Эликсир бессмертия

«Какая хорошая девчонка, хоть и москвичка», – подумала Лара. К москвичкам в провинции известно как относились. Но Лара видела, как её дочка активно развивается рядом со столичной подругой. То они в школу играют, то в театр, то в магазин, то секретничают о чём-то.

«Ну и мы здесь не пальцем деланные, тебя тоже научим полезным и нужным в жизни вещам», – решила хозяйка дома. А научить Лара Коханец могла многому: она была охотница. Иногда она вывозила девочек в лес за пределами Кисловодска и учила там стрелять, а каждую субботу брала на конезавод, где сажала на лошадей.

Улица, где стоял её дом, несмотря на близость к центру, была тихая, зелёная, из отдельных домов с садами и огородами за невысокими заборами. Район этот назывался Частный сектор. Таким, в своём первозданном виде, он и сохранился со времён царя Гороха, пока эпоха социализма не притулила к этим красивым разноцветным домикам с резными наличниками три трёхэтажные коробки. В первых двух расселились медсёстры, санитарки, официантки, поварихи, обслуживавшие многочисленные санатории. А в последнем, третьем доме жили семьи строителей, машинистов и путейцев с железной дороги – народ попроще, погрубее. Здесь часто затевались скандалы, которые из квартир быстро выплёскивались на улицу, истошно голосили женщины, крики «убивают!» раздавались чуть ли не каждый вечер. Хотя трупов не было, да и похороны случались в основном по естественным причинам.

Нике очень нравился этот район Кисловодска. И когда Лена собиралась «на воды», Ника всегда просила её остановиться у тёти Лары. Там было больше приключений, совсем не так, как в Москве. Их семья жила в элитной кирпичной высотке, где никто не только не кричал – там даже шуметь не принято было. Зелёный двор с огороженными гаражами и детским садиком. Всё это тяготило своей правильностью, предсказуемостью, узнаваемостью. Ей хотелось порыва, урагана, если не настоящего, то придуманного, приключенческого, как в книжках, которых она к тому времени прочитала уже немало.

Этот её внутренний Том Сойер только и ждал, чтобы вырваться на свободу. И вот этот день настал.

– Девчонки, ну-ка бегом на огород! Морковка вся в сорняках. Вчера не пропололи, позавчера – тоже!

– В огород… – В их голосах не было энтузиазма. – А мы хотели в кино.

– Кино не убежит. А морковка пропадёт, – нахмурилась тётя Лара.

Она чистила картошку, руки были грязные, косынка сбилась набок – не поправить, и была похожа на разбойника из сказки.

Ника улыбнулась, глядя на неё. И пока дочка хозяйки уговаривала мать отложить прополку до завтра, надела садовые галоши и выбежала из дома.

Через минуту Нинка присоединилась к ней.

– Быстро прополем, и айда! – сразу затараторила она. – Мамка на мороженое даст.

Девочки быстро справились с грядками. Тётка Лара, довольная своими педагогическими способностями, угостила их сладкой капустной кочерыжкой, ловко разрезав её пополам. Они схватили угощение, Нина положила в карман заветные 40 копеек на мороженое, и подруги помчались по дороге, весело болтая. И натолкнулись на целую ватагу местных, развалившихся на старом поваленном дереве. Оно упало ещё весной, да так и осталось лежать на обочине, облюбованное мальчишками для игры в войнушку, поскольку напоминало и танк, и дзот, и пулемёт, и штаб – всё сразу.

Это были подростки из тех самых «подозрительных» домов, которые надлежало обходить стороной. Обычно девочки так и делали. Но не на сей раз.

– Эй, малышня! Куда идём? – нехотя проговорил самый длинный парень в синей майке и дырявых кедах.

Подруги переглянулись и промолчали, но шагу не прибавили.

– Смотри-ка, они нас не слышат. Фу-ты ну-ты!

Мальчишка поменьше ростом вскочил и перегородил дорогу, держа за спиной руки:

– Эй ты, москвичка! Покажи руки, чистые небось? И ли-чи-ко.

Он наступал. Девочки остановились и сделали шаг назад.

– А ты – местная. Должна быть погрязнее, – с этими словами он бросил ком грязи прямо в лицо Нине. А после подбежал, схватил её за руку и размазал глину по лицу. Девочка вырвалась и ударила его кулаком по плечу. По дороге разлетелись монетки из кармана. Тут подскочили остальные, схватили упирающуюся Нинку и потащили к бревну.

– Раздевайся, сейчас помоем тебя!

Ника, когда это услышала, пришла в ярость. Ведь накануне, перед сном, они делились друг с дружкой новой тайной.

– Смотри, – сказала Ника, надевая пижаму, – у меня грудь растёт! Правда, одна только пока.

И она показала маленькую, похожую на крохотную фасолинку припухлость.

– И у меня, и у меня тоже начала расти, – обрадованно подхватила Нина.

И вот теперь кто-то собирается её раздеть, увидеть сокровенное! Не медля ни секунды, Ника схватила самый большой камень с обочины дороги и ринулась на обидчиков.

– Всех убью, – дико закричала она и бросила тяжеленный камень в гущу врагов, а потом стала кидать в них булыжники один за другим. Её гнев был столь силён и выглядела она настолько отчаянной, что мальчишки с криками «Полундра! Она дура сумасшедшая!» поспешно ретировались. А самому длинному ещё и досталось камнем по спине, когда он убегал.

Нинка, зарёванная, стояла рядом. Но она была жива и невредима, в кусты её не затащили, не раздели, как обещали, не опозорили. И Ника впервые в жизни почувствовала себя победительницей. Она поняла, что никого не боится.

Глава 4. Взорванный

После взрыва Вересовский оказался в больнице. Но он ещё легко отделался. Всю мощь взрывного устройства принял на себя водитель Володя – его разнесло на куски. Кто – бог ли, чёрт ли – нашептал Вересовскому на ухо: сядь с правой стороны? Обычно он садился слева, за водительским сиденьем, но в этот раз – по непонятной причине – изменил привычке, потому и спасся. Казалось бы, радуйся счастливой случайности, раз остался жив! Но Вересовский почему-то не радовался. Картина взрыва и смерти Володи не отпускала, мешала спать да и просто спокойно жить.

Память сохранила событие фрагментами, которые постоянно прокручивались в мозгу. Вот он выходит из офиса, ему открывают дверь, и он усаживается в свой «Мерседес». Охранник, вышедший вместе с ним, садится рядом с водителем. Володя включает зажигание, плавно трогается с места, они выезжают из ворот, медленно проезжают мимо «Опеля», припаркованного рядом с Домом приёмов МотоВАЗа. Оперативник потом сказал: «Там стоял «Опель» с заложенной взрывчаткой». Вересовский же в тот момент никакого внимания на автомобиль не обратил. И вдруг – вспышка! И мощный удар! «Мерседес» слегка подбрасывает в воздух, размолотое в мелкое крошево стекло впивается в лицо… Обдаёт жаром. Это особенно запомнилось – жаркая, обжигающая волна, прошедшая по лицу и рукам. Вересовский инстинктивно закрыл лицо ладонями. Когда же опустил их, увидел жуткую, нечеловеческую картину.

Охранник, весь в крови, дёргался и хрипел в кресле. А Володя… Его тело всё так же оставалось на водительском сиденье, но голова отсутствовала! Вместо неё Вересовский с ужасом увидел кровавое месиво и, кажется, нижнюю челюсть – единственное, что уцелело. Борису Семёновичу тут же захотелось опять закрыть лицо, чтобы не видеть этого кошмара. Но лицо горело, и ладони тоже горели. Видимо, он получил сильный ожог. Ему то ли показалось, то ли и впрямь на ладонях была кровь – и эта кровь, подумалось, Володи! Вересовский начал лихорадочно вытирать её о брюки, о рубашку… И тут кто-то рывком раскрыл дверцу «Мерседеса».

Потом всё было как в тумане. Подбежали какие-то люди, начали вытаскивать его из машины, а он всё время оглядывался и тупо спрашивал: «Где голова?! Я не понимаю: где его голова?!» Вокруг мелькали испуганные бледные лица, ревела сирена «Скорой», его запихивали внутрь, а перед глазами всё стояло страшное зрелище…

Когда в больницу приехали оперативники со специалистом-взрывотехником, тот ничего толком не мог объяснить. Пробормотал что-то типа: «Вас, Борис Семёнович, наверное, Бог спас!» После чего Вересовский подумал, что со специалистами стало совсем туго: все стали специалистами в том, как деньги брать, а толком ничего не знают. Поэтому в империи, которую он хотел построить, вопросы безопасности нужно доверять исключительно профессионалам.

Поначалу он не мог смотреть на себя в зеркало: лицо обожжено, правый глаз заплыл и не открывается, губы запеклись, потрескались. Непрезентабельная физиономия; а ещё кисти рук, тоже обожжённые, перемотаны бинтами и всё время болят! Но внутри было всё в порядке, никаких серьёзных травм не обнаружили, так что вскоре он потребовал его выписать. Врачи, понятно, возражали. Он же, как человек действия, сразу угадывал их надуманные предлоги, под которыми его пытались задержать в больнице.

Постепенно жуткое видение отпускало. Не тот был человек Вересовский, чтобы долго пребывать в депрессии даже после покушения. Да, ему повезло. И теперь можно с полным правом сказать: он второй раз родился. Для какой жизни он родился? Борис Семёнович отвечал себе так: для такой жизни, где не будет места жалости, не будет сантиментов, а будет – месть! Взрыв наверняка устроили его соперники, и они за это поплатятся! Он обязательно вычислит и исполнителей, и заказчиков, и месть его будет жестокой!

Понятно, что с такими мыслями лежать на больничной койке было невозможно. Хотелось тут же вскочить и отправиться претворять планы мести в жизнь.

– Послушайте, у меня же ничего серьёзного нет! – говорил он врачам каждое утро во время обхода. Лечащий врач многозначительно хмурил брови и произносил, как ему казалось, магическую фразу:

– А вот это, Борис Семёнович, мы лучше узнаем после КТ.

Вересовский взвивался:

– Это уже третье исследование за неделю, вы что, с ума сошли? Я вам не мальчик, а ваше КТ – это бесплатное приглашение на экскурсию в Чернобыль. Выписывайте меня немедленно!

В этот момент в палату робко заглянула дежурная медсестра и сообщила, что подъехала мать господина Вересовского.

– Ну вот видите, ваша матушка приехала, – миролюбиво произнёс лечащий врач, так и не найдя доводов после слов Вересовского о вреде компьютерной томографии.

Он быстро ретировался из палаты, пропуская вошедшую пожилую дородную женщину. Они остались вдвоём.

Сара Львовна была очень набожная, она жила по устрожению: посещала синагогу, по четвергам отправлялась в микву, зажигала пятничные свечи и страшно сокрушалась, что её непутёвый сын, на которого свалилось несметное богатство, совсем не боялся Бога.

Особенно её беспокоили бесконечные любовные похождения сына. Его брак трещал по швам, держался он только на её запрете разводиться. Когда сын приезжал к ней с огромными коробками подарков на квартиру, то каждый его визит не обходился без её лекции на тему, что мир приближается к своему концу. И, как правило, причиной этого движения к коллапсу были еврейские мужчины.

– Вот смотри, Боренька, – начинала она, – что такое всегда была еврейская семья: муж всегда всё тащил в дом, еврейские дети никогда не росли без отца. Для еврея жена – мать его детей – была всегда самой главной женщиной. Да, я знаю, ты не хочешь это слушать и слишком неприлично демонстрируешь это. Но запомни одно: пока я жива, развода ты не получишь! Я вам не позволю развестись и оставить детей без постоянного присутствия отца.

Но в это утро Сара Львовна, глядя на сына измученным от тревоги взглядом, неожиданно для него и для себя сказала:

– Боренька, ты жив – это самое главное. Хочешь заново жениться – женись, я тебе всё разрешаю, пусть это будет моим материнским грехом, за который я сама буду отвечать перед Богом.