пригибаясь и вполголоса разговаривая.

Для отдыха и нахождения в дневное время, в период жары, сторожа сооружали возле посадки шалаш. Поэтому в ночное время мы заходили на арбузное поле совсем с противоположной стороны, то есть подальше от их шалаша.

Мы собирались в поход за арбузами втроем или вчетвером. Я с хлопцами договаривался о том, когда мы пойдем за арбузами, и все мы собирались с вечера в нашем дворе; забирались на чердак нашей кухни и одетыми ложились на соломе спать. Кто-то из ребят просыпался первым, смотрел на часы и подымал остальных; и мы начинали собираться ехать за арбузами. Бывали случаи, что никто не просыпался, – и мы продолжали спать до тех пор, пока солнце не подымалось высоко. В таких случаях эта попытка проходила вхолостую, – поездка за арбузами отпадала.

Тогда я начал просить маму, чтобы она нас будила ночью в 03.00 часа. Когда подходило это время, она нас будила; мы все подымались, протирали глаза и собирались ехать на арбузное поле. Велосипеды, с привязанными мешками к багажникам, стояли возле нашей кухни во дворе. Мы потихоньку выходили со двора, садились на велосипеды и ехали по дороге Лиховка – Мишурин Рог до самой маслиновой посадки, а затем по полевой дороге, вдоль маслиновой посадки, еще ехали метров 500 вниз. Ночи были лунные, так что ехали на велосипедах без включенных фонарей. За метров 150—200 от арбузного поля мы останавливались, велосипеды оставляли в маслиновой посадке, а сами, прихватив в руки мешки, шли к арбузному полю наискосок по кукурузному полю, чтобы выйти с кукурузы и быть немного в стороне от посадки. Достигнув окраины кукурузного поля, мы останавливались перед арбузным полем, всматривались в него, вели прослушивание и, никого не обнаружив, заходили на поле, и каждый начинал себе выбирать арбузы. Набив мешки, с учетом возможности их поднять и закинуть на спину, мы через кукурузное поле возвращались, отыскивали свои велосипеды, увязывали и грузили на багажники мешки с арбузами, и тем же маршрутом возвращались домой, – каждый ехал к своему дому.

Однажды мы поехали за арбузами, вышли на окраину кукурузного поля и, присевши, начали наблюдать за арбузным полем. Как раз ярко светила луна; смотрим, на арбузном поле в метрах 15-20-ти от нас, кто-то ходит; мы подумали, что это сторожа. Мы потихоньку развернулись в обратную сторону, – и тут Моргун Вовка, как крикнет: – «Вперед!» Мы все как рванули бежать по кукурузе, так летели к велосипедам, – только листья по ушам били да ветер свистел. Прибежали к велосипедам, быстро на них сели, и сколько есть силы, – покрутили педалями, чтобы побыстрее приехать домой. Пару километр отъехали и расхохотались: все начали говорить, что это, наверно, такие же сторожа, как и мы. Вторую попытку попасть на баштан, в эту ночь, мы не повторили.

В период летних каникул, начиная с 1959 года, я с ребятами, по пару раз за лето, ездили на рыбалку на р. Днепр. Обычно мы собирались втроем или вчетвером: я, Коля Кротенко и Петя Стюпан, четвертым ездил с нами Леня Озерной. Ездили на рыбалку на велосипедах. Рыбачили не удочками, а заранее готовили по три-четыре закидки. Конечно, снасти тогда у нас были несовершенные. Хорошие снасти дорого стоили, а денег на них никто не давал. Поэтому мы ездили на рыбалку с примитивными снастями, – об этом говорили и наши уловы. Вырезали с дерева рогатины, наматывали на них толстую леску длиной метров 20—25; в конце лески привязывали свинцовое грузило; выше грузила привязывали по три поводка с крючками. Крючки покупали дешевые и, естественно, не очень качественные. Поводки с крючками привязывали к основной леске на расстоянии 25—30 см друг от друга. Длина поводков составляла от 10 до 15 см. Для насадки на крючки мы заготавливали земляных червей, – каждый для себя собирал их в баночку. Для приманки мы ничего не заготавливали. Брали еды себе на сутки, – в основном бутерброды (хлеб с салом, колбасой) и воду. Также брали с собой и теплую одежду, потому что ночи бывали холодные. Выезжали на рыбалку, как правило, после обеда.

Собирались мы вместе, садились на велосипеды и выезжали на дорогу Лиховка – Мишурин Рог; по этой дороге ехали до поворота направо, на Лоринские луга; проезжали по полевой дороге мимо совхозной коровьей фермы, затем, по дороге мимо озера Винницкое, параллельно селу Ганевка, ехали до самих Мостов. По маршруту до р. Днепр проезжали еще несколько небольших сел. И последнее, перед рекой Днепр, – с. Днепрово-Каменка. Подъезжали к реке Днепр, справа или слева от дороги, выбирали удобное место для рыбалки, располагались и готовили снасти.