Чай пить? Боже, а я не догадалась ничего принести. Надо обязательно в следующий раз. Если он будет. «Чашки улыбаются»! Где-то я слышала это выражение, в детстве, кажется, когда дачу снимали.
– А прямо сюда ставьте. Видите, я нам площадку разгребла, пересаживайтесь на стул поближе к столу, кресло очень низкое, вам неудобно. Варенье моя внучка варила, я, знаете ли, большая любительница варенья, она меня балует, потакает моим маленьким слабостям. Угощайтесь, оцените её творчество. Она не в нашу породу, не филолог, к словесности интереса не имеет, её поле – цифры.
Значит, с внучкой живёт. Ну, хорошо, что не одна. А то страшно подумать, как в таком состоянии одной. А она действительно любительница варенья, вон как смакует, глазки из-под очков заблестели, на ложку смотрит, как ребёнок, предвкушает удовольствие, момент оттягивает, чтобы до рта донести.
– О! Земляничное! Очень вкусно! Внучка ваша – настоящая мастерица.
– Вам понравилось? Я ей обязательно передам. Земляничное – одно из моих любимых. Хотя, что греха таить, я до любого варенья большая охотница. А вы, Машенька, сладкоежка?
– Вообще-то да, но я стараюсь себя ограничивать, чтобы фигуру сохранить. Так что, в вечной борьбе.
– Ох! Какая же я счастливая, я уже считаю, что могу расслабиться по поводу фигуры! Видите, в каждом возрасте свои плюсы!
Как бы не рассмеяться, так она забавно варенье ест, прямо картинка «кот и сметана». Подмигнула мне. А в своём ли она уме? Может, она забыла, кто я, и зачем я здесь? Опять пауза зависла, меня как будто за руки, за ноги подвешивают, тянут, крутят, червь точит, надо же говорить о чём-то, о чём? Я всю филологию забыла намертво. А её, похоже, именно это интересует, ей филолог нужен. Не возьмёт. А она довольная, о работе ни слова, будто для этого и собрались, чтобы чай пить и варенье дегустировать. Может, она меня с кем-то перепутала? Огромное окно показывает огромный небесный пейзаж. Странное ощущение. Вот сейчас абсолютно ясно, ни облачка, просто какая-то ровная, бесконечная синь. В нашем окошке только кусочек неба, хоть и живём выше. А тут совсем другой вид, совсем другое ощущение, как будто на веранде открытой чай пьёшь. А веранда эта над обрывом, и мы как бы в воздухе зависли.
– Я очень люблю пить чай у окна. Повернёшься к окну, не видишь за спиной всего этого бардака, и кажется, что на даче, распахни дверь и выйдешь в бескрайнее поле. Тексты мои глаза видеть уже не хотят, а синь небесную, далёкую, могут.
Как мы синхронно! Нет, это она догадалась, о чём думаю я. Наверно, у меня на лице было написано. Хотя, сидя у такого окна, наверно, нельзя о чем-нибудь таком не подумать. А я не могу просто чай пить, у меня прямо свербит всё внутри, берёт она меня в помощницы или нет? Я хочу определённости, надо же договориться. Не торопи. Стоп. Не гони коней. Она хозяйка, ей и командовать. Интересно, на сколько тут работы? И на полгода хватит. Смотря, чего она хочет конкретно и с какой скоростью делать. Эта комната сплошь заставлена, в коридоре тоже книги, а сколько комнат в квартире? Все ли книги она хочет отдать? Там, в углу настоящие раритеты, похоже. Дореволюционные издания. Даже если она меня не возьмёт, надо попросить посмотреть. В руках подержать. Когда последний раз такие книги в руках держала? В университете? Когда писала диплом?
– Машенька, там в самом углу, возьмите стремянку, вот-вот, в самый угол, не протиснуться? Протиснулись? Хорошо. Залезайте, и там по правую руку на верхней полке должен быть томик Бальмонта 12-го года. Нашли? Значит, я ещё не в маразме, какая-то память осталась. Вы читаете с ятями?
– Я думаю, я справлюсь. Последний раз читала дореволюционные издания в университете. С тех пор не пришлось, всё какая-то беготня, дела. Но я с удовольствием… Я тут смотрела на все эти книги и сама подумала, что хорошо бы такой томик в руках подержать, открыть…
Она ждёт, так по-доброму, действительно, как бабушка, на меня смотрит. А видит ли она меня? Нет, наверно, в глазах её нет чёткого фокуса, её лицо просто излучает доброту в моём направлении, в направлении угла, где стоит томик Бальмонта, где я шуршу, пробираясь между коробками и стопками книг. Только бы не запнуться в этих дебрях. Протянула руку, а я чётко вложила томик в готовые сомкнуться и удержать пальцы. Водит ладонью по обложке; руки как будто считывают шероховатости. Ласкает, как живое существо, как собаку, которая ей голову на колени положила, или как человека по волосам гладят. Открыла и опять задумалась. Ну, если мы так будем работать, то мне до пенсии хватит.
– Машенька, на восьмой странице «От Зорь к зорям», будьте так добры.
Господи, только бы не запнуться на этих ятях.
– Въ часъ, какъ въ звонахъ, и св?тло
Солнце въ первый разъ взошло…
Чёрт, всё-таки сбилась!
– Лёд – сияющий алмаз
Снег – опал, пуховый час,
Зори в зори вводят нас.
Мда…
Это её любимое стихотворение? Или она весь этот томик наизусть знает? И что значит это «мда»? Я не справилась? Испортила её любимые стихи? Опять нить провисла. Какое же тягучее в этой квартире время, тяжёлое, прямо на плечи давит. Чего мы опять молчим? Ударилась в воспоминания? Или формулирует, как повежливее мне отказать?
– Память мне заменяет глаза. Я вижу эту пожелтевшую страницу не хуже, чем вы, Машенька, только не глазами. Вы не против, если я время от времени буду вас просить почитать мне?
– Конечно, нет, Евдокия Ивановна, я буду только рада!
– Как удивительно, что вас интересовал именно Серебряный век. Бальмонт. И вы правы, какие контрасты! Будь я на вашем месте сейчас, я бы тоже взяла эту тему. Совершенно не важно, что прошло двадцать лет, такие вещи не стареют. Это поле бесконечно. Каждый автор увидит что-то своё, бесконечность задают поэты, их видение, их чувствование мира это творение мира своего, непохожего. Машенька, а вы не хотели бы взяться? Мы бы с вами подискутировали на эту тему, истину вряд ли бы родили, а диссертацию вполне?
– А… Я не думала. Я всё забыла, отошла… Меня сразу предупредили, что возьмут только временно, под ваш проект, то есть, я хотела сказать для передачи вашей библиотеки. Потом грант кончится и всё.
– Это совершенно не важно на данный момент. Всё может измениться. Вы учились на филфаке, остались на кафедре, потом уши в фирму, потом не работали, сейчас будете библиографом, а потом! Было бы желание. Да что это я, увлекаюсь, как всегда, не подумайте, что я собираюсь на вас давить, как услышу что-то интересное, так и хочется очертя голову кинуться в исследование.
Боже, мы так до дела никогда не дойдём. С меня же отчёты потребуют. Как её завернуть на составление списка? Хотя, она ведь ещё не сказала, что меня берёт. Я ещё не оформлена, можно и поболтать. Она, наверно, кучу всего знает. Неужели её любимый поэт Бальмонт? Почему она попросила именно его? Мы привыкли думать, что это не из первой когорты, что есть и талантливее. Но на вкус и цвет… Такая как она наверняка видит в нём больше, чем другие. Или под настроение подошёл? Или что-то с ним связано личное? Или потому, что я Бальмонта упомянула?
– Машенька, вы расшевелили в моей душе мою юность, один животрепещущий эпизод, который у меня связан с Бальмонтом, о котором, возможно, я вам поведаю позже. Даже, думаю, обязательно поведаю. Но не только ваши слова, вы сами. Для вас это новый период жизни, вы кидаетесь в него, как в утро, в зарю, то есть, возникаете как сама заря, прорвавшая темноту ночи, боящаяся этой темноты, убегающая от неё, и не знающая свою силу, силу открывать новый день и не только для себя, для других. «Зори в зори вводят нас» – вы и меня ведёте в зарю, пусть в вечернюю, но это будет свет.
Она колдунья. Она читает мысли. Гадалка. Так гадают на картах и по руке. Иносказательно говорят о судьбе. Но если так… Пусть будет так! Да, я вырвалась из ночи и у меня будет день!
– Евдокия Ивановна, а какой у вас любимый поэт?
– Любимый. Мне кажется, я люблю весь белый свет. Я не восторженная идиотка, я знаю, что в жизни много страшного и грязного. Но в моём возрасте, с моим физическим состоянием я безмерно удачлива, что сейчас сталкиваюсь только с синим небом, книгами и хорошими людьми. И своей памятью, в которой есть свойство обезболивания, некая инъекция впрыскивается в меня каждый раз, когда я вспоминаю плохое. Это не время, потому что события хорошие я помню ярко и живо, это что-то другое. Это явление нужно изучать, и оно изучается, но пока – тссс. Об этом мы с вами поговорим как-нибудь в другой раз. А поэты? Да, есть те, которых я вспоминаю чаще. Но их много! А есть отдельные строки, образы, рифмы, которые я тоже люблю. Которые всегда со мной. Как же я могу сказать, что их авторы мной не любимы, даже если их перу принадлежат всего лишь несколько вечных строк и образов? Даже один? Нет, я не могу отречься!
«Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос». Могу ли я назвать Гомера своим любимым поэтом? Часто ли я его вспоминаю, перечитываю? Нет. Но эта строчка, эта строчка! Видимо, я тяготею к заре. Что-то в моей природе цепляется за образ зари повсюду. И некоторые другие… Они живут во мне. Поэтому, Машенька, увольте меня от выбора.
Значит, следующий раз будет.
– Евдокия Ивановна, извините, пожалуйста, но я дочке сегодня обещала пораньше прийти. Когда мы начинаем?
– У вас дочка!
– Да, одиннадцать лет.
– Маленькая девочка! А как зовут дочку?
– Настя.
– Анастасия! Как Цветаеву! Машенька, я полагаю, что мы уже начали. Вы можете прийти завтра, как вам удобно. Я почти не сплю и в девять часов совершенно готова. Но вам же нужно отвести дочку в школу? Поэтому на ваше усмотрение.
– Евдокия Ивановна, мне нужно ещё оформиться. Вы бы не могли позвонить и подтвердить, что вы меня берёте. И завтра, наверно, всё утро уйдёт на оформление.
– Ох! Я и забыла про все эти формальности. Конечно! Я позвоню сегодня же Татьяне Викторовне, она мне про вас сообщила, и мы обо всём договоримся.
– Евдокия Ивановна, я сейчас чашки унесу и помою.
– Машенька, будьте так любезны, согрейте мне ещё чашку чая. Вы уйдёте, а я вместе с чаем и вареньем буду смаковать нашу беседу.
Ну вот и всё. Есть у меня работа. Зарплата символическая, но с чего-то надо начинать играть на новом поле. Наработаю опыт, рекомендации. Боже, она сейчас полчаса будет перелезать со стула на каталку. Но убежать неприлично. Как же она ловко приспособилась маневрировать в своих узких проходах. Пока переползает с одного места на другое, едва шевелится, как жук полураздавленный, а на каталке своей прямо Шумахер.
***
– Машенька, вам карты в руки. Перекладываю на вас ответственность за то, как это всё организовать. Я, честно говоря, теряюсь, да, что там «теряюсь», совершенно деморализована, не представляю, как упорядочить этот вал. Знаете, я запомнила ваши слова о том, что вы хотите раритет в руках подержать.
Боже! Какое у неё нетерпение в голосе! И куда девалось философское спокойствие! Она ведь меня ждала, чтобы поделиться. На лице таинственность ребёнка, который объявил, что у него есть страшный секрет, но если не расспрашивать, этот секрет будет выболтан немедленно.
– У меня есть «Славянская грамматика» Милентия Смотрицкого!!!