Взыскание погибших (сборник)

Только сейчас Андрей вдруг понял смысл всего происходящего и ощутил трепет предчувствия. Валентин развернул полотенце. Под светом электрической лампы вдруг открылся лик, полный милости и прощения. Андрей сглотнул, неожиданно для себя самого ощутив мощный внутренний подъем. Он поднял глаза на жену – она едва заметно улыбалась, словно отражая в своих чувствах все то, что содержала в себе святыня. Тогда впервые Андрей заметил едва уловимое, но совершенно очевидное для него сходство между ликом Богоматери и лицом Таисии. Этой мыслью он никогда и ни с кем не поделился, понимая, что в ней есть – пусть небольшое – святотатство. Даже Таисии не следовало этого знать. Но и спустя годы, видя эту икону или ее изображение, он вспоминал о жене и об этом самом моменте обретения «Взыскания погибших».

«Не позволь мне отчаяться!» – попросил Андрей, глядя в глаза Девы.

II

БЕЛОГОРОВ стоял в мастерской монастырского столяра, рассматривая доски для иконы. Он мучился выбором уже несколько дней, терзаемый мыслью о том, что неправильно составленная или плохо обработанная доска может испортить всю его работу. Столяр, между тем, попался зловредный и делать доску по параметрам и требованиям Белогорова не желал. Говорил, что доска – се есть часть креста Иисуса и капризничать с такими вещами грешно. Недружелюбие его было понятно: Белогоров в Свято-Духовом монастыре смотрелся совершенно инородно – светский по виду и поведению человек с претензией писать иконы! Здесь и своих иконописцев было пруд пруди и все – уже известные. Неважно, что иконы мастерами не подписываются, как обычные картины. Знатоки прекрасно различают разные иконописные школы и почерки иконописцев. А вот рука Белогорова будет отличаться от манеры местных мастеров и как это отразится на их репутации – неизвестно.

Белогоров мог бы ответить на эти нападки, если бы они высказывались ему в лицо, но монахи замолкали при его приближении и прятали глаза. Впрочем, его позицию знал настоятель, с которым художник встретился после благословения архимандрита.

– Вам не надо опасаться за репутацию наших мастеров, – пояснил настоятель Белогорову. – Владыка дал благословение только на один список, а он уйдет в новую церковь в Старом Ильмене, где его видеть будут только местные верующие, а не знатоки канонов.

Несмотря на свое внешнее несоответствие монастырю и всей братии, Белогоров собирался подойти к делу со всей серьезностью. Он видел в работе над иконой не столько творческую задачу, сколько духовную практику. До начала работы следовало очистить душу через пост и молитву, а уже затем брать в руки кисть. А перед этим следовало подготовиться. Найти доску с ковчегом, то есть, выемкой на лицевой стороне, где собственно и расположится образ. Подготовить все составляющие для краски или правильно сказать – темперы. Подобрать кисти, сделать эскизы, найти удобный для работы угол в мастерской. На такие вещи было бы обидно отвлекаться, когда придет творческий экстаз. Во всяком случае, Белогоров очень надеялся на его приход. Держа в руках очередной брусок липы, Белогоров снова видел в нем лишь недостатки. Он положил дерево на стол и пошел прочь. Вышел за монастырские стены и направился в город, а точнее в храм, где находилась икона, с которой он собирался делать список. Добрался часа через полтора, прилично устав, и, переступая порог храма, не подумал собраться с мыслями. Он остановился перед иконой «Взыскание погибших», разглядывая, как в солнечном свете мерцают слои темперы и думая о том, что доска для иконы должна быть еще и высушена правильным образом…

Невольно его взгляд встретился со взглядом младенца.

– Что же это я? – ошарашено произнес Белогоров. – О чем я суечусь? О чем беспокоюсь? Разве дело в доске? Дело во мне. Я боюсь начинать работу, так как не верю, что справлюсь. Я хороший художник, но по силам ли мне передать истину? Господи, я просто боюсь неудачи!

Он огляделся по сторонам. Несколько прихожан молились в разных частях храма, не обращая на Белогорова ровно никакого внимания.

– Страх работы – это погибель для художника. Матерь Божья, не позволь мне отчаяться!

Он постоял возле иконы еще немного, но ничего особенного больше не почувствовал. Разве что растущую уверенность в том, что пора начинать работу. В тот же день он выбрал доску для списка и начал поститься.

