Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад

Во что может превратиться народ, забывший собственные предания?! Наверняка даже у белых есть бабки и деды, которых следует помнить!

– По-моему, ты надо мною смеешься, – сказал я ему. – Ты – плут и обманщик, как Кагн. Недаром имена ваши похожи.

– Богомол, – задумчиво проговорил он.

Об этом мы с ним уже беседовали.

Взяв факел, я повел его к стене напротив и отыскал рисунок, который ему, несомненно, был должен понравиться. Быть может, его рисовал еще дед моего деда: стоящие полукругом люди подгоняют к краю обрыва жирафа, а за их спинами, широко раскинув в стороны могучие руки, стоит Кагн, Богомол.

– Обманщик?

– Да, – подтвердил я. – Обманутый охотниками, жираф сам прыгнул вниз и разбился насмерть. Охотники сытно поели. – Тут я помолчал, поразмыслил. – А эти люди со звезд… тоже были охотниками?

– Мы так и не выяснили, зачем они нас истребляли. Так и не выяснили.

Он глядел и глядел на рисунок, на людей, на жирафа, на бога-обманщика, будто его сердце вот-вот постигнет что-то слишком большое или слишком тяжелое, трудное для ума. Постояли мы так, постояли, и ушли из пещеры.

Много часов, дней, а после и лун провели мы с Кагеном за разговорами. Когда наступает засуха, охотникам не до того, чтобы сидеть у ног старика, и потому я всем сердцем радовался огонькам любопытства в его глазах. Учился Каген быстро, будто наши бабки на ухо ему нашептывали. Расскажешь что-нибудь всего раз – повторит слово в слово, даже разбуженный среди ночи.

Была среди принесенных им с собою пожитков маленькая говорящая машинка, которую он называл «радио». Каген включал ее по вечерам, и из машинки звучали странные речи, странная музыка из дальних далей. Наши детишки пробовали под эту музыку танцевать, но всякий раз их так разбирал смех, что долго не протанцуешь.

Однажды, к вечеру, Каген заинтересовался чахлым красным растением с белыми прожилками, подвернувшимся под ноги. Подобно всему, жившему на земле в те времена, растение изнывало от жажды.

– Это ведь и есть амброзия? – спросил он.

– Твои глаза становятся мудрее, – отвечал я. – Я и не знал, заметишь ли ты ее. Скажи-ка: что с нею следует делать?

– Ободрать кожицу, – сказал он, – сварить, растереть в кашицу.

– И?..

– И… смазывать раны, чтоб останавливать кровь.

– После того, как раны промыты. Только после того.

Тут мы умолкли: сверху донесся свист. По небу мчалось, скользило что-то похожее на колесо из серебристо-голубого металла. Пролетая под облаками, оно становилось белым, а миновав облако, тут же синело, сливаясь с небом. Позади этой штуки тянулись едва различимые глазом змееподобные щупальца.

Каген втянул голову в плечи.

– Чего тебе бояться? – удивился я. – Радуйся. Теперь это – машины белого человека.

– Я не из белых людей, – сказал он.

– Ты бел изнутри, – пояснил я, сожалея, что наношу ему такую обиду.

Однако Каген ничуть не обиделся. Может быть, не расслышал?

– Они остались после войны, – негромко заговорил он. – Они могут сами делать себе запасные части, и с помощью этих частей мы изменили свой мир. Начали ими пользоваться. Теперь мне думается: это они используют нас.

– Как же так? – спросил я, надеясь узнать от этого странного юноши что-нибудь новое для нашей пещеры.

Он почесал в затылке.

– Время от времени мне кажется, что наше собственное правительство стало куда опаснее пришельцев со звезд.

– Отчего же ты не пойдешь к вашим старейшинам и не скажешь им, что они ошибаются?

– Теперь я даже не знаю, кто управляет нами.

– Ваши стойбища так велики, что вы не знаете своих же отцов да бабок?

Каген ничего не ответил. Казалось, он страшно устал.

– Скоро ты отправишься домой, – сказал я Кагену однажды вечером, когда мы любовались луной. Дело близилось к полнолунию. – По-моему, тебе не хочется уходить.

Каген вздохнул, но тут же снова повеселел.

– А не можем ли мы сходить к Ладони Модимо, прежде чем я уйду?

Модимо – это Большой Бог, тот самый, кто создал всех остальных, а уж те, в свой черед, создали горы, и облака, и зверей, и людей. Ладонью Модимо мы называем пустошь, окруженную четырьмя продолговатыми, высокими скалами, торчащими из земли кверху, в двух днях пути от нашего стойбища. Для всех Людей это место священно, и каждые два года все наши семьи, рассеянные по саванне, сходятся там торговать и устраивать свадьбы. Ладонь Модимо – место немалой силы.

О Ладони Модимо Кагену рассказал я: в этом месте отец дал мне тайное имя, в этом месте я встретился с первой женой, ясноглазой Нелой, подарившей мне двоих сыновей и дочь, прежде чем ее забрала лихорадка.

Много раз Каген просил взять его туда. А я всякий раз отвечал:

– После.

Теперь никаких «после» у нас не оставалось, и я согласился.

– Возьмем еды на четыре дня, – сказал я. – В самом деле, неплохо еще раз прогуляться вдвоем напоследок.

Так мы с ним и отправились за травяные луга, на юг. Странно, должно быть, выглядели мы рядом: чернокожий белый человек с ружьем на плече и старик вдвое ниже ростом, вооруженный копьем отцов. Большую часть пути кости ломило, как это часто бывает в последние годы, но бодрый шаг Кагена нес мою душу вперед. Шли мы и шли, разговаривали, а вечером подняли взгляды к звездам.

– Ты говоришь, звезды – горящий газ, – сказал я, вороша палкой угли в костре. – А мой дед говорил, что звезды – глаза мертвых и нерожденных.

– Пожалуй, твоя история мне нравится больше, – усмехнулся Каген.

– Моя не объясняет всего на свете.

– И моя тоже.

Высоко в облаках по небу беззвучно пронеслась еще одна из этих странных железных машин.

Летают… Бегают… Меняют обличье и цвет, как ящерица-хамелеон… Кто они были такие, эти небесные люди, явившиеся уничтожить, истребить живущих в больших городах? Что за беда стряслась с ними, принудив покориться смерти?

Когда кожура имбиря перестала унимать ломоту в костях, я выбрал дорогу, что сберегала нам полдня пути. Путь повел нас через скалы, которых я не видал с самого детства и давно о них позабыл. Здесь трава поредела, сквозь кожу Земли проступил камень и бурый песок.

Внезапная яркая вспышка заставила меня зажмуриться.