Женщина наизнанку. Или налево пойдёшь, коня потеряешь

Расписания у нас с Валерой не совпадали. Среда у меня была свободна. Лизе сказала, что поехала к подруге, чтобы не волновались, что с подругой давно не виделись, что она прилетела из другого города всего на пару дней. Скорей всего я вернусь не очень поздно. Но на всякий случай. Автобус отменят, сломается, ещё какая-нибудь случайность, мало ли, что может быть.

Если я не приеду, Юра решит, что надоел, или, что я обиделась. А я не хочу, чтобы он так думал. Если и расстанемся, то по объективным причинам. Но я сама должна приехать хотя бы один раз. Хотя бы для того, чтобы всё объяснить. Что он не может надоесть, что он удивительный человек, что не из-за этого я больше не приеду, просто такие обстоятельства, что поделать.

Старая, заросшая дорога, колеи едва угадываются. Хорошо, пока сухо. А пройдут дожди, развезёт. А ты сюда и дальше будешь ездить? Какая разница, развезёт – не развезёт. Зачем загадывать, у меня нет ответов. В первый раз он меня не встречает. Я одна на этой пустынной дороге. Может, повернуть обратно? Юре не надо ничего объяснять, он всё знает и так. Здесь, среди полей, окаймлённых лесами, на этой пустынной дороге, теряющейся в траве, под светлым осенним небом, уводящим взгляд в бесконечность, никчёмность объяснений очевидна. А увижу его и вновь себя растравлю. Но я иду вперёд. Увижу хотя бы его реакцию, неподготовленную. Что ты там увидишь, он же стальной, каменный, ничего ты не увидишь. А вот увижу. Теперь увижу. Теперь я знаю, что дверца захлопывается не мгновенно, и в глубине зрачков метнётся то, что я научилась распознавать. Не достиг Юрочка ещё высшего уровня своего йоговского владения собой. А что ты хочешь увидеть? Мечтаешь? Страсть? Что-то ещё, ещё, чему я не могу найти слова.

Свернула с дороги, медленно подбираюсь к дому по кромке леса, стараюсь и на сучья не наступать и в траву высокую не лезть, оглядываюсь, присматриваюсь – никого нет; перед крыльцом замялась – заскрипит, выдаст. На цыпочках поднялась (крыльцо скрипело нещадно), толкнула дверь. А сзади насмешливо: «Можешь не красться, треск за версту стоит, разведчика из тебя не получится». Вот и застала врасплох. Но за насмешкой почти не кроется радость. И волнение. Голос расскажет, может быть, больше, чем глаза. Скажи, скажи что-нибудь ещё, всё равно что, я хочу слушать твой срывающийся голос, потому что ты – каменный идол только когда молчишь, а голос не слушается, он выдаёт тебя, он выдаёт бешеную радость, боже, как же я счастлива, что ты мне рад.

Радость – это самая мощная стихия. Она в глазах, в руках, в голосе, в дыхании, всём теле, в воздухе, в солнце! Радость, вступившая в резонанс, неодолима. Я летела к этой точке с рождения, мы здесь, сейчас, не случайно – Вселенные соприкоснулись – это закон, прыжок через космос стал возможен, мы совпали, мы – одно, одно существо, единое, и нам невозможно распасться. Наши тела существуют как энергия, утратив вещественность, мы светимся во тьме и убиваем радиацией всё, что находится в нашем поле.

Солнце ударило прямо в глаза, выдернуло из беспамятства. «Ну и здорова же ты спать!» – «Ну, я ведь не йог». – «Я, наверно, всю жизнь энергию копил для этого дня. И ночи. Ты не уедешь сегодня, не отпущу».

Солнце сквозь листья, деревья, шумят сквозь открытую дверь, целый день валялись на спальнике, вцепившись друг в друга. Мы хоть пили? Вроде, да. Какая-то вода у Юры была. Не знала я, что мои руки могут быть такими жадными, не уступают мужским, да что там, превосходят; и жадные, и наглые, и ненасытные и бесстыдные (?) Невинные. «Мёртвые сраму не имут». Для этого мира мы умерли. А в нашем нет никого, кроме нас.

Я очнулась, уже темно было. И в темноте – белки его глаз. И снова руки, ноги, губы, единое существо, и только лихорадочный шёпот: «Господи, как же ты меня измучила»…

На следующее утро я едва встала. Поднялась по стеночке, и, держась за неё, на раскорячку, как краб, доковыляла к двери. Ноги-руки не слушаются. Всё тело трясётся мелкой дрожью. Кажется, внутренности сорвались со своих крепежей и не могут вернуться на место.