…Несколько дней отпуска на родине стали для Андрея духовным путешествием в свои воспоминания. Он много бродил по округе, думал о братьях и друзьях, а с теми из них, кто остался жить в селе, постарался встретиться и пообщаться. Не удалось увидеться только с Захаром Тимофеевым, который, по местным меркам, стал большим человеком – возглавил сельскую администрацию. Видимо, местная власть решала во благо земляков какие-то небывалые по объему задачи, так как Захар не нашел минутки для встречи с однокашником. Это было жаль – в детстве и юности они дружили. На обратной дороге Андрей уже не вспоминал о прошлом – его отпустило. Он размышлял о будущем, и не только о своем. Икона ехала с ним, аккуратно уложенная на самый верх его чемодана вместе с тетрадкой воспоминаний прабабушки. В тетрадку Андрей пока не заглядывал – он предвкушал этот особый момент и ревниво загадывал, что останется с ценными словами один на один, сам их прочитает и ни с кем не поделится! И только насладившись, он позовет Таисию с детьми и уже вместе с ними начнет изучать записи пристально. Тут он подумал об иконе, причем с тревогой. Святыня выглядела, мягко говоря, неухоженной. Она нуждается в реставрации, а потому следовало срочно связаться с приятелем Николаем, профессиональным реставратором, и попросить его обновить икону. Только бы он был свободен и в городе!

Потом Андрей задумался о том, как хранить старинный образ в тот период, когда он будет находиться в его доме? Не хотелось уподобляться псевдоинтеллигентам, что украшают иконами свои шикарные квартиры и откровенно хвастают ими перед знакомым, демонстрируя свой материальный достаток (старинные иконы были и остаются самым дорогостоящим антиквариатом). Ну, нет. Он философ, а не стяжатель, ему не пристало выставлять святыню на обозрение в качестве дорогого интерьерного аксессуара. Андрей глянул на жену. Она спокойно смотрела вдаль и вид у нее был совершенно безмятежный. Он даже не ожидал, что Таисия так обрадуется иконе. Она часами смотрела на нее, находя в ней какие-то новые уникальные краски и линии, даже пыталась срисовать лики. Захочет ли жена хвастаться бабушкиным наследством или… Это было нехорошо, учитывая их двадцатилетний брак и совместно приложенные к воспитанию детей труды, но он не смог удержался от проверки.

– А что, Тая, как ты видишь судьбу «Взыскания» в дальнейшем? – его голос прозвучал с обманчивой прозаичностью.

Она повернулась к нему с улыбкой, будто ждала этого вопроса и уже подготовила ответ.

– Ты же в курсе, что церковь в Ильмене скоро откроется после ремонта?

– Ну, вроде… мы так и не посмотрели на нее, а надо было!

– Вот именно, надо было! Не думаешь, что нам надо отдать икону в эту церковь, чтобы люди могли молиться?

Она сказала именно то, что говорила в свое время бабушка Екатерина: «Отдать людям»!

– Тая, я редко такое говорю, но…

– Ты очень меня любишь, – закончила она чуть насмешливо.

– Не очень… – он выдержал интригующую паузу, наблюдая за поднимающимися бровями жены, и добавил: – Безумно.

Дома они долго смотрели на икону, осветив ее настольной лампой. Каждый думал о своем и каждый удержался от вопросов и комментариев, чтобы не помешать внутреннему диалогу другого.

Спустя несколько дней все сложилось и с реставрацией – Николай по-прежнему работал в Центральной художественно-реставрационной мастерской. Когда Андрей привез ему свой список «Взыскания погибших», он полчаса рассматривал икону под лупой, а потом забегал по мастерской и замахал руками, выплескивая свои эмоции через физическую активность.

– Андрюша! Андрюша! Ты хоть знаешь, что это? – последние два слова Николай произнес с пришептыванием и придыханием, широко раскрыв свои зоркие маленькие голубые глазки. – Это же шедевр!

Андрей сдержал смешок, хоть восторг Николая и выглядел невозможно комичным.

– Правда, Коль? – переспросил он радостно. – Я знаю, что икона старинная, знаю, что красивая, но в искусствоведческом плане не специалист и оценку такую дать не могу.

– А я могу! – гордо сообщил Николай. – Я вот, как раз, не чувствую в произведениях искусства их божественности, а вижу только гениальность или наоборот… – он снова подскочил к своему рабочему столу и уставился на икону. – Чья же это работа?..

– Подписи нет.

– И не может быть! Иконописцы не подписываются! Они считают, что их рукой Бог двигает, так что хорошая икона – это заслуга Всевышнего. Ну, это я тебе просто передаю то, что знаю об иконописи. А как историку искусств, мне очень интересно, кто написал икону. Конкретно эту…

Николай снова прилип к увеличительному стеклу. Андрей позволил себе широко улыбнуться, зная, что не будет застигнут врасплох. Он любил Николая, хоть они и не были близкими друзьями, да и виделись нечасто. Но если и был в жизни Андрея кто-то абсолютно светлый, преданный своему делу и добродушный до крайности, то это – Коля-художник. Он работал реставратором в лучшей мастерской России, а также писал книги о живописи второй половины XIX века, читал лекции в престижных вузах, ездил по всему миру и… умел радоваться жизни. Каждый раз, слушая Николая, Андрей удивлялся тому количеству приятных сюрпризов, которые преподносила ему жизнь. Или… он просто умел их замечать?

Мало кто из окружающих Николая людей знал, какие испытания выпали на долю этого невысокого узкоплечего живчика! Его мать двадцать лет была парализована и требовала постоянного ухода. Страдания превратили бедную женщину в злобное существо, полное зависти к здоровым людям и горечи по поводу своего положения. Но ни разу Николай не пожаловался на мать. Её смерть, случившуюся лет восемь назад, Николай переживал так сдержанно, что окружающие даже не догадывались о его горе. И тут настигла новая беда: у его дочери проявилось психическое расстройство. Николай снова молча держал удар, скрыв свои чувства. Может быть, поэтому его профессиональная радость была так приятна Андрею – пусть Николай порадуется и как можно дольше не вспоминает о горестях.

– Конечно, икона писана по канону, хорошей темперой. Вот тут, на участке с синей краской – слоев двадцать, не менее. Ты в курсе, Андрюша, что синий цвет на иконах – это редкость? Но я все-таки вижу руку светского художника, не монаха, который пишет иконы одну за одной и ничего более не может и не хочет. Здесь – другое… Тот, кто писал этот список, пришел к иконописи по велению души, у него есть какая-то история. Ах, как интересно!

– Сколько времени займет реставрация?

– А сколько ты можешь дать?

– Нет, я не ограничиваю, просто люблю знать перспективы.

– Ну, по-хорошему, мне надо месяцев шесть-восемь.

Николай бросил на Андрея тревожный взгляд – согласится ли?

– Да пожалуйста! Хоть целый год.

– Отличненько! – Николай просиял. – А я тебе за терпение добром отвечу. Постараюсь узнать об иконе все, что возможно. Паспорт реставрационный оформлю. И, если ты не против, я об этой реставрации подготовлю отчет для коллег. У нас будет конференция через год, и я там представлю эти данные.

Энтузиазм Николая не знал границ! Андрей ушел из его мастерской довольный и вдохновленный, но с ощущением разлуки. Икона уже успела прикипеть к его сердцу.

Поздно вечером, когда Таисия отправилась спать, Андрей сел за свой рабочий стол и открыл тетрадку с записями бабушки. Воспоминания Марии Дмитриевны интересовали его чрезвычайно. Сам он прабабку едва помнил. Она была очень старенькой и погруженной в свои мысли, а он – слишком молодым и направленным во внешний прекрасный мир. Точек для соприкосновения было немного. Сейчас он восстановил в памяти только ее профиль – открытый высокий лоб, чуть удлиненный прямой нос, линию рта с небольшими заломами, идущими от уголков губ, упрямый подбородок. Помнил Андрей и ее руки. Кисти с узкой ладонью и немного расширенными кончиками пальцев. Кожа на руках была молочно-белая безо всяких пигментных пятен. Эти руки так много умели, но в них было так много усталости!

Рукопись начиналась просто:

«Мария Дмитриевна Зубова, урожденная Опарина, 1876 года рождения.

Родилась в селе Старый Ильмень Казанской губернии.

От ее имени записала дочь Екатерина Васильевна.

Во имя Божьей Матери и ради сохранения памяти хочу оставить то, что знаю о нашем селе. Также хочу рассказать о спасении святой иконы Богородицы «Взыскание погибших». Это самое важное, что я сделала в своей жизни. И как бы ни было мне страшно иной раз, как бы не хотелось отбросить эту ношу, я смогла удержаться, но только потому, что икона сама хотела быть спасена, чтобы приносить людям душевное спасение, защищать от уныния, сохранять веру. Гордиться себе позволю только тем, что именно мне выпала роль хранительницы святыни. А каждому из нас испытание выпадает согласно его силам. Знаю и верю, что дочь моя и потомки наши тоже смогут выдержать любые невзгоды ради спасения этой иконы. Завещаю им это и молюсь за них.

О селе нашем, Старом Ильмене, я помню больше всех, кто здесь живет, так как отметила свое столетие, и все события за этот век случились на моих глазах. Верю всей душой, что Ильмень – особое место, где живут особые люди, потому что «Взыскание погибших» попало именно к нам. Наверное, Бог хотел дать нам особую опору в трудные времена. Я в это верила и молилась пред иконой Богородицы не только за себя и детей, но и за моих односельчан, а то – и за всех людей в мире, так как зла в нем много и горя много.

Я не образованна, только в приходской школе при церкви поучилась, но знаю, что все неправое творится, когда люди теряют веру. Они думают, что теперь все, ими сотворенное, будет идти на их пользу, а о плате за причиняемое зло не думают. Но потом приходит тот миг, когда Бог возвращает нам то, что мы заслужили своими делами и тогда уже поздно просить прощения. А вот для людей искренне верующих, скромно молящих об избавлении, есть заступничество Богородицы и через это – прощение Бога. Вот для чего я хранила образ Матери Христа «Взыскание погибших».