Шпион, которого я убила

– Да нет же, я не собираюсь учить жизни, это вы мне предъявляете претензии, как будто собираюсь. Я только хочу им помочь выжить среди страшных, злых и глупых взрослых. Для этого я обязана делать ошибки, поражать воображение. Восхищать и вызывать ненависть.

– Я нужна? – не выдержала секретарша.

Директор посмотрел сквозь нее.

– Давайте сделаем так. – Он постучал кончиками пальцев по столу. – Еще парочка пробных уроков. Потом – моя докладная на эту тему в роно, мнение учеников и ваш учебный план, оформленный более развернуто.

– Принято, – встала Ева.

В коридоре она внимательно осмотрела проводку. Поверх оштукатуренных стен под самым потолком шли наложенные позже провода. Один из них – точно телефонный. Есть еще селекторный, по нему из кабинета директора можно вызвать учителя или ученика из кабинетов. В начальных классах – первый этаж – селекторов нет.

Ей пришлось вернуться к кабинету физики, где заканчивал урок Фикус. Дожидаясь звонка, она осмотрела дверь снаружи. Для этого Ева взяла стул в соседнем кабинете, где уныло писали контрольную работу трое учеников под бдительным оком закутанной в пуховый платок пожилой учительницы. Она скинула туфли и осторожно, стараясь не шуметь, встала на стул. Над самой дверной коробкой была просверлена маленькая дырочка, из которой выходил провод. Затем он прятался в коробке и уходил под плинтус. Ева вернула стул, подмигнула особенно грустному мальчику, загрызающему ручку, и поехала за близнецами в детсад.

– Тебя еще не выгнали с позором? – спросила вечером Далила.

– Что ты знаешь о сегодняшних школах? – ответила вопросом на вопрос Ева.

– Скука, – начала перечислять Далила, – отсутствие профессионалов, низкий уровень обучения, антисанитария, насилие, авторитаризм в стадии маразма у старшего поколения учителей и полный пофигизм у молодых специалистов, бессмысленность нищего образования как такового и кланы учеников.

– Ты неплохо осведомлена.

– Ну да, представляю! И вот приходишь ты, неотразимая внешне, невыносимая в своей профессиональной принадлежности, с пистолетом за поясом и с «Плейбоем» под мышкой! И ласково так говоришь: «Сейчас, ребятки, я вас научу стрелять, драться, правильно колоться, пользоваться средствами защиты в интимных отношениях и любить Родину». А все тетки в учительской падают замертво. Что, не угадала? Я тебя знаю как облупленную.

Ева смеется.

– Что творится в жизни, а? – Далила обнимает ее сзади и упирается носом в плечо. Они стоят у окна и смотрят на медленный полет во дворе раздутого ветром полиэтиленового пакета в вихре ярких листьев. – Ну какого черта тебя понесло в школу?

– А что ты скажешь как профессионал-психолог?

– Как профессионал?.. Учитывая твой внутренний разлад и проблемы с сильным полом, что я могу сказать? Тебе кажется, что жить осталось – всего ничего, что годы проходят, что чем выполнять приказы на благо условной безопасности Родины, лучше помочь выжить хотя бы горстке детей?

– Ну, ты уж слишком по мне прошлась. Я красива и полна сил, какие годы? У меня нет проблем с мужчинами, потому что сильный пол – это я, ты, Зоя Федан и девочка-гимнастка на канате в цирке позавчера! Где ты встречала мужиков, выращивающих четверых детей, при этом написавших пару диссертаций, полностью обеспечивающих себя и детей деньгами и удовольствиями?

– Смотри не превратись в мужененавистницу, – вздыхает Далила.

– Никогда, в том-то и проблема, – вздыхает Ева. – Мне не приходит в голову искать защиты или опоры на мужском плече. Скорее спрошу мужчину, чем я могу ему помочь.

– Бедные мы, бедные! – стонет Далила. – Кто будет готовить ужин?

– А если я скажу тебе, что пришла в школу по заданию?

– А если я тебе не поверю? Что еще за задание?

– Ну, например, по программе охраны свидетелей, – предложила Ева, а про себя подумала, что не видела охраняемого уже три дня.

– Тогда ты имеешь полное право оттянуться и навредить как следует всей системе образования своим самомнением, наглостью красавицы, профессиональной боевой подготовкой и маниакальной подозрительностью.

– Кстати, о подозрительности. Мне нужно срочно позвонить.

Ева позвонила Кошмару и узнала, что внутренний отдел Службы не ставил систему прослушек и записи в школе и что это вообще звучит смешно. Еще она узнала, что Костя Вольский с матерью дважды посетил деда в больнице, один раз бассейн и психиатра. По утрам он гулял с собакой, один раз ездил с домработницей в магазин. Трижды звонил одноклассникам, последний раз – полчаса назад.

– Значит, – улыбнулась Ева, – завтра он придет в школу.

6. Балерина

Первый раз Наденька воспользовалась золотой зажигалкой, чтобы прикурить, когда стояла на улице и наблюдала перемещение осла и лошади в открытый театральный вагончик. Зажигалка услужливо – оправдывая свою дорогую оболочку – откликнулась на движение большого пальца, оживив перед лицом Наденьки теплый огонек. На город опускались сумерки, высвечивая фонарями желтые круги на асфальте, и Наденька вдруг подумала, что ее хорошо видно издалека – фигура женщины в освещенном проеме открытых ворот и язычок пламени у лица. Она огляделась. После обыска Наденька всюду таскала зажигалку с собой, иногда разглядывая ее на сукне пошивочного стола, когда оставалась одна в мастерской. Она показала зажигалку ювелиру, тот подтвердил золотую родословную, указал на швейцарское качество и назвал небольшой магазин у «Метрополя», где продаются такие же. Сумма, в которую ювелир оценил зажигалку, если бы Наденька вдруг захотела ее продать, испугала до оцепенения. Ювелир это оцепенение понял по-своему, накинул еще полтысячи. Наденька обещала подумать.

Странно, но в этот день Наденька почти не думала ни про осла, ни про лошадь. Притихшая, она сидела на дощатом полу за левой кулисой, пугая своей неподвижностью рабочих сцены и помрежа, который уже несколько раз проверял ее присутствие на рабочем месте. После второго звонка, когда помреж больше не мог отходить от своего пульта за правой кулисой, Наденька, словно вспомнив что-то важное, понеслась по лестнице на галерею, оттуда – в осветительскую будку.

– Ну что, пожалеть тебя? – спросил осветитель Марат.

В будке жарко. Марат, как всегда, разделся по пояс, от вида его мощной мускулатуры Наденьку опять одолевает легкий испуг и стыд.

– Не надо. – Она сдернула очки и уставилась на неприкаянно бродившего по партеру высокого брюнета в черном пиджаке, белой рубашке и… Это был тот самый брюнет, который на прошлом «Дон Кихоте» встречался с блондином! Теперь, когда он поворачивался, оглядывая зрителей, Наденька заметила яркий красный галстук – такой же, как на мертвеце в туалете, и отливающий позолотой рисунок на нем. Она осмотрела весь партер и некоторые ложи, но других мужчин с таким же галстуком не заметила.

– Хочешь бинокль? – Марат улыбался, протягивая ей большой бинокль.

– Ого! – опешила Наденька, сдергивая очки. – Это военный?

– Полевой.

В бинокль Наденька разглядела рисунок на галстуке, пока брюнет продвигался на свое место в партере. Серп и молот. Сдохнуть на месте! Она попробовала вспомнить, какой рисунок был на галстуке мертвеца в туалете, но не смогла. Красное пятно под чуть отвалившейся челюстью – это все, что она в тот момент заметила сверху.

Люстра меркла.

– Я тебе дам еще яблоко и конфету, только сиди тихо и молчи, – попросил Марат, поворачивая стойку и настраивая свет на занавес.

Наденька, убедившись, что брюнет устроился на третьем с краю кресле восьмого ряда, съела конфету и ушла вниз на сцену. В конце первого акта она уже неслась наверх. Когда глаза привыкли к темноте, Наденька вытаращила их и растерянно осмотрела сначала третье пустое кресло с краю, потом весь восьмой ряд, потом седьмой и девятый. Брюнета не было. Она понеслась вниз, металлическая лестница дребезжала под ней, с галереи хорошо был виден задний левый угол сцены. От невидимого перемещения воздуха чуть колыхались полотна декораций. Протянув руку, Наденька могла бы успокоить прикосновением ближайшее полотно, но она не стала этого делать, хотя рука потянулась к нервному полотну сама собой.

Испугав Кошелку безумным видом и странным вопросом про высокого брюнета в красном галстуке, Надежда бросилась в мужской туалет, с разбегу опустилась на четвереньки и проползла по полу. Нигде не торчали ноги. Отдышавшись, она медленно открыла двери кабинок. Пусто. Наденька мыла руки, задумавшись, стоит ли осмотреть мужской туалет для персонала театра внизу, в подвале? Решила, что не стоит, после звонка осмотрела сцену и ушла в костюмерную. Она хотела покурить потихоньку в мастерской, но пришлось ждать, пока убегут за кулисы возбужденные девочки – помощницы костюмера. Третий звонок. В полумраке костюмерной стойки с костюмами кажутся строго выстроенными в ряды театральными персонажами, безголовыми и забытыми старым колдуном. Наденька прикурила от золотой зажигалки и затянулась, задержав в себе дым. Свет был только у стола мастера. Она сняла очки, засунула их дужкой в вырез клетчатой мужской рубашки, села на пол и стала думать, куда мог подеваться брюнет. Вдруг осознав огромность здания театра, запутанность его переходов, темные кладовки с декорациями давно не ставленных спектаклей, всеми забытые помещения, где вполне мог поместиться не один колдун со свитой, Наденька поняла, что исчезнуть в театре можно глобально.

Ее отвлек от размышлений булькающий звук. Слух у Наденьки был отличный, за три года она привыкла к разным невероятным звукам в театре, но этот был посторонним. Еще не испугавшись, заинтересованная, она прошла к стойкам с одеждой. Раздвинув душные платья, она сначала не поняла, что это белеет на полу. Присела и тут же вскочила. Из-под стойки торчали две ноги в носках. Иногда они дергались, и раздавался тот самый булькающий звук. Еще ничего не понимая, Наденька раздвинула платья пошире и чуть не подавилась своей сигаретой.

На полу лежал крупный мужчина в одних трусах и носках. Иногда он приподнимал голову и сучил ногами, потом обессиленно ронял голову, выпуская изо рта красные пузыри.

Наденька опустилась на колени. Дрожащей рукой затушила сигарету о пол. Посмотрела в вытаращенные глаза мужчины. На всякий случай огляделась. Одежды не было. Или он пришел сюда в трусах и носках, что, конечно, невероятно, или одежду унесли. В тусклом свете от далекой лампы на столе мастера кровь у его рта кажется черной. Вот он опять приподнимает голову и силится что-то сказать. Надежда сдергивает с себя рабочую куртку (костюмы в любом состоянии и при любых невероятных событиях – неприкосновенны!) и подкладывает ее под голову мужчины. В этот момент из его рта вываливается что-то, что Надежда сначала принимает за большой сгусток крови. Потом она сдерживает дыхание, пальцем трогает на груди мужчины блеснувший бок вывалившегося металлического предмета. Со стуком на пол падает зажигалка. Наденька, не помня себя от страха, несколько секунд думает, не мог ли мужчина стащить у нее ее золотую зажигалку, раздеться до трусов и носков, засунуть эту зажигалку в рот и начать умирать в костюмерной? Рука судорожно нащупывает зажигалку, от которой она недавно прикуривала, в кармане рубашки. Так, можно перевести дух. Это другая зажигалка, такая же, но другая. А мужчина… Надежда напрягает глаза и наклоняется ниже к бледному искаженному лицу. Сомнений нет. Это – брюнет, который исчез в первом акте из партера.

– Что? – спрашивает Наденька, наклонившись еще ниже. – Я сейчас врача, я сейчас быстро, не умирайте! – Она оглядывается и с отчаянием смотрит на нависающие с боков тяжелым бархатом платья, уже решившись сдернуть одно из них и накрыть замерзающего брюнета, и за эту секунду ее раздумий становится тихо. Так тихо, что Наденька леденеет в сумрачной пыльной тишине.

– Эй… – она трогает безжизненную руку и смотрит в вытаращенные глаза, пока не понимает, что глаза эти – мертвые.

…дунь перед собой осторожно, прогони нежным зонтиком одуванчика его душу вверх, а то она заблудилась в этом анахронизме условной вечности.

Наденька с шумом выпускает из себя забытый вздох.

…молодец.

Наденька опять оглядывается, ей кажется, что кто-то шепотом – в самое ухо – назвал ее любимый театр «анахронизмом условной вечности». Она встает и сдвигает над брюнетом костюмы. Идет к столу и некоторое время думает, кого же позвать, чтобы унесли тело и вызвали милицию? Телефон в костюмерной есть, но местный. По нему можно позвонить на вахту и попросить вызвать милицию… Или сначала предупредить помрежа? Как только Наденька представила бледное возмущенное лицо Михал Петровича… Хороша она будет, когда начнет объяснять, как нашла это тело и что делала в костюмерной! А осел или лошадь уже точно успели нагадить на сцене, и она по правилам должна сидеть за кулисой и готовиться к марш-броску на сцену с веником и совком! Помреж отпадает. Тогда – кто? Наденька представила себе лица допрашивающих ее мужчин и щелкающий звук резиновой перчатки, когда ее натягивают на руку для более тщательного досмотра… Ни. За. Что.