Как бы человек не был счастлив

Он вернулся домой вечером и тихо открыл дверь. Шумели гости. Брат разговаривал с кем-то по-немецки. Самад прошёл в комнату и только сел на диван, как вошла мать:

– Где ты шлялся? – Она разглядывала себя в зеркало. – Вставай, выйди к гостям.

– Я устал.

– Устал! На работе ты не был. Дома палец о палец не ударил. Ждём тебя целый вечер…

Самад надел наушники. Ровный ритм ударных и истерическое соло Джими Хендрикса заставили его улыбнуться. Мать увидела это в зеркале:

– Ты не забыл случайно, – раздражённо заговорила она, – твой брат едет в Германию, читать курс лекций там в университете. Иди, поддержи его. В гостиной премьер-министр с семьёй…

Самад увеличил громкость и, закрыв глаза, затрясся под это сумасшедшее соло. Мать подошла, сдёрнула с него наушники и швырнула на пол. Самад перестал улыбаться, включил акустическую систему, и музыка заполнила весь дом. Вошёл отец, что-то спросил, но его совсем не было слышно, и он выдернул штепсель из розетки.

– Сын, – спросил он спокойно, – что случилось?

– Ничего, – ответил Самад.

– Ты выйдешь к гостям?

– Да, папа.

– Какой-то грязный весь! – Мать достала Самаду другую одежду. – Переоденься.

В зале, где за столом расположились гости, беззвучно работал телевизор. Самад раскланялся всем и сел рядом с братом, который оживлённо говорил с двумя немцами о прогрессиях и пределах.

– Слышал, слышал о твоих успехах на производстве! – обратился к Самаду сидящий напротив премьер и положил ладонь на плечо дочери. – Гаухар тоже заканчивает консерваторию, станет известной скрипачкой. Мы оба рады за тебя.

– Любишь музыку? – обратился Самад к девушке.

– Да.

– Сыграй нам, дочка, – попросил её премьер.

Девушка поднялась из-за стола, стройная и высокая. Густые волосы, слегка перехваченные лентой, доставали до пояса.

– Не обращайте внимания, – обратилась она ко всем, открывая футляр со скрипкой. – Я пока настрою.

– Вот твоя настоящая жена! – прошептала мать на ухо Самаду и поставила возле него блюдо с жареным мясом.

Гаухар заиграла нежную мелодию.

– Давай, сынок! За мою дочь, за твою будущую жену! – Премьер поднял бокал шампанского и выпил.

– У меня от шампани голова болит, налью компот, – Самад потянулся было за графином, но сестра толкнула его в плечо, воскликнув:

– Смотри, братишка! Кого по телевизору показывают! Ну, смотри же! – теребила она его и включила звук. Все уставились в телевизор. Там на весь экран светилось лицо артиста. Журналист спрашивал у него:

– Ариф! Вы были чемпионом республики по дзюдо. Сейчас вы оставили спорт?

Но мать снова убрала звук.

– О! – оживился Самад. – Я забыл вам передать привет от него. Он недавно был здесь на съёмках, но не успел зайти.

– Какой красивый! – Не находила места сестра. – Настоящая кинозвезда! Мама, включи звук… Зубы такие ровные! Как жаль, что меня не было, когда он приезжал! Мама, включи звук!

В телевизоре синело море, стоял на рейде лайнер, на губах артиста блуждала улыбка.

– Кто бы мог подумать, – качала головой мать, глядя на экран, – что он всё ещё живой и на свободе!

– А что такое? – спросил премьер.

– Родная мать вот этого недоноска, – она постучала по онемевшему экрану, – в детдом сдала. Потому что отчим приличный был человек. Отец его вообще неизвестно кто! Бандит какой-то. Дожились, что этот головорез учит нас жить!

– Вся рвань устремилась теперь наверх, – премьер отвернулся от телевизора. – Ну, – обратился он к Самаду, – когда свадьбу сыграем?

Через лоб Самада пролегла пухлая морщина:

– Знаете, я думаю, – он дотянулся до графина с компотом, – может быть, вам стоит найти более породистого жеребца, чем я? Дочка ваша – добрая племенная кобыла. Желающих только свистните, отбою не будет.

У премьера пропал голос, он чмокнул губами и встал. Самад, смущённо глядя ему в глаза, грохнул графином по экрану и согласился:

– Ладно. Дорогая! Я отдам тебе все фамильные сокровища! – Он пинком выбил стекло в серванте, взял хрустальный кубок. – Лей сюда вино! Вот это «Бычья кровь».

Гаухар сочувственно налила вино до краёв. Самад, слегка пригубив, запустил его по столу. Массивный кубок отплевался пурпурной влагой и опрокинулся. Вместо красной тряпки Самад сдёрнул со стола дорогую скатерть. Отец решительно направился к нему, но Самад, подобрав длинный кухонный нож и сделав выпад, как тореро, полоснул брата, который тоже хотел его остановить, и распорол тому пиджак.

– Не лезь – сказал он брату.

Отец, вдруг обессилев, опустился в кресло.

Самад разбивал шкафы и окна, вспарывал пуховые подушки, от ветра из окон пух кружился, и в комнате как будто шёл медленный снег:

– Наше ложе должно быть райским. Мы утонем в нём и не захотим всплывать, – угрюмо говорил он и резал ковры на стенах.

– Позор! – кричала одна мать. – Остановите его! На помощь!

Повоевав с мебелью, Самад выдернул ремень из брюк, сорвал с себя сорочку и позвал невесту:

– Иди ко мне! – штаны сползли на пол. Перешагнув их, он воззвал снова:

– Иди же! Вот он я!

Женщины все, кроме матери, разбежались по комнатам.

– Скорая! – кричала в трубку мать. – Заберите! Умоляю! Буйный! Свинья неблагодарная!

Самад, разрезав ножом плавки и оставшись нагишом, пытался открыть захлопнувшуюся перед ним дверь в спальню:

– Где же ты, моя жалостливая невеста! – Он ударил пяткой в дверь. – Ты хотела быть моей женой или вторым Паганини?