– Авва Отче! – обалдел Моисей. – Откуда такое?!
Его восклицание повисло в воздухе, и он спросил у водителя:
– Неужели из ребра? – Он повернулся к Самаду, но тот уставился в окно.
Машина остановилась у ворот особняка, за которым заснеженные горные вершины вырастали из светлой зелени предгорий. Водитель Вася показал Самаду на артиста, который стоял на самом солнцепёке, и предложил:
– Вот он. Позвать?
– Нет. Я подожду.
Костюмерша застёгивала армейские бутсы на ногах артиста, ассистенты вешали на него бронежилет, автомат, гранаты, ножи, пистолеты…
– Ручного истребителя у меня нет, а здесь за-азатвор а-заедает, – сказал Вася и вручил артисту последнюю винтовку. Артист натянул на лицо чёрную маску и отчеканил, дыша в лоб режиссеру:
– Ванька-Встанька, серия «Встать-305».
– Раздевайся! – раненой птицей вскрикнул режиссёр. – Васька! Забери у него все пушки!
Через минуту, когда с артиста, как с ёлки, слетели все виды вооружения, режиссёр хлопнул его по голой груди: мышцы от шлепка напряглись бронзовыми узлами.
– Это то, что надо. Во-от! – Режиссёр показал на улыбку артиста. – Вот главное оружие! Теперь грим.
Когда суета улеглась, Самад окликнул:
– Ариф!
– Привет! – Артист заметно обрадовался и подошёл. – Чёрт! Ты бледен, как смерть. Не болеешь?
– Нет. Ничего. Астма, как и в детстве. – Самад привлёк к себе белокурую девушку. – Это Катерина.
– О! – не скрыл восхищения артист.
– Познакомься, – сказал ей Самад, – это мой друг. С детства. Теперь вот артист. А раньше он спасал меня от шпаны и от родителей.
– Вы в главной роли!.. – задохнулась от волнения Катерина.
Самад сорвал ей голубой цветок, но, выросший словно из-под земли, Моисей потянул Катерину за собой, сначала легонько, потом настойчивее и… когда они совсем затерялись в садовом цвету, артист спросил:
– Ты давно с ней?
– Второй год.
– Любишь её?
– Больше злюсь, что почти не владею собой, – Самад понюхал сорванный цветок.
Гримёрша усадила артиста под яблонькой и принялась рисовать ему тоны, тени, шрамы…
Самад, в ожидании его, расположился на траве и стянул с себя стильную майку. Несмотря на высокий рост, сложением он был как мальчик: гладкое смуглое тело без единого волоска и без единого мускула.
После съёмок он привёз артиста на свою обширную дачу. Уже на подходе было слышно, как гремела музыка. Прямо перед входом парочка любителей древности в звериных шкурах застыла в йоговских позах, далее возлежали молодые люди в оранжевых простынях. Тройка энтузиастов с перьями на бёдрах и просто пижоны курили анашу, изредка выплывали аскеты в семейных трусах и валенках на голых ногах…
Из дымной завесы возник Моисей:
– Вас зовут Самад? Шикарная дача! И музыка! Фа-баду-да-пу-пу-пу… Джими Хендрикс, кажется? – Моисей бесцеремонно разглядывал Самада с головы до ног. – Чёрт! Эта блестящая змейка на вашей сорочке! Если бы не ваши глаза… я решил бы, что вы стиляга… Кожаные штаны, – Моисей хлопнул Самада по бедру. – Такое обтекаемое тело…
– Давай! – не шелохнувшись, ответил Самад. – Налево! Кругом! Шагом марш!
Моисей вытянул руки по швам, развернулся на триста шестьдесят градусов и, маршируя на месте, взял за локоть подошедшую Катерину:
– Теперь я понимаю, почему эта барышня восхищается только вами, Самад! Я ревную, честное слово!
Катерина теребила руку Самада и заглядывала ему в глаза:
– Такое впечатление… слышишь, Самад? Такое впечатление, что мы знакомы так давно! Так давно знакомы с Моисеем! Слышишь? – спрашивала она, сжимая безжизненные пальцы Самада. – Мы разведём костёр во дворе, приходи! Мы во дворе, приходи! Я буду ждать…
Самад давно смотрел поверх их голов: там, на дальней стене, метались танцующие тени, в середине чей-то всклокоченный силуэт курил трубку. Его то и дело толкали другие силуэты, но он старался стоять спокойно. Обняв друг друга, Катерина и Моисей ушли… Самад подумал, что он уже видел их уходящих. Ещё задолго до того, как родился, он это видел и знал. Знал всё заранее. Он смотрел на танцующие тени и соображал: хочет он или боится приблизиться к тому, ОТКУДА он это знал?
– Моисей не выпустит Катерину, – услышал он голос артиста, – на киностудии почти все женщины – это его гарем.
– Зато как блестят её глаза! – отметил Самад.
– Хочешь, я отправлю его отсюда? – предложил актёр.
– Зачем? Раз ей так хочется. Пусть всё будет естественно, – Самад как будто просыпался от долгого сна.
– Для них это, может, и естественно, а для тебя?
– Не имеет значения.
– Да на тебе лица нет. Я же вижу.
– То, что ты видишь, тоже не имеет значения, – перебил Самад, давая понять, что разговор окончен.
К ним подошёл пиротехник Вася:
– Клёвое а-место! – Он покрутил задом в такт ритму и принюхался. – Травка… А пожрать есть? Нету?.. Жаль. У нашего режиссёра столы а-ломятся, обмывают отъезд, тебя требуют, – обратился он к артисту.
Все трое пошли к машине. Там спал усталый ассистент. Он расположился на «жмуриках» – тряпочных куклах человеческого размера, набитых соломой. «Жмурики» изображали висельников для трюковых сцен. Усевшись за руль, Вася нажал на сигнал:
– За-а-забыли Моисея забрать. Вот он бестия! Повезло арабам, что он не в Израиле.
– Да, – ухмыльнулся Самад, – и не надо его отвлекать. Поехали.
У режиссёра пир действительно стоял горой, когда в приоткрытой двери показалось растерянное лицо артиста, потом в дверном проеме возник он весь, трясущийся и какой-то обалдевший.
– О! Наконец! – раздались приветственные возгласы. – Проходи! Выпей!