В начале была тишина

Случилось это на пятнадцатый день пребывания в «Атараксии». Герман прогуливался по одной из аллей, как вдруг заметил сидящую на берегу озера Тростинку. Как и в первую встречу, она показалась ему болезненно хрупкой и беззащитной: тонкая, бледная, с взъерошенными волосами. Он подошел ближе и уселся рядом с девушкой на узкой полоске песка. Солнце слепило глаза, и легкий ветер, наполненный свежим, пронзительным запахом с озера, ерошил волосы. Герман украдкой взглянул на Тростинку. На ее красивом лице застыл отпечаток тоски и растерянности, и Герману впервые за бесконечно долгое время, счет которому он давно потерял, захотелось обнять другую душу – такую же измученную и разбитую, как и он сам. Вместо этого он сказал:

– Я думал, что больше вас не увижу.

Тростинка улыбнулась и посмотрела на Германа:

– Они две недели промывали мне мозги. Сказали, что безнадежных случаев не бывает и каждому можно помочь.

– И как, помогли?

Девушка пожала плечами.

– По крайней мере сегодня меня выпустили погулять без сопровождения Ассистента. Правда, с этой штукой.

Тростинка продемонстрировала Герману металлический браслет на тонком запястье.

– Он контролирует мое состояние, – пояснила девушка. – Малейший признак агрессии или раздражения – и меня тут же вырубит током.

Герман кивнул и перевел взгляд на серебристую даль озера, над которой медленной процессией тянулись пухлые облака. Идиллию нарушали крики чаек – отчаянные и резкие, как и тот возглас, с которым Тростинка две недели назад сорвала сеанс введения.

– Я думаю, все будет хорошо, – проговорил Герман, не зная, как еще подбодрить девушку. – Коррекция поможет нам всем.

Тростинка усмехнулась и покачала головой. Казалось, слова Германа позабавили ее.

– Нельзя помочь человеку, если он сам того не хочет, – сказала она. – Иногда я удивляюсь, почему они просто не убьют нас – агрессивных, опасных и депрессивных? Зачем нас корректировать?

– Убийство людей, рожденных в рамках программы Селекции, означало бы ее несостоятельность, – пояснил Герман. – Если Селекция допускает рождение агрессивных индивидов, то в ней что-то не так. Сама мысль об этом противна обществу, поэтому единственный путь для таких, как мы – это Коррекция или…

– Стирание, – закончила Тростинка, а затем пристально взглянула на Германа. – Вы так спокойно обо всем рассуждаете, будто Коррекция уже пошла вам на пользу.

Герман развел руками:

– Последние дни я действительно чувствую себя спокойнее, – признался он.

– Рада за вас. – Тростинка опустила голову, и Герман не увидел, какие эмоции отразились на ее лице.

В следующий миг браслет на руке девушки запищал и зажегся лиловым светом. Тростинка резко вскочила с места.

– Мне пора, – сказала она, кивнув в сторону жилых корпусов. – Время прогулки вышло. Если я опоздаю, меня снова посадят взаперти.

Герман поднялся и, отряхнув руки от песка, протянул ладонь.

– Герман.

– Агния.

Тростинка пожала руку – ее ладонь была холодной и твердой – и, улыбнувшись на прощание, оставила Германа одного на берегу озера. Он проводил ее взглядом: тонкая фигурка уходила прочь по тропе в зарослях вереска.

* * *

Герман встречался с Агнией каждый день – там же, на берегу озера. Робкие улыбки, радость в глазах, разговоры ни о чем и обо всем – так проходили их короткие встречи.

Герман посещал сеансы терапии, и Корректор радовался его успехам. Герман и сам понимал, что идет на поправку: улучшился сон, исчезла раздражительность, и та черная клякса из негодования и злобы, расползавшаяся у него внутри, постепенно испарилась. Но Герман сомневался, что причиной его медленного выздоровления стала Коррекция. Встречи и общение с Агнией – вот, что наполняло его существование смыслом, радостью и томительным ожиданием нового дня.

Чего нельзя было сказать об Агнии. Корректор разрешал ей два часа свободных прогулок, все остальное время занимали индивидуальные сеансы Коррекции. Агния не любила о них распространяться. Из коротких обрывков фраз Герман понял, что основу лечения Агнии составляла усиленная электростимуляция мозга. Когда ветер взъерошивал волосы девушки, Герман замечал следы от электродов на ее висках – круглые пунцовые подпалины на бледной коже, похожие на поцелуи неведомого монстра, пищей которому служили чувства и воспоминания Агнии.

С каждой новой встречей она словно таяла, истончалась, ускользала от Германа. Лицо ее заострилось и осунулось, кожа приобрела сероватый оттенок, а голубые глаза помутнели и превратились в темные тусклые камни, омытые холодной водой. Во время совместных прогулок на берегу озера или в парке Герман с болью в сердце замечал, что мысли Агнии витали где-то далеко. Тростинка, и раньше не отличавшаяся особой жизнерадостностью, перестала смеяться над его неловкими шутками, а их беседы, не успев начаться, заканчивались молчаливым созерцанием чаек на озере.

Однажды, когда они неспешно гуляли по пирсу, Герман не выдержал и завел разговор на единственную тему, которую они с самого начала старательно избегали в беседах.

– Почему ты попала сюда? – спросил он.

Агния остановилась на краю пирса и задумчиво посмотрела на горизонт, где смыкалась с тусклым небом серебристая озерная гладь, словно за этой линией мог скрываться ответ на вопрос Германа.

– Три года назад у меня родился сын, – тихо сказала она. – Беременность не была согласована с Селекционерами, поэтому до родов у меня брали анализы, чтобы выяснить, насколько агрессивным может стать ребенок. Пренатальное исследование генотипа показало, что у малыша был минимальный риск агрессивного поведения в будущем, поэтому Селекционеры разрешили роды.

Агния замолчала. Ее губы задрожали, а на глазах блеснули слезы. Казалось, каждое слово давалось ей с трудом, и она едва находила силы продолжать свою исповедь. Герман пожалел, что завел этот разговор, но отступать не было смысла: как и любая рана, нарыв в душе Агнии рано или поздно вскрылся бы сам. Смахнув слезу, Тростинка заговорила вновь:

– У меня отобрали малыша спустя месяц после рождения. Согласно правилам Селекции, незапланированному ребенку предстояло пройти постнатальное исследование – сканирование мозга и специальные тесты.

У Германа перехватило дыхание: он уже знал, чем закончится рассказ Агнии.

– Таков порядок… – проговорил он неуверенно.

– Это ненормальный порядок! – Тростинка обожгла его взглядом. – Какой-то Селекционер решал, имеет мой малыш право на жизнь или нет!

Агния судорожно вздохнула, и Герман приобнял ее за плечо. Девушку трясло, тело ее превратилось в комок из острых костей и вибрирующих нервов.

– Исследование выявило три процента вероятности агрессивного поведения, – сказала Агния. – Селекционер вынес заключение: «Полная элиминация». Я даже не могла посмотреть в глаза этому ублюдку, потому что Селекционеры скрывают свои личности!

Она отстранилась от Германа и сдавленным голосом продолжила:

– После того, как у меня отобрали сына, я не находила места. Жизнь превратилась в череду тоскливых дней с этим чертовым запахом лаванды. Но самой чудовищной оказалась реакция близких: муж и родители даже не вспоминали о ребенке, они будто вычеркнули его из памяти. Продолжали жить как ни в чем не бывало. Говорили мне, что горевать не стоит и следующую беременность надо согласовать с Селекционерами. Но я не могла забыть Артура, понимаешь?

Агния посмотрела на Германа влажными от слез глазами, и он с горечью осознал, какую ошибку совершила Тростинка: она срослась с сыном, стала с ним единым целым, хотя Селекционеры настоятельно советовали не привязываться к незапланированным детям и не давать им имен, пока те не пройдут окончательное постнатальное исследование.

– Месяц он был рядом со мной, – голос Агнии упал до шепота. – Пил мое молоко, засыпал под боком, внимательно меня разглядывал. В тот день, когда его забрали, Артур впервые мне улыбнулся. А потом его просто усыпили.

Тростинка замолчала. Герман не знал, что сказать: горло сдавило, и в груди заныла тоска. Свежий, бодрящий ветер с озера холодил кожу, трепал рубашку и брюки, и Герман понял, что дрожит от холода. Он посмотрел на Агнию: обхватив себя руками, с опустошенным видом она следила, как по тусклому серому небу плывут тяжелые облака.

– Мне предстоит Стирание, – тихо обронила Агния.

– Что? – Германа словно дернуло током от слов Тростинки. – Но как же Коррекция?

– Я ее провалила. – Агния с печальной улыбкой посмотрела на Германа. – Корректор сказал, что у меня безнадежный случай. Я не способна забыть сына, и память о нем отравляет мое существование, делает меня нестабильной и опасной для общества. Поэтому вариант только один – полное Стирание памяти. Я стану человеком без прошлого. Без чувств и эмоций.

Внутренности сжались в холодном спазме, и Германа затошнило от слов, которые он произнес:

– Может быть, так будет лучше? Ты сможешь начать жизнь с нуля.