Ты всегда в моих мыслях

Рубикон, пододвинув дымящуюся чашку с пакетиком дешевого чая, вопросительно посмотрел на собеседницу.

– Она не находила себе места, – пояснила Анна Атрус, задумчиво глядя на иконы, развешанные по стенам. – После всего, что случилось, Кристина сильно изменилась. Замкнулась в себе. Мы переехали в поселок на квартиру моей матери. Надеялись, что в новой обстановке Кристина поскорее забудет о том кошмаре. Но она так и не смогла завести здесь друзей или повстречать хорошего мужчину.

Рубикон, отпивая глотками горячий чай, чувствовал себя неуютно в тесной кухне, погруженной в полумрак: за окном сгущался сумрак, накрапывал дождь, но Анна Атрус не спешила зажигать свет. Лики святых укоризненно смотрели с икон, и Рубикон невольно поежился.

– Почему она уехала из поселка? – спросил он.

Женщина смущенно улыбнулась:

– Она не могла вынести моего присутствия. Пока ее отец был жив, он сглаживал наши ссоры. Но после его смерти все изменилось. Кристина собрала вещи и вернулась в город.

– Почему вы ссорились?

Прикрыв глаза, Анна Атрус тихо сказала:

– Она винила меня.

– За что?

– Я уговорила ее оставить ребенка.

Рубикон изумленно посмотрел на собеседницу. Новость поразила его.

– Она была беременна? После… похищения?

Лицо женщины исказила нервная дрожь.

– Мы никому не сказали. Да и Кристина об этом не знала. Сразу же после того, как ее спасли, мы уехали в поселок. Не хотели никакого внимания. Мы благодарили Господа Бога за то, что она осталась жива. Но спустя несколько недель выяснилось, что Кристина беременна.

Анна Атрус тяжело вздохнула. Быстро перекрестилась и что-то зашептала под нос. Рубикон дал ей время собраться с мыслями. Наконец, она продолжила:

– Кристина устроила истерику. Она не хотела ребенка. Называла его выродком. Собиралась сделать аборт. Но я уговорила оставить малыша. Его отец был дьяволом, но сам ребенок ни в чем не виноват.

– Где он теперь?

– После родов Кристина написала отказ. Мальчика отдали в приют в Луборге. Больше о его судьбе я ничего не знаю. – Губы женщины дрогнули, в глазах заблестели слезы. – Кристина так и не смогла себе простить, что подарила жизнь отродью дьявола.

* * *

Кристине почти удалось разрезать ножом толстую веревку, связывавшую запястья за спиной, когда люк наверху распахнулся. В подвал упала лестница, по которой спустился мужчина. От света, лившегося из отверстия в потолке, Кристина на мгновение ослепла. Она часто моргала, пытаясь рассмотреть похитителя.

Он подошел к ней ближе и, схватив рукой за подбородок, приподнял ее голову. Губ коснулось горлышко пластиковой бутылки, и в глотку тугой струей полился поток зловонной горькой жижи.

Кристина фыркала и отплевывалась, отворачивала голову, но похититель крепко держал ее за подбородок.

– Пей, сука, – приказал он, вливая зелье в горло.

Захлебываясь, Кристина проглатывала мерзкое пойло. Она знала, что будет дальше: пройдет несколько минут, и вязкий дурман опутает ее разум, превратив в безвольную куклу из мяса, костей и кожи.

Похититель отбросил бутылку и отошел в сторону, давая возможность рассмотреть себя в желтом свете, падавшем с потолка. Кристина обомлела: она ожидала увидеть перед собой Чародея – постаревшего, но по-прежнему узнаваемого. Она хорошо помнила его коренастую фигуру и лысоватую голову с грубой физиономией.

Но перед ней стоял молодой человек лет двадцати. Он немного напоминал Чародея: лицо, словно выструганное из дерева, казалось чуть мягче, и ростом он был повыше. Неизменными остались глаза: злые, острые, угольные.

– Узнала? – ощерился парень.

Чудовищная догадка поразила Кристину, будто в голове оглушительно взорвалась бомба: перед ней стоял ее сын.

Сын Чародея.

– Я много лет ждал этого момента, – с ухмылкой произнес выродок, жадно рассматривая мать. – Хотел увидеть твое милое личико, когда ты поймешь, кого родила.

Он подошел ближе и присел, вперившись в нее пристальным взглядом. Кристина содрогнулась, когда провалилась в бездонную пустоту его черных глаз.

– Ты все так же красива, – прошептал сын. – Мне потребовалось время, чтобы найти тебя в городе. Я выслеживал тебя. Наблюдал за тобой. И вот мы встретились снова, потому что ты всегда была в моих мыслях.

Он провел пальцем по ее щеке, и Кристина тихо заскулила. Ее била дрожь, внутренности сжимались в спазмах, ладони тряслись, вот-вот готовые выронить нож. Кристина сжала зубы – так, что скрипнуло в ушах, и глубоко вздохнула. Нужно взять себя в руки. Она больше не та напуганная школьница, жизнь которой искалечил Чародей.

Она смелая. Стойкая. И у нее есть план.

– Прости меня, – промямлила Кристина, заливаясь слезами. Она никогда не умела играть, но сейчас старалась изо всех сил, чтобы разжалобить ненавистного выродка. – Прости, что оставила тебя. Я каждый день вспоминала о тебе. Проклинала себя за то, что бросила тебя.

На мгновение ей показалось, что глаза сына посветлели, и за ними проскользнуло удивление вперемешку с растерянностью, но уже в следующий миг взор его потемнел. Презрительно фыркнув, выродок резко выпрямился.

– Не ври, сука! – процедил он. – Ты наверняка молила Бога о том, чтобы твой сын сдох. Но сдохнешь сегодня ты! Я вернулся, чтобы завершить обряд!

Он ударил ее ногой под дых. Кристина, вскрикнув от боли, скрючилась на земле. Выродок развернулся и, вскарабкавшись по лестнице, выбрался из подвала. Лестница поднялась, крышка люка опустилась, и тьма поглотила пространство.

Кристина застонала. Зелье впитывалось в желудке, проникало в кровь, замедляя ход мыслей и обессиливая мышцы. Нужно торопиться. Она шумно выдохнула: спектакль удался. Кристина ходила по краю, но выродок – она не могла назвать его сыном – поверил ее истерике и не заметил нож, спрятанный за спиной. Кристина перехватила его поудобнее и, не обращая внимание на лезвие, задевавшее кожу, разрезала веревки.

Руки были свободны. Не теряя минуты, Кристина засунула в рот два пальца и, надавив на корень языка, вырвала зловонную жижу.

* * *

Рабочий день подходил к концу, когда Рубикон заявился в кабинет директора приюта в Луборге. Грузная женщина в старомодном костюме внимательно его выслушала и, устало потерев переносицу, ответила:

– Да, я его помню. У мальчика даже не было имени, когда он к нам поступил. Мы назвали его Арсеном.

– В приюте много воспитанников. Почему Арсен вам запомнился? – удивился Рубикон.

– Потому что он был очень сложным, – ответила директриса и, помолчав, добавила: – Из тех ребят, которых принято называть трудными.

– В чем это проявлялось?

Женщина помрачнела: похоже, воспоминания были не из приятных.

– Арсен был тихим мальчиком, но постепенно в его поведении появились опасные наклонности. Иногда он становился будто сам не свой: психовал, грубил, кидался на воспитателей. В такие моменты мне даже казалось, что у него глаза темнели, и лицо становилось злее. – Директриса сложила в замок руки, и Рубикон заметил, как они задрожали. – Когда ему было семь лет, воспитательница нашла его ночью в подвале. Оттуда доносились жуткие вопли. Арсен, перемазанный кровью, держал мертвую кошку: он зарезал ее ножом, украденным из столовой. К сожалению, подобные эпизоды агрессии повторялись несколько раз. Он устраивал поджоги, провоцировал драки с другими детьми. Несколько раз девочки находили Арсена в своей спальне: он прятался за шкафом и ночью наблюдал за ними. Его поведение окончательно испортилось, и от тихого мальчика, каким мы его знали, не осталось и следа.

– Вы консультировали его у психолога